Укрылись за шкафом. Старлей — я краем глаза смотрел, — какое-то время буквально баюкал в руке гранату, примерялся, прицеливался, даже губами шевелил от напряжения. Еще пару раз отвел в вытянутой руке — и метнул наконец.
Грохнуло не так уж и громко, даже в ограниченном пространстве. Резко пахнуло газами, жаром — и старлей, первым высунувшись из-за своего угла, ликующе крикнул:
— Сработало в лучшем виде!
Выглянули и мы — действительно, старый городошник… Все получилось в наилучшем виде: на месте стальной пластиночки — дыра в два кулака. Ну конечно, по сравнению с танковой броней дверь едва ли не картонная, замок выжгло к чертовой матери, ригели, три штуки, так и остались в гнездах, но ничто их больше не держало, и дверь преспокойно можно было распахивать настежь: шпагат нисколько не затронуло, осколков от «шестерки» не бывает. Запашок гари стоял тот еще, но это уже пустяки.
Потянули мы шпагат — и покореженная дверь отошла на хорошо смазанных петлях. В подвале было достаточно света, чтобы рассмотреть, что там за ней: неширокий, выложенный камнем вход, не так уж и круто уходивший вниз, на семь ступенек. Ступеньки упирались в другую дверь, совсем уж низенькую, явно старинную, с полукруглым верхом, из широких досок, окованных железными полосами. Ни кодового, ни любого другого замка не видно: только широкий, вычурный, опять-таки старинного вида засов с кольцом вместо ручки. Для пущей надежности посветили фонариками, присмотрелись: нет, не видно ни растяжек, ни проводов, со всех сторон камень, нигде камуфлет не спрячешь…
Молча спустились к плотно прилегавшей двери. По моему кивку старлей отодвинул засов, тот, широкий, массивный, отлично смазанный, отошел легко и бесшумно. Взявшись за кольцо, старлей осторожненько попробовал дверь — и она отошла на пару сантиметров. Петли не скрипнули — тоже хорошо смазаны.
Старлей, вернув дверь на место, вопросительно оглянулся назад. Я, недолго думая, кивнул:
— Вот именно. Давай-ка опять со шпагатом. Инженеры, чьи бы ни были, на выдумки горазды…
Он проворно все сделал. На сей раз мы укрылись за стеной возле двери. Шпагат натянулся, старлей потянул посильнее. Скрипа петель мы не услышали, они тоже были хорошо смазаны, — но прекрасно можно было расслышать, как дверь ударилась о стену коридора.
Взрыва вновь не последовало — но внизу, полное впечатление, стало гораздо светлее, словно помещение, в которое вела дверь, было ярко освещено электричеством не хуже подвала.
Выждав и на сей раз пару минут, вышли и посмотрели вниз. С того места, где мы стояли, много не удавалось рассмотреть — но за дверью и в самом деле пространство ярко освещено… и виден на несколько метров довольно полого спускавшийся вниз участок дикого камня, голой скалы. Что-то это не вполне походило на вход в соседнее помещение, как-то иначе выглядело…
— Пойдемте посмотрим? — предложил старлей почти шепотом почему-то, машинально отстегнув ремешок кобуры.
Ну, куда уж теперь отступать, слишком далеко зашли. Черт, ну никак это не походит на дверь в соседнее помещение?! В конце концов я распорядился:
— Оружие наготове. Спускаемся осторожно. Если увидим противника, тут же отступаем и поднимаем тревогу.
Мы стали спускаться, медленно, крадучись, держа пистолеты наготове. Мы с капитаном загнали патроны в стволы еще наверху, поставили курки на боевой взвод. Старлей тоже щелкнул предохранителем, дослал патрон.
Тишина стояла мертвая. Чем ниже мы спускались, тем длиннее выглядел этот отлогий спуск — голая скала, никаких ступенек, не видно, чтобы человек приложил где-то руку. И яркий свет, уже показавшийся непохожим на электрический.
Я шел первым, решив, что мне так полагается, как старшему по званию, хотя обстановка, в общем, и не предусмотрена уставами. Первым я, оказавшись у самой двери, и увидел ту сторону…
Скальный откос полого уходил вниз метров на десять, справа и слева высились голые скалы примерно в три человеческих роста…
А впереди, теперь прекрасно видно, откос упирается в нечто вроде широкой немощеной дороги, ровной, пыльной (причем в пыли заметны какие-то следы), за дорогой невысокое редколесье, отсюда видно, метров через тридцать начинается высокий обрыв, и можно рассмотреть внизу широкую, поросшую высокой травой равнину с редкими деревьями, а за ней, похоже, кромка леса.
И над головой чистое голубое небо! На котором, несомненно, светит солнце — от деревьев в сторону обрыва тянутся тени, и от деревьев на равнине тоже — не такие уж и длинные, можно прикинуть: сейчас, навскидку, от пятнадцати до шестнадцати часов дня, и время осеннее. Ранняя осень — листья кое-где пожелтели и опали, на дороге их немало, большинство оставшихся отливают золотом и багрянцем…
В бога, в душу, какая осень?! Какая середина дня?! Наверху — половина второго ночи, и середина весны, и темнота! Куда это нас занесло?!
Старлей с капитаном придвинулись, заглядывая мне через плечо. Шумно вздохнув, старлей прокомментировал открывшееся нам зрелище словечками, которые вряд ли звучали в почтенных стенах ИФЛИ. Клементьев молчал.
— Все видят одно и то же? — спросил я, держа пистолет в опущенной руке. — Дорога, лес, обрыв, равнина, солнышко на ясном небе?
Оба поддакнули обалдевшими голосами. Тут не просто обалдеешь — и слов-то таких не подберешь, чтобы описать наше тогдашнее состояние…
— Значит, не сон. И не галлюцинация, — сказал я, с большим неудовольствием отметив, что и у меня голос подрагивает, точно. — Это есть. И что-то это никак не похоже на Германию апреля сорок пятого…
— А где ж мы в таком случае? — с жадным любопытством спросил старлей.
Я чуть не засмеялся:
— По-вашему, дивизионный инженер должен знать всё на свете? Понятия не имею. Отроду не видывал ни таких ходов, ни таких мест. И не слыхивал ни разу…
Клементьев сказал голосом человека, чуточку подрастерявшего спокойствие, но изо всех сил стремившегося взять себя в руки:
— Между прочим, я и таких деревьев не видывал ни разу…
— А что с ними не так? — тут же спросил старлей.
— Да ничего особенного, — сказал Клементьев. — Просто никак не могу определить породу. Я, конечно, не лесовед, но батя у меня был старшим лесничим, и дома у нас стояла куча книг с цветными картинками. Любил я их пацаном разглядывать… Читать я их не читал ни тогда, ни потом, а вот картинки любил разглядывать, даже уже в старших классах. Отец, видя это, меня хотел пустить по своим стопам, но не срослось, мало оказалось одной любви к картинкам, вот и пошел в военное училище… Так вот, не помню я что-то таких деревьев в Европе…
Старлей тихонечко фыркнул:
— А ошибиться не можете, товарищ капитан?
— Да нет, пожалуй, — уверенно сказал Клементьев. — У отца был толстенный атлас, так и назывался: «Деревья Европы». Еще дореволюционного издания. Обстоятельная книга. Изображено дерево, а рядом, отдельно — лист, цветок, если есть, плоды-ягоды, опять-таки, если имеются. И не помню я таких деревьев, таких листьев. Вроде бы похоже на клен, но не клен…
— А для всего мира были атласы или справочники? — без малейшей подковырки поинтересовался старлей.
— Нет, — признался Клементьев. — Только по Европе.
— Вот видите, товарищ капитан… Свободно может оказаться, что здесь Австралия или Северная Америка…
Я в эту ботаническую дискуссию на встревал — из-за плохого знания предмета. Легко мог определить березу, сосну и елку, с первого взгляда опознавал тополь, яблоню, черемуху и иву (у нас в городке их росло много). Ну, пожалуй, еще и дуб. На нем мои познания исчерпывались. По моему мнению, деревья как деревья — высотой не уступавшие тополю, с темноватой корой, пышными кронами и листьями, похожими на яблоневые (в голове сама собой всплыла строчка из школьного учебника ботаники: «Лиственные деревья делятся на широколистные и узколистные»). Широколиственные, вот и все, что я мог о них сказать.
Меня гораздо больше интересовала наружная сторона двери — ее поверхность была покрыта чем-то, идеально имитировавшим поверхность окружающих скал. Вынул обойму, патрон из ствола, простукал рукояткой — не камень, а какая-то пластмасса — но на взгляд не отличить. Дверь, весьма похоже, была подогнана идеально, когда ее закрывали, наверняка ее контуры не выделялись на фоне камня. Ничего похожего на ручку, как-то немцы без нее управлялись…