Можно спуститься вниз, дойти до ближайшего магазина и попроситься позвонить. Автомат искать бесполезно, потому что в Городе нет ни одного работающего телефона-автомата. Их повсеместно истребляют в день установки.

Адель пешком спустилась с пятого этажа и пошла в сторону проспекта.

До чего всё-таки замечательно быть замужем! Ну, прямо что-то потрясающее! Когда хочешь – надеваешь туфли и выходишь из дому. Никто с тобой не говорит мерзким голосом из другой комнаты:

– Аделаида! Куда пошла? Когда придёшь? Смотри, не опаздывай, ты знаешь, что будет! Не опаздывай, слышишь?!

– Слышу!

– Причешись!

– Ты же меня не видишь!

– Не гавкнешь – сдохнешь! Я слово – она мне десять! Я слово – она мне десять! Ты заткнёшься когда-нибудь или нет?! И волосы свои мерзкие со лба убери!

И идти уже никуда не хотелось. Но не идти было гораздо хуже! Надо было идти и по дороге приводить себя в хорошее расположение духа.

Да, всё-таки у замужества огромные привилегии. Особенно у замужества с Лёшей, который работает на такси и совершенно к ней не пристаёт ни с проверками, ни с советами. Только иногда его прорывает на менторский тон, ну, да ладно!

Так откуда ж позвонить? Что-то и людей на улице почти нет… Вон овощной ларёк… Он что, закрыт, что ли? Точно! Закрыт! Амбарный замок на дверях. А чего это он закрыт? Вроде до перерыва далеко, и не воскресенье сегодня. Ой, да в этом микрорайоне, где мы живём, на отшибе, они всю дорогу делают, что хотят! Хотят – работают, не хотят – запер и ушёл домой, как если б у себя во дворе своей же картошкой торговали! Всю жизнь так было! Придётся идти до самого проспекта. Там больше магазинов. Кто-нибудь же обязательно даст позвонить! И куда все запропастились? И что это за сигналы? Свадьба, что ли? Какие-то вопли, машины пиликают… ну, ведь точно и не суббота, и не воскресенье! Что за свадьбы?! Несколько одновременно, что ли? Или одна, но очень большая?

Наконец, стали попадаться странного вида люди. Было такое чувство, что кто-то с кем-то подрался, объёмом драки «стенка на стенку». Движения их были резкими, верхняя одежда почти у всех чёрная или серая, или милитари.

В Городе вообще-то всегда ходили в очень тёмной, почти чёрной расстёгнутой верхней одежде и мужчины, и женщины. Мужчины не застёгивали пиджаки. Женщины, которые молодые, не застёгивали пальто. А жакеты, и всякого рода утепляющие вещи не надевались на тело, а накидывались на плечи. Женщина могла идти через весь город в магазин, к родственникам, держа детей за руки. При этом жакет у неё периодически сползал, и она его снова подтягивала на плечико. Женщины постарше на улицу выходили в вельветовых халатах. Они ими пользовались и как пальто, и как одеялом, и заворачивали еду дома и клали под подушки, чтоб не остыла, и как халатом – одеждой непосредственно. Адель, глядя на них, всегда с тоской вспоминала Большой город, как они с бабулей встречали деду с работы, спускались по улице мимо Дома Правительства к автобусной остановке. Потом, освещённые оранжевым неоновым светом огромных фонарей, покупали газету «Вечорку», пирожное «корзиночка» с бубликом вместо ручки и вместе шли домой. Навстречу им попадались знакомые: дамы в настоящих драповых пальто и дохлой лисой с лапками на плечах; мужчины с палочкой и зачёсанными назад волосами.

Всё это так, только у мечущихся в поле её зрения людей одежда была расстёгнута как-то особенно вызывающе.

Пройдя ещё несколько перекрёстков, Адель вынырнула на проспект.

Всё было таким же как вчера, и в то же время совершенно незнакомым, как будто чужим. Ну, вот же он – большой гастроном, где она покупала этот самый яичный порошок в большом целлофановом пакете для фруктов. Гастроном открыт, но внутри никого нет, а три толстые продавщицы стоят вплотную к витринам, и с любопытством глядя на улицу, о чём-то оживлённо беседуют. Перед каждым подъездом тоже стоят люди, тоже все в чёрном, как если б это была панихида. Но ведь не мог же кто-то умереть одновременно во всех подъездах?!

Она вошла в гастроном и попросилась позвонить.

– Я рюски нэ панимай! – продавщицы смотрели на неё насмешливым взглядом. Так, если б у Адель с лица рос хобот. Адель очень удивилась, потому как два дня назад именно эта продавщица не дала ей сдачу и, сделав непробиваемое лицо, заявила:

– Мелач ниэту.

Так если она знала слово «мелочь», то слово «телефон» уж явно могла бы понять!

Адель повторила всё то же самое на национальном языке. Тётка вытащила из-под прилавка аппарат и брезгливо повернула к Адель.

Долгие-долгие звонки. В поликлинике трубку никто не поднимал. Это было уму непостижимо! Всё вокруг выглядело точь в точь как в рассказах про Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Закрыли магазины, в поликлинике никого нет, все делают что хотят, чувство полнейшей безнаказанности прямо витает в воздухе. Да, действительно, это было не высоким чувством свободы, воспеваемом поэтами и художниками, это было именно пьянящее, звериное чувство безнаказанности и вседозволенности.

На улице снова раздался шум приближающихся, изо всей силы сигналящих авто. Казалось, это целый кортеж мотается по небольшому Городу туда и обратно, воет и рычит, чтоб привлечь к себе как можно больше внимания. Адель подошла к кромке тротуара и выглянула из-за спин, как если б стояла на параде и с нетерпением ждала приближения колонны. Она всё хотела спросить – что бы это значило? Но никак не могла себя заставить открыть рот.

Машины приближались на бешеной скорости. Их с тротуаров приветствовали дикими криками. Вот машины одна за одной стали пролетать мимо. Из раскрытых до предела окон торчали непонятные и незнакомые флаги, некоторые из которых были порваны. Однако Адель почему-то показалось, что именно эти порванные особенно возбуждают толпу, ввергая её в экстаз. Сидящие внутри пассажиры периодически до пояса высовывались из окон, и их вопль на национальном языке: «Да здравствует свободная республика!» – тонул в море аплодисментов. Окружающие тут же подхватывали этот крик, и тогда толпа скандировала в один голос, топала на месте и рвала на себе одежду.

«Какая „свободная республика“? – опять стало казаться, что всё это кино. – Вот сейчас приедет милиция и устроит всем „свободную республику“!». Но, как ни странно, милиция всё не ехала. Что больше всего поразило её, так это то, что на крыше машины сидела разбитная деваха. Она размахивала самым большим флагом и орала, перекрикивая сигналы. И никто ей не свистел! Нет, свистели, конечно, но вовсе не для того, чтоб сказать, что девица «испорченная», а наоборот – ею восторгались! «Сексуальная революция?! – чувствуя, как в душе поднимается волна восторга, наконец догадалась Адель. – Неужто они решили снять с себя эти дурацкие одеяния и начать новую, нормальную жизнь?!»

– Ура-а-а-а-! – закричала она вместе со всеми. Стоящие рядом обернулись в её сторону и одобрительно улыбнулись. – Да здравствует независимость!!

– Ураа-а-а-а! – закатывалась толпа. – Русские! Убирайтесь вон из нашей Республики! Убирайтесь все! Наша республика для нас! Да здравствует президент!!

«У них что, крышу снесло?! – Адель перестала орать. – Какой „президент“? Америки, что ли?! Откуда у нас „президент“?! Так может, это вовсе не Сексуальная революция?!»

– Скажите пожалуйста, – обратилась она на национальном языке к пожилому мужчине, который улыбался особенно радостно, – о каком президенте идёт речь?

Счастье в глазах деда не померкло, он был рад лишний раз повторить то, о чём кричали на каждом углу, говорили в автобусах и шептались в регистратуре поликлиники.

– Всё! – Крикнул дед. – Теперь власть наша! Они, – дед странно потянул курью шею вправо, чтоб показать, кто именно, – вчера разогнали мирную демонстрацию около Дома Правительства, ну… которые голодали два месяца и жгли костры на Площади. Они наехали на людей танками, рубили их сапёрными лопаткам. Одну старую пожилую женщину, ну вот как я, – дед поднял вверх плечи, – солдат зарубил насмерть сапёрной лопаткой! Старое правительство вызвало спецназ, чтоб поубивать наших же людей… как можно, я не понимаю…