Наверное, там с кухни в гостиную и обратно носятся и кричат дети. Они или уже сделали уроки, или вовсе их не будут делать. Как Кощейка говорит: «Подожди меня пять минут во дворе! Я сейчас на „троечку“ прочту разочек и приду». Вся квартира воняет жжённым постным маслом, потому, что мама им жарит пирожки с картошкой и дверь из кухни в комнаты они не закрывают. Там же на кухне сидят папа с соседом, о чем-то разговаривают, пьют пиво и курят. Никто никому не делает замечаний. У них всё время громко работает телевизор, и его никто не смотрит и не выключает. Ни папа, ни мама, а может, у них ещё есть и бабушка с дедушкой, и они не говорят детям, чтоб они не кричали и не бегали. За соседом пришла жена в байковом халате и тоже присела с ними около газовой плиты с дымящимися пирожками. Всем вместе уютно и хорошо.

Как часто Аделаида завидовала Кощейке, что её мама работает дворничихой! Она могла с обеда до ужина вообще не убирать со стола, просто накрыть всё тарелками и не боялась мух, которые переносят «микробов» на «своих грязных лапах». И это так здорово! Можно в любую минуту отрезать хлеба, помазать его маслом и есть, кроша на пол кусочки, прямо перед телевизором в гостиной. Ну, и что? Крошки потом Кощейка подметает сама, зато и ешь и мультики смотришь! Их ведь только два раза в неделю показывают, и почему-то всегда во время ужина!

У Аделаиды в семье ели исключительно в столовой, которой называли проходной застеклённый балкон. Когда готовилась еда, двери в квартиру закрывались, чтоб не пахло. Когда ели – тоже.

– Уже два часа, – мама внимательно смотрела на круглые стенные часы, – пора обедать. Давай, Аделаида, накрывай на стол!

– Я пока не голодная! Я кушать не хочу! – Аделаиде вовсе не лень было «накрывать на стол», и есть ей правда не хотелось…

Разве я тебя спросила, что ты хочешь? – в лице мамы неподдельный интерес. – Плевать я хотела на то, что ты хочешь, потому, что ты всю жизнь только или что-то «хочешь» или «не хочешь», всё потому, что только о себе думаешь! Кроме тебя, в доме ещё люди есть! Не огрызнёшься – сдохнешь! В нормальных интеллигентных семьях люди все вместе садятся за стол, обедают, ужинают, разговаривают друг с другом, рассказывают новости. Они не жрут одни, как ты, и когда попало! У них в семье приняты часы приёма пищи!

«Да-да, – думала Аделаида, – хотелось бы рассказать тебе новости! Ты будешь „вникать“ и может даже соглашаться. Но ты и всё поймёшь совсем не так, как на самом деле, и потом ещё и сто лет припоминать будешь: „А-а! Так ты же сама мне говорила!!!“»

Прежде чем нести из буфета тарелки, надо стереть со стола пыль. За этим мама следит особенно тщательно и всегда после тряпки ещё проводит по клеёнке ладонью. Аделаида расставляет тарелки, нарезает хлеб. Мама говорит, что это – «обычные женские обязанности». Почему ни папа, ни Сёма на стол не «накрывают»? Даже если оба не заняты ничем. Вообще ничего не делают, а просто сидят. Они приходят, когда на столе уже всё лежит, когда всё готово, и садятся. Берут нарезанный хлеб и придвигают к себе тарелки с супом. Заглядывают внутрь. Почему они не накрывают? Они же тоже едят! Мама к обеду всегда достаёт из холодильника сливочное масло и сыр. Сливочное масло и сыр надо же «подавать» на завтрак!

Аделаида не любила эти «семейные» обеды потому, что то, что творилось за столом, у неё каждый раз, снова и снова вызывало неприятное недоумение.

Первое Аделаида не любила. И никто не любил. Даже сама мама не любила. Но не есть «жидкое» было нельзя. Чтоб как-то улучшить настроение во рту, Аделаида, когда была маленькой, высасывала через толстую разваренную макаронину жижу, а потом ела картошку и макароны вилкой.

– Ешь с хлебом! – делала замечание мама. – Что это ещё такой?!

Мама, хоть и была совсем не худая, даже толстая, сама ела плотно и не только с хлебом, а насаживала на него масло. Не намазывала, а насаживала. Хотя, казалось бы, если ешь обед, то зачем его есть с бутербродом? Откусит кусок с маслом от ломтя, зачерпнёт ложкой суп, и снова насадит чайной ложкой кусок масла на хлеб. Мама ела сливочное масло чайными ложками.

Папа ел всё, что ему в тарелку бросала мама со словами: «Жри-жри!». Делалось это вроде как в шутку, и по сценарию Аделаида с Сёмой должны были смеяться, Папа делал вид, что он собачонка и иногда как будто хватал куски на лету. Все смеялись, только как-то не всерьёз. По крайней мере, Аделаида. Мама в папину тарелку опускала всё, что, по мнению Аделаиды, ей просто попадало под руку.

В тарелку с недоеденным борщом она ставила яблоко, кидала котлету, шкварки.

Мам! – Аделаиде за папу было обидно. Да и чисто эстетически зрелище было почти тошнотворным. Аделаида морщилась, как от зубной боли. – Мама! Зачем ты папе всё в одну тарелку кладёшь?!

– А тебе какое дело?! – мама удивлялась совершенно искренне. – Ты что, мне замечания давать будешь?! Что тебе не нравится?! К котлетам гарнир из капусты кладут? Вот гарнир, – мама шевелила вилкой в папиной тарелке, – и вот котлета! Шкварки он любит… пусть лежат… Яблоко – фрукты! Там железо и витамины. Что, фрукты с овощами не сочетаются?! – мама оставляла капусту в папиной тарелке в покое и снова насаживала на хлеб ложку сливочного масла.

Папа «улибался». Ему нравилось всё. И шкварки с яблоком тоже.

Иногда в конце обеда, если в кастрюле оставалось немного еды, мама со словами:

– Василий, почисть, ну! Не выбрасывать же! И в холодильник это уже не положишь! – ставила её перед папой. И он «чистил» хлебом, возя его по стенкам кастрюльки, с силой откусывая от ломтя боковыми зубами, хотя минуту назад говорил, что «обожрался».

Но самое страшное стал вытворять подросший Сёма. Начало обеда для него было прямо-таки расписанным по нотам: он, потянувшись через весь стол, придвигал к себе солонку и, не пробуя обеда, круто его досаливал. Хлеб во время обеда, в отличие от Аделаиды, Сёма не ел, его никто и не заставлял… Хлеб он вообще не любил. Он говорил, что у хлеба нет никакого вкуса. Сёма ел борщ с заварной трубочкой, посыпанной сахарной пудрой, предварительно, как мама, насаживая на неё ложками куски сливочного масла. Он с нескрываемым удовольствием поливал мясной плов вишнёвым вареньем и тоже ел. Потом всё это он уплотнял литром воды прямо с горла графина и ложился на диван переваривать.

Мама в целом любила семейные традиционно-культурные мероприятия, и приём пищи был одним их них. Видимо, именно этого требовал этикет и статус Городской интеллигентной семьи. Но маме скорее нравилось, что все её «подданные» собраны вместе. У этих мероприятий были и свои правила. Вставать из-за стола, независимо от того, спешишь ты или нет, можно было исключительно всем вместе. Мытьё рук и рта после еды и до еды в кухонной раковине приравнивалось к тягчайшим преступлениям и каралось по всей строгости домашнего уклада. На кухне нельзя было ни умываться, ни чистить зубов, ни смывать руки и губы после еды. Даже если раковина в ванной чем-то была занята, нужно было выйти на балкон и поливать друг другу на руки воду из графина. В туалет идти лень было всем. Поэтому папа вытирал рот и руки тряпкой для стола или пылевой тряпкой для мебели, Аделаида старалась рук вообще не запачкать и всё ела ложкой, а Сёме соблюдать гигиену помогали висящие неподалёку кухонные полотенца и фартуки. Ещё время от времени он в них громко сморкался, чаще всего после горячего и сильно перченого обеда. Папу это умиляло, он хохотал, да и мама снисходительно улыбалась.

– Ох! Живот сечас лопнеца! (Ох! Живот сейчас лопнет)! – гладя себя по выпуклому животу, говорил папа. – Спасибо! Бил очен вкусна! (Было очень вкусно!) Наша мама вабще очен вкусно гатовит, правда? (Наша мама вообще очень вкусно готовит, правда?)

– Спасибо мамочка! – Сёма целовал маму в щёку. – Было очень вкусно!

– Аделаида, – мама убирала со стола, – я сейчас буду мыть посуду, а ты вытирай её и клади в буфет. Вот так… воо-о-от… смотри… вот так берёо-о-ошь…

Аделаида терпеть не могла вытирать ни пыль, ни посуду! От пыли у неё потом на лице появлялась сыпь и чесалась вся кожа, а в кран вода продолжала поступать по жёсткому графику. Набранную воду всегда экономили, и всё мыли в тазике, и потом полоскали. Посуда была жирной и скользила по полотенцу.