В магазине, облокотившись на прилавок, продавщица со скучающим видом разгадывала кроссворд, но как только скрипнула дверь, её удлиненное лицо вытянулось ещё больше. Она округлила черные маленькие глазки, и они ни с того ни сего забегали со скоростью неугомонного хомяка в колесе.

— Никак новенькая репетиторша пожаловала, — хмыкнула она, натянув дежурную улыбку и отложив в сторону журнал. — Так-так!

Я поздоровалась, представилась; признаюсь, чувствовала себя пнём, на котором цветы растут, — ох, уж эти изучающие взгляды.

— Для тебя я Софи — мы с тобой вроде бы ровесницы, а первые две репетиторши звали меня София Томасовна — они мне в дочки годились. — Сказала она, не прекращая пристально рассматривать, казалось, каждую запудренную черную точку на моём носу.

Я купила целый пакет разнообразных продуктов, София только успевала щелкать на калькуляторе; потом сбилась, попросила меня всё выложить на прилавок и заново пересчитывала, а мне не оставалось ничего делать, как молчать и наблюдать за этой загадочной женщиной. Было в ней что-то неуловимое, какая-то вдовья аура, а вместе с тем непропорциональные черты лица и зализанные назад, окрашенные в черный, волосы. Вместо того чтобы скрывать недостатки, София их выставляла напоказ: лицо в форме груши; открытый высокий лоб; густые, лезвием частично обритые, брови; толстые красные губы. Ей бы чёлку и нейтральную помаду, — подумала я, — неужели она не смотрит на себя в зеркало?

— Ты здесь не продержишься и двух месяцев, — вдруг сказала София, устремив на меня жгучий взгляд.

— Почему ты так думаешь? — спросила я заинтриговано. Неужели Вероника и впрямь исчадие ада?

— Я это поняла сразу, как только мне рассказали, что видели «новенькую учительницу» с Хосе Игнасио. Вы уже заварили кашу одним своим приездом; из-за вас посёлок окончательно лишится спокойствия, потому что Вероника не устоит перед соблазном помыкать вами как марионетками. Ей доставляют удовольствие чужие страдания. Она будет смеяться, а ты хлебнешь горя, как те две несчастные до тебя; как я; я тоже жертва этой жирной стервы, и я никогда не прощу ей своих бед.

Я видимо застыла как истукан, переваривая информацию,  — София поняла, что шокировала меня, но продолжила изливать душу:

— Она разбила мою семью, увела мужа, разорила, выставила на посмешище! Из-за неё мне приходилось голодать, отправлять детей в школу, не накормив завтраком, давая им на двоих лишь кусок черствого хлеба с вареньем, а она каталась с моим мужем по городу, кувыркалась в гостиничных номерах, попивая шампанское. Он тратил на неё семейные деньги, не думая о детях. Когда шахту закрыли, начал выносить из дому вещи: по дешевке распродал моё золото, забрал телевизор и даже чугунную сковородку — единственное, что у меня оставалось от бабушки, царство ей небесное. Слава Богу, ей не довелось увидеть, в кого превратился мой Ян. Он опустился ниже плинтуса: у него то белая горячка после перепоя, то маразм от недопоя. Она высосала из него все соки как ненасытная вампирша, вытерла ноги и бросила подыхать под забором. Вот кто такая Вероника Намистина! И горе любому кто встанет у неё на пути — она обливает грязью, но при этом всегда остается чистой, белой и пушистой, как гусь.

Каллиста Зиновьевна упоминала Вислюкова Яна, и мне стало не по себе.

— Софи, мне очень жаль, — неуверенно начала я, — но почему ты связываешь мой приезд и приезд Хосе Игнасио с началом чего-то зловещего? Я с ним никак не связана! С Вероникой у нас будут исключительно деловые отношения — не думаю, что она сможет мне навредить. Если только морально…

Не успела я договорить, как София подхватила:

— Конечно, морально! Убить то она тебя не посмеет, даже если у тебя с Хосе Игнасио что-то и будет, — рассмеялась она, — хотя ходят слухи, что Хосе Игнасио безнадежный импотент, но мало ли: что если столичные доктора починили его мужское достоинство, и он снова стал маленьким гигантом большого секса. А если серьёзно, то Вероника как голодная крольчиха не побрезгует и вялой морковкой — Хосе Игнасио станет её идеей-фикс, вот увидишь, а ты, как третья репетиторша, — козлом отпущения.

Воцарилась тишина.

— Сколько с меня? — спросила я, желая как можно скорее выйти на свежий воздух.

София назвала сумму и тяжело выдохнула:

— Попомни мои слова, Даша. Не спроста ведь учителя из ближних городов не согласились давать частные уроки Намистиным. Вероника проест тебе мозг своей ревностью, если ты слишком близко подпустишь её к себе. Она обвинит тебя во всех смертных грехах и со скандалом прогонит, не заплатив и копейки. Будь с ней предельно осторожна.

Я поблагодарила Софию за предупреждение и, не заостряя внимания на её скептических прогнозах, попрощалась.

Уже темнело. Кое-где зажглись фонари. На улице ни души, и только из маленьких окон сочился мутно-оранжевый свет, напоминая, что за стенами этих домов все-таки есть люди. Поместье Намистиных светилось всеми окнами, у Хосе Игнасио было темно, но с трубы шел дым. Его серый поток растворялся в воздухе, и за ним проглядывалась черная и тяжелая, как уголь, туча, медленно проплывающая над такой же черной крышей.

Дружок встретил меня, виляя хвостом. Я бросила ему куриную лапку, и он так обрадовался, что чуть ли не сказал мне «спасибо», издавая протяжные звуки. Каллиста Зиновьевна забыла дать мне ключ от левого хода, и я вошла так же, как и днём — с её стороны. С порога я громко сообщила о своём возвращении, дабы не напугать старушку; сменила ботинки на плотные носки, подсвечивая  мобильным телефоном как фонариком, и вскоре оказалась в жаркой натопленной комнате, наполненной запахом жареных блинов и сметаны. Каллиста Зиновьевна гремела посудой на кухне. На миг я подумала, что вернулась в родительский дом — как же мне не хватало этого грохота сковородок о металлическую раковину, скрежета печных колес и вида кочерги с раскаленным кончиком после прочистки объятых пламенем колесников.

— Блинчики горяченькие будете? — заботливо предложила Каллиста Зиновьевна. — Ну-ка садитесь!

Прежде чем сесть за стол, мы разложили продукты по полочкам, и потом не вставали из-за стола до поздней ночи, раскладывая по полочкам интересные факты из жизни многих односельчан.

Il ne faut pas jouer avec le feu.

Первым был Хосе Игнасио, как вы понимаете, — Каллиста Зиновьевна обещала и рассказала всё, что ей было известно о трагедии, случившейся семь лет назад. Пожалуй, я не буду вас утомлять лишними подробностями, и полтора часа переливать из пустого в порожнее, подпитывая рассказ излишними жалостливыми эпитетами, которыми Каллиста Зиновьевна чрезмерно злоупотребляла, и расскажу лишь самое важное:

Однажды Вероника пригласила Хосе Игнасио на празднование своего дня рождения. Среди гостей были: местная поэтесса — Оливер Лилия Владимировна; Яблочная Фаина Александровна — участковый лейтенант полиции; Зельева Эмма Руслановна — подруга Вероники, работает секретарём в поселковом совете; Дифирамбов Элфи Евгеньевич — депутат, глава поселкового совета, нынешний любовник Вероники; Бонитетов Джеймс Игнатович — бизнесмен, владелец магазина.  Раньше этих людей связывали общие интересы, и они собирались у Намистиных довольно часто. Жена Элфи и муж Фаины Веронику недолюбливали, поэтому у Намистиных не появлялись вовсе; в будущем разногласия привели эти пары к расторжению браков. Остальные были и остаются свободными, поэтому им никто не запрещал дружить с Намистиными. О том шумном празднике долго сплетничали все, кому не лень, потому что каждый в тот злосчастный вечер содрогнулся от залпов оружия. Сначала был салют, ликование захмелевшей молодежи, а помимо приглашенных гостей, Вероники и Семёна, в поместье были и другие Намистины — тоже молодые любители повеселиться. Потом, когда гости окончательно захмелели, началось что-то непонятное. Опять же, Каллиста Зиновьевна не может утверждать, что именно так и было, ведь информацию в единый клубок сплела из разных ниток: что-то видела и слышала лично, что-то из рассказов очевидцев, а что-то лишь чьи-то догадки. Суть всей истории в том, что гости попарно разбрелись по поместью как козы по весенним рощам. Семён с Фаиной играли в шахматы, Джеймс и Лилия читали стихи, Элфи с Эммой во все горло пели «И снова седая ночь», брат Семёна помогал жене с грязной посудой, а Вероника с Хосе Игнасио любовались звездами в телескоп до тех пор, пока Вероника не обвила его шею руками. Потом они закрылись в одной из ванных комнат поместья, и о подозрительных звуках Семёну незамедлительно доложил брат, намекая на оленьи рога и прямо называя Веронику шлюхой.  Семён взбесился и пошел на проверку, но ни в одной ванной комнате не нашел жену с молодым любовником — в поместье вообще было трудно кого-то найти, кроме Элфи и Эммы, выдающих себя ужасным пением. Пьяным же всегда кажется, что их голоса звучат ничуть не хуже эстрадных исполнителей. Семён, одолеваемый подозрениями, снял со стены в своём кабинете охотничье ружьё, зарядил двумя патронами и, пригрозив убить Хосе Игнасио, начал активные поиски, переворачивая в поместье всё вверх дном. Застать жену в объятиях любовника Семёну не удалось — Вероника, почувствовав опасность, вышла из комнаты для гостей, оставив Хосе Игнасио под кроватью. Семён заметил покраснения кожи вокруг губ Вероники, и началась сцена выяснения отношений. На крики сбежались все, кроме Хосе Игнасио. Как не пытались гости утихомирить Семёна, он не поддавался уговорам и не выпускал оружие из рук. Семён влетел в спальню для гостей и как только его ноги остановились рядом с кроватью, Хосе Игнасио выскользнул из укрытия и попытался скрыться, опасаясь за свою жизнь. Семён грозился вышибить ему мозги. Фаина и Джеймс сдерживали друга как могли, Элфи и брат пытались выхватить ружьё, но в результате Семён с дюжей силой Геракла раскидал всех и погнался за Хосе Игнасио. Хосе Игнасио тогда было всего семнадцать, и он как трусливый заяц, поджал хвост, унося ноги от рычащего хриплым голосом рогатого льва. Он ни на миг не остановился в коридоре, не пытался найти свои туфли и босиком выбежал во двор. Бледнее луны лицо взмокло от холодного пота; мальчишка звал на помощь; в его криках было столько отчаяния, что у соседских старушек сердце кровью облилось. Он кричал, понимая, что его жизнь висит на волоске. Семён выбежал следом, он ругался хуже портового грузчика, угрожал, оскорблял, наставляя ружьё. Тоже босой он бежал по брусчатой аллее, дыша в затылок Хосе Игнасио коньячным перегаром. На середине аллеи Хосе Игнасио наколол ногу об острый осколок брусчатки и споткнулся. Он замешкался, оглянулся и, понимая, что скрыться не удастся, выставил руки вперед, словно это могло бы остановить выстрелы. Семён, не раздумывая, нажал на курок, и первая пуля черкнула Хосе Игнасио вдоль колена. Куда целился Семён, может сказать только он, а вторая пуля сказала лишь одно: Хосе Игнасио сполна поплатился за минуты удовольствия с замужней женщиной и впредь вряд ли сможет повторить подобное, потому что пуля зацепила его детородный орган. Он кричал в муках, съежившись в луже крови, а Вероника смотрела на него стеклянными глазами, не проявляя никаких эмоций. Хосе Игнасио лечил старый поселковый доктор, он и вынес вердикт, что лечение бесполезно. Семёна длительное время таскали по судам родители Хосе Игнасио, но адвокаты, мотивируя состоянием аффекта, добились смягчения приговора, и Семёну дали три года условного наказания. Семён рассорился с братом и выплатил ему энную сумму за отказ от права на наследство. Таким образом, Семён стал единственным законным владельцем поместья своего прадеда. Вероника гордилась этим поместьем, и какое-то время вела себя скромницей-затворницей, но со временем они заключили договор свободных отношений, что-то вроде контракта, в одном из пунктов которого упоминалось, что ни Вероника, ни Семён не имеют права обвинять друг друга в измене, ибо они позволяют друг другу полную свободу действий. В случае если кто-то потребует развод, то Семён обязуется обеспечить Веронике и детям безбедное существование, независимо от того, есть ли у Вероники любовник или нет, но это не означало, что Вероника не ревновала и не устраивала сцен, как и Семён. Измены и ссоры, казалось, этой парочке шли только на пользу.