А если «тра-ля-лей» не будет?! Вдруг, несмотря ни на что, она в залёте?! Что тогда делать?! Ехать в Грецию беременной и рожать там? Это сперва по ухабам до автобусной остановки, откуда идёт автобус Большой Город-Салоники-Афины? Потом трое суток в тесном автобусе на узком сиденье несчастного красного «Икаруса», где не открываются окна, а вентиляция не работала никогда, где нет туалета, где невозможно ни прилечь, ни привстать? Приехать в чужой город, снять квартиру, а потом? Что будет с учёбой? Как потом с ребёнком поступать в университет? Ведь должен же за ним кто-то смотреть! Надо работать, платить за квартиру, коммунальные услуги… жить надо… Никогда в жизни я не позволю больше маме канифолить мне мозги, тем более, доказывать мне, что она – великий педиатр, а я – дура! Вон, у неё есть папа, Сёма, Аллочка с овчаркой Маркизой. Живут они пока все вместе, пока Сёма квартиру не разменял на неравноценную жилплощадь, пусть она хоть Аллочку клизмит, хоть Маркизу, хоть обеих. А если остаться здесь? Это ещё страшнее! Свет уже давно стали давать только на несколько часов в сутки. Воду только по утрам. И как это будет выглядеть: гора нестиранных пелёнок в углу, укаканный ребёнок?.. А если у меня возникнут осложнения во время беременности, или меня придётся оперировать? Мне дадут общий наркоз, разрежут – и тут отключат электричество?! Я выйду из наркоза, и из живота торчат мои кишки?! Ещё ужасней, если ребёнок родится недоношенным, его поместят в инкубатор, и вот тогда отключат свет! И он будет медленно задыхаться и синеть, синеть… сперва будет беспорядочно дёргать ручками и ножками… потом движения станут медленными… потом прекратятся вообще… И он станет таким, как был тот другой много лет назад, в лесополосе, где его бросила мать, и никто со двора не хотел закапывать. Его не будет – этого ребёнка! Не будет никогда, потому что в Большом Городе люди добиваются любви каких-то заморских «американцев», советуют русскоязычным «убираться восвояси, хотят отмены всего русского, хотят «до основания всё разрушить, а затем»!.. Но ведь они знают, что означают слова «до основания»! Было уже это «до основания»! «До основания» означает до руин, до раздробленных черепов, которые бессмысленно даже везти в больницу, потому что нет ни перевязочных материалов, ни воды, ни электричества! Как та беременная могла пойти среди ночи на ту площадь, где, как говорили на улице, жгли костры, голодали… Хотя, если верить другим, ночью этим голодающим подвозили горячие шашлыки и ещё много разных вещей. Впереди всех и шли и сидели в основном старые девы, отряд «Чёрные колготки», прижимающие к груди и поминутно лобызающие портрет «вождя», претендующего на «престол».

До вечера было очень далеко. Адель, поставив перед собой на табуретку будильник, прямо в туфлях легла на диван. Она старалась больше ни о чём не думать, ничего не вспоминать. Дурацкие мысли и так её занесли, куда не надо. Зачем что-то делать? Вот через несколько часов она поедет в аэропорт встречать Лёсика. Она прижмётся к нему, пригреется и, возможно, многое ему расскажет, и как скучала по нём, расскажет, и про сегодняшних «шизаков».

…Она проснулась от того, что затекла рука. Оказывается, она лежала на боку, придавив руку своим весом, по ней побежали мурашки, а во сне снилось, что ошпарилась кипятком!

На часах было около семи. В принципе, уже можно собираться.

Адель страшно обрадовалась, что заснула, и поэтому время пробежало незаметно. Хотя странно всё это. Раньше она такой сонливости за собой не замечала. А тут и проснулась поздно, и снова спать завалились. «Наверное, весенний авитаминоз! – подумала она. – Хоть бы уж скорей фрукточки начались, овощи… Уже есть огурцы, но так дорого!». При мысли о длинных, как колбаса, парниковых огурцах у неё слюна чуть не вытекла из угла рта. «Да, чёрт возьми! – разозлилась Аделька. – Все мысли только о еде! Когда же это закончится?! Что за аппетит такой бешеный?!» Закинув в сумочку деньги и ключи от квартиры, она, не запирая, просто захлопнула за собой дверь.

Около домов стояли пожилые небрежно причёсанные женщины с маленькими детьми. Мужчины сидели в скверике вдоль дороги на лавочках, поставленными в виде буквы «П». Они спорили, между собой, что-то доказывали, но как-то устало, без утреннего энтузиазма, как если б только что вернулись с ночной смены.

Автобусная остановка была пуста. Адель очень удивились. Ну, вообще-то мало ли – может автобус только что прошёл и все уехали. Однако, с другой стороны – не могли же все ждать один и тот же автобус! Всё это было очень странно. Лёгкая тревога закралась в сердце. Умом-то она понимала, что всё это ей только кажется, что это только последствия утреннего дурацкого приключения, только всё равно настроение портилось. Тревога медленно вползала в душу. Она облокотилась об стойку навеса, потому что сесть всё равно было невозможно. От лавочки в первый же день, как её поставили, остался только металлический скелет. Ждать пришлось долго. К остановке никто так и не подошёл. «Но так же можно и на аэропортовский автобус опоздать! – забеспокоилась Аделаида. – Что за смысл потом ехать? Может, взять такси?». Она огляделась в поисках зелёного огонька свободной машины, и только тут поняла, что на улице нет не только автобусов, но и вообще мимо не проехала ни одна машина! А она-то ломала голову – почему у неё мысли о параде, о Первом мая? Всего лишь потому, что именно на Первое мая, когда готовили проспект к проходу колонн, его перекрывали, и ни одна машина не могла проехать через милицейский заслон!

– Эй! Девушка! – Адель оглянулась. Женщины со двора, откуда видна была остановка, видно, всё-таки её зажалев, решили отослать к ней гонца с ребёнком на руках. Тётка шла в её сторону, меся незаасфальтированную часть дороги мужниными туфлями. Ребёнок в её руках извивался, требуя опустить его на землю. Женщина всё время его подхватывала подмышки, а то бы он так и просочился сквозь её руки вниз. – Афтобус ниэт! – Женщина недвусмысленно качала головой в подтверждение своих слов.

– Ти здэс не живиот? (Ты не здешняя?) – она, наконец, поставила на землю то ли девочку, то ли мальчика в серой куртке.

– Нет! – решила соврать Аделаида и изобразить приезжую.

– Севодня автобус ниэт! Завтра тожи ниэт! Полезавтра тоже… Вчера бил ваина в Балшой Город. Многа люди убили русские. Автобус ниэт, такси ниэт, свая машини тоже ниэт! Горэ, панимаэш, горэ! Никто нэ работаэт, бели цвет не адэваэт. Тока чёрни. Иди дамой. Иди дамой и лежи! Камендацкий час знаиш? Ночу двенацит часов на улица нельзя – милиция заберёт, или ваени камендатура заберёт!

– Какая «военная комендатура»?

– Нови камендатура! Всех автамат ест, аружие! (Новая комендатура. У всех есть оружие, автоматы.)

Напоминание об автомате произвело очень отрезвляющее впечатление. За долю секунды Адель вспомнила, как утром пахла земля под её носом, и как со ствола дерева посыпалась сбитая кора… Значит – всё именно так, как она себе «насочиняла», перед тем как заснуть! Но тогда ведь это катастрофа!.. Вдруг тогда вообще закроют границы, и они с Лёшей не смогут выехать никуда вообще?! Если объявлено военное положение, то… Можно подумать, что я имею хоть какое-то понятие о военном положении! И что будет с Лёшей?! Ему что, поселиться теперь в аэропорту?! Тогда я во что бы то ни стало должна попасть в аэропорт, и если даже нас оттуда не выпустят, по крайней мере быть с ним! Картина – Лёшечка, её Лёшечка сидит на заплёванном полу переполненного людьми аэропорта – чуть не лишила её рассудка. Адель готова была идти пешком по трассе все тридцать километров, лишь бы он не остался один! И она с ним сядет на пол, и она с ним будет с голоду умирать прямо там, в аэропорту.

Она заметила удаляющуюся спину женщины с ребёнком на руках, когда та уже почти подошла вплотную к товаркам. «Ну, что ж! – решила Адель. – Идти, так идти! Может хоть аэропортовский автобус работает?»

Отъезжающему аэропортовскому автобусу она кинулась наперерез. Водитель открыл дверь, чтоб обложить её матом. Она тут же в неё и заскочила, глупо улыбаясь и внимая мату, как Шестой симфонии Шостаковича.