— Ну, и где диковина ваша? — спросил я в искреннем недоумении.
— Сейчас будет, — загадочным тоном пообещал Паша. — Подойди-ка к стене вплотную… Да не бойся, ничего страшного не будет, мы все туда подходили — и целы-невредимы, как видишь. Что, хлюздишь?
Все они втроем стояли внутри, у двери, таращились на меня с нешуточным и непонятным любопытством.
— Говорю тебе, все туда ходили, так что…
— Да ладно, — прервал я его, — не вижу пока что поводов хлюздить, да и не было у меня никогда такой привычки… Просто подойти, говоришь?
— Ага, — нетерпеливо кивнул он.
Ну ладно, посмотрим, что эти массовики-затейники придумали. Коридор пустой. Не похоже, чтобы здесь, как в приключенческих романах, была какая-нибудь потайная плита в полу, которая у меня под ногами повернется, и я полечу вниз, в какое-нибудь подземелье — они, в конце концов, не глупое пацанье, чтобы так шутить. Да и по следам отчетливо видно: не должно там оказаться никакого потайного люка-ловушки, к стене несколько раз благополучно подходили и благополучно возвращались — вот только ни разу не подходили ближе чем на метр…
Шагал я не спеша, прямехонько к стене, подсвеченной с двух сторон фонариками. Наступил на крайние следы…
И шарахнулся так, словно током тряхнуло, или открылся проем, из которого в меня целились из автоматов с полдюжины немцев. Было от чего…
Стоило мне там встать, стена вспучилась, словно пластилиновая (или как в мультфильме, сказал бы я теперь)! В какие-то секунды из пузыря образовалась рожа, шириной метра два с половиной, во весь коридор, высотой от пола до потолка — не сказать, чтобы особенно страшная, этакое карикатурное подобие сытой человеческой физиономии, серое, цвета камня. И она была живая! Уставилась на меня серыми глазами из-под серых бровей, повела широким серым носом, будто принюхивалась, открыла серый толстогубый рот с двумя рядами серых широких зубов, по размеру и форме больше всего похожих на кирпичи, высунула широкий серый язык с закругленным кончиком, будто дразнилась, втянула…
Это я сейчас рассказываю спокойно и подробно — а в тот момент я стоял, прижавшись плечом к стене, не испуганный, но в жутком ошеломлении, теребил застежку кобуры, не зная от растерянности, выхватывать пистолет, или не надо…
А эти черти хохотали в три глотки:
— Диковина, а?
— Пробрало?
— Шаг назад сделай!
Я машинально сделал шаг назад — и рожа стала терять очертания, превращаться в огромную выпуклость, тут же втянувшуюся обратно в стену — и стена вновь стала прежней, обыкновенной стеной, выложенной каменными плитами сотни лет назад, при постройке дома…
Они, все трое, подошли и встали рядом. Я в конце концов убрал руку с кобуры, так ее и не расстегнув.
— Ну что, мурашки по спине? — спросил, ухмыляясь во весь рот, Паша. — Ты не стесняйся, у всех поначалу мурашки по спине табуном бежали… А так оно смирное, сам погляди…
Он как-то уже привычно шагнул на то место, от куда я отпрыгнул, и все повторилось: набухла выпуклость, образовалась рожа, уставясь теперь на Пашу, открыла рот в незлой ухмылке, языком помаячила… Паша отступил — и все повторилось в обратном порядке: рожа-выпуклость-стена…
Я перевел дух, выругался семиэтажно, сказал:
— Так и заикой остаться недолго…
— Да ладно, — сказал Паша без тени раскаяния. — Никто заикой не стал, даже Леха с Петькой и Галим, когда на нее первыми наткнулись. Эффектно, а, согласись? Такого в цирке не покажут… Еще раз полюбуешься, или пойдем выпьем?
— Пойдем выпьем, — сердито сказал я. — Было бы на что любоваться…
Пока шли назад до столовой, ошеломление схлынуло, но не сказать чтобы совершенно целиком. Действительно, диковина, человек со слабыми нервишками и в штаны наделать мог — за что я бы, пожалуй, смеяться над ним не стал…
Расселись за столом, я себе набуровил в рюмку до краев недурственного австрийского коньячка и дернул одним глотком. Не закусывал. Отметил с радостью: а пальчики-то не трясутся нисколечко, и мурашки по спине больше не ползают — а ведь в первые секунды, когда меня к стене отнесло, мурашки имели место быть, что уж там…
— Как вы на… это вот наткнулись? — спросил я, когда коньяк приятной теплотой прошелся по желудку.
— Говорил же, ординарцы замок сковырнули, — ответил Паша. — Подошли близко, тут она и объявилась во всей красе. Молодцы, ребята бывалые — не драпанули оттуда, благим матом не орали, даже стрелять не пробовали. Никто из нас не пытался, ее, по-моему, и пуля не возьмет, это же камень. Выщербину сделает, и все. Короче, они собрались с духом, еще раз попробовали, как я только что при тебе. Потом пришли и доложили.
— Это когда было?
— Недели две назад, когда заселялись.
— Мать вашу, — сказал я. — Вы с этим две недели живете?
— А что не жить? — пожал плечами Паша. — Она ж, по большому счету, безвредная. Торчит на одном и том же месте, пока не подойдешь, не высунется. В доме за все время не случалось ничего… такого. Подумаешь, рожа в стене…
— И что, ничего выяснить не пробовали?
— Как это не пробовали? — фыркнул Хацкевич. — Обижаешь. Все мы тут люди любопытные, да когда вдобавок такой вот феномен… Короче, обстоит следующим образом. Руками мы ее, конечно, не трогали, она вроде бы мирная, но кто там знает, что у нее на уме, возьмет, да и руку оттяпает. Потыкали длинной палкой в рожу — никаких особенных эмоций, не похоже, чтобы сердилась. Сунули палку в рот — языком вытолкнула, и все. Кидали ей в пасть котлету — выплюнула. Принесли котенка приблудного, во дворе ходил, в пасть ей — тоже выплюнула, так что остался он живой и здоровый. И сейчас у нас живет, дрыхнет где-нибудь — отъелся на советских харчах. Больше ничего нам и в голову не приходит. Стрелять мы по ней не стали — а смыслу-то? Да, когда палкой по ней постукивали, звук шел, как от натурального камня. Что тут еще придумаешь? Может, у тебя идеи есть?
— Нет у меня никаких идей, — сказал я сердито, — Ничего толкового на ум не приходит…
— Вот видишь… И нам тоже. Да вдобавок мы не в отпуске, на службу ходим исправно. В общем, притерпелись как-то, даже наскучило — всегда одно и то же, ничего нового. Впечатление такое, что она нас видит. Но какие выводы из этого факта сделать, я решительно не представляю…
— Через неделю все же не вытерпели, — сказа. и Паша. — Позвали особиста, Мальгинова, ты его хорошо помнить должен.
Я помнил. Мужик толковый и не вредный, в общем.
— И что?
— А ничего, — фыркнул Паша. — Всего мы ему сначала не говорили, просто сообщили, что в подвале у нас имеется нечто странное и непонятное. Пришел он, подошел к стене, рожа объявилась… — Он засмеялся. — Мужик, в общем, держался молодцом, сначала, как ты — да и все мы, грешные — шарахнулся, потом взял себя в руки, еще раз подошел. Мы ему рассказали, что успели сделать, спросили, нет ли у него идей. Не было, как у тебя сейчас нет. Попросил выпить, хватанул полстакана коньячку, посидел, покурил, подумал. И говорит: по его линии тут ничего не усматривается и наверх он ничего докладывать не будет — боится, начальство решит, что у него либо белая горячка, либо мозги встали набекрень… — Он поморщился. — Мы, кстати, по тем же причинам никуда докладывать не стали. Хоть и есть восемь свидетелей, включая тебя с Мальгиновым, нужно еще как-то начальство уговорить, чтобы оно самолично пришло и посмотрело… — и не без ехидства прищурился: — Вот ты у себя в дивизии возьмешься доложить?
— И браться не буду, — недолго думая, сказал я, — У вас начальство под боком, по крайней мере, а до моего тридцать верст пилить. Еще труднее будет уговорить к вам поехать. Прав Мальгинов: подумают на белую горячку или психическое расстройство… Доказательство бы какое-нибудь, наглядное, только где ж его возьмешь… Ага! А если ее сфотографировать?
— Догадались уже, — сказал Паша чуть мрачновато. — Только не мы, а Мальгинов. Похоже, крепенько его заусило, вот и повел расследование частным порядком, как Шерлок Холмс. Принес «лейку», вспышку, три раза сфотографировал рожу — каждый раз кто-нибудь из нас становился на должной дистанции, в сторонке, для большей наглядности и убедительности… — Он махнул рукой и стал разливать по рюмкам, к полному одобрению общественности.