Однажды они взяли её с собой отдыхать на море. Это когда Сёмке было три года.
Родительский отпуск закончился в августе, а дедушкин только начинался. Родители должны были выходить на работу, а зачем они отпустили её с дедом, осталось для неё загадкой на всю жизнь.
Аделаида никогда не видела ничего более прекрасного, чем город с коротким и вкусным названием, похожим на сок. Когда она однажды, ещё дома, прислушавшись к разговору взрослых, выделила для себя два слова «с собой» и «в Сочи». Ей представился запотевший от холода гранёный стакан, наполненный чёрно-бордовым вишнёвым соком. Это было так замечательно!
Дедушка работал продавцом в универмаге. На следующий же день, после принятия решения, что Аделаида едет с ними на море, он принёс какие-то надувные приспособления и сказал, что это «груши». Они были красно-белые, переплетённые какими-то завязками, узлами.
– Смотри, – очень серьёзно начал он, – вот эта лямка будет у тебя под животом, а два надувных шара – по бокам…
– И я научусь плавать?! – Аделаида не верила своим глазам.
– Конечно, научишься!
– Правда-правда?!
– Самая настоящая!
Она захохотала счастливым смехом:
– Дедулечка, миленький мой! Мой миленький… Какой ты миленький…
Она залезла к нему на колени и стала целовать в щёки, нос, во всё, что попадало под губы, которые никак не хотели сходиться и растягивались в улыбку неземного счастья. Она долго смеялась, потом горько расплакалась и снова долго не могла остановиться, Потом в ожидании небывалого блаженства крепко уснула, прижавшись мокрой щекой к новенькой красно-белой «груше» с многочисленными завязками.
Слово «море» было любимым и знакомым. Родители уже возили их с Сёмкой на море. Они остановились в маленькой деревне, в каком-то доме со страшно злой хозяйкой, которая никогда не здоровалась. Хозяйки вообще всегда были злые. Они мели по утрам упавшие за ночь маленькие абрикосы, которые, если не мести, к полудню переспевали, размазывались и становились похожими на какашки; днём не разрешали сидеть на кроватях, говорили, что проваливается какая-то «сетка». Аделаида представляла себе базарную вязаную сетку, из которой торчат перья зелёного лука и живой петух крутит головой, и лапы его вываливаются из дырок, и никак не могла понять: куда же эта сетка с петухом проваливается?! Но, видно, она всё-таки «проваливалась», поэтому днём надо было сидеть только на жёстких стульях с фанерными спинками, которые страшно царапали спину, а днём после моря так хотелось прилечь!
«Туалетом» торжественно именовалось деревянное сооружение в самом конце огорода с вырезанным на двери сердечком. К нему надо было очень быстро бежать через грядки с шершавыми листьями огурцов и жёлтыми цветочками. Аделаида бегала плохо, поэтому не всегда успевала. А когда успевала, тучи жужжащих мух очень приставали, они кидались в лицо, лезли в нос и ползали по попе. Всё это очень отвлекало, и поэтому не всегда удавалось сделать задуманное, как подобает, а мысль, что эти же мухи, с удовольствием ползающие по лицу, несколько секунд назад ползали совсем в другом месте, была вообще невыносима…
В дырку, проверченную в полу, взрослые обычно почти не попадали. Поэтому на чёрно-коричневых досках всегда собирались лужи подсыхающей зелёной мочи с белой каёмкой соли. С «по-большому» дела обстояли и того хуже! Пройти, не заглядывая внутрь, к «яблочку» в полу сооружения, взгромоздиться на две прибитые для ног доски – правую и левую, было почти невозможно, предварительно не вляпавшись босоножками в то, что оставляли взрослые. Босоножки были на тоненькой подошве и открытые с боков. На то они и были «босоножками»! Они вполне оправдывали своё название, потому как каждый шёл к своей цели – практически «босыми ногами».
Однажды поскользнувшись на «взрослых кренделях», она, больно стукнув коленку об пол, туда провалилась. Не вся, конечно, только правая нога. Сперва она пыталась выбраться сама, но было очень страшно, потому, что нога никак не хотела вылезать, дырка сдирала с неё кожу, а руки скользили, не давая нормально опереться и смешивали на полу газетные обрывки с коричневой жижей. Потом, испугавшись, что может остаться тут навсегда, Аделаида стала звать на помощь. Её услышали не сразу, но потом нашли.
Увидев грязную с разодранной до крови ногой Аделаиду, мама очень рассердилась. Она стала кричать, что теперь из-за такой дуры, как она, должна «бросать ребёнка» и водить её в туалет за руку! Потом «отшлёпала» и вымыла её в железном тазу, взятом из курятника, поливая ногу подогретой водой из чайника. Потом уже по чистому ещё раз отшлёпала, наконец все, во главе с хозяйкой и её кроватными «сетками» потихоньку успокоились.
С дедулей и бабулей всё по-другому.
В прекрасном купе поезда было совсем не жарко. Аделаида ещё дома слышала, что они поедут в «мягком» вагоне, а не в «лацкарном». Она не знала, чем отличается «мягкий» от «лацкарного», но считала, что раз он «мягкий», значит там всё мягкое! Стол, пол, окна. Можно даже удариться головой об стенку и совсем не будет больно. Ведь вагон-то «мягкий!» То, что «мягкими» в итоге оказались только полки для спанья, Аделаиду вовсе не расстроило. Она тут же забралась на верхнюю полку и сперва хотела смотреть в окно, но кроме небольших вокзальчиков в темноте больше ничего не было видно. Тогда она улеглась спать и стала стараться заснуть, чтоб поскорее пришло «завтра». А есть такой секрет – чем раньше ложишься спать, тем «завтра» приходит быстрее! Она долго ворочалась, запутываясь в белой простыне и, открывая глаза, с любопытством разглядывала во время стоянок людей на перронах с сумками, чемоданами и детьми, освещённых сиреневым светом. Поезд стоял очень мало. Они бежали за вагонами, забрасывали в тронувшийся вагон свои вещи, потом кто-то заскакивал, они бросали туда детей, тот, кто уже заскочил, на ходу их ловил, и так постепенно вся семья собиралась в тамбуре, откуда, счастливые и довольные, громко стуча коробками и чемоданами об стенки купе, они шумно искали свои места. Кто-то же наоборот лихо соскакивал с подножки тамбура, и, купив в киоске лимонад и какую-нибудь жареную куриную ногу, бежал рядом с их окном за тронувшимся поездом.
«Какие смелые! – Думала про себя Аделаида. – Даже не боятся, что поезд может уйти! Хотя, неужели они не могут собрать дома свои вещи, положить в сумку сколько угодно лимонаду и кур?»
И всё же она заснула.
Когда Аделаида проснулась, поезд уже шёл вдоль береговой линии. Люди плавали и играли прямо в море в мяч, совсем не боясь гигантских бетонных волнорезов. И волнорезы и волны были такими огромными! Они были похожи на противотанковые «ежи», которые Аделаида видела в фильме про войну.
«Скоро и я так смогу, – обрадовалась Аделаида, – мне же дедуля купил „груши“!»
Это внезапное открытие так её развеселило, что она почти спрыгнула с полки вниз, чуть не раздавив бабулю, задрав ночнушку выше головы, с удовольствием выпила принесённый проводницей чай, обула босоножки и встала в проходе, мешая протискивающимся к выходу курортникам с вещами.
Огромные часы на сочинском вокзале и клумбы пёстрых цветов привели её в полный восторг. Вокруг сновали нарядно одетые, удивительно красивые люди в широкополых шляпах и с чемоданами. Тогда она впервые услышала новые, непонятные, но удивительно певучие слова:
– Вы уезжающие или приезжающие?
Моложавые, бодренькие старушки продавали букеты сказочной красоты, из которых выделялись цветы с очень смешным названием «петушки». Они были похожи на индюшачий хобот бордово-фиолетового цвета с махрой по бокам. Из них сыпались малюсенькие, похожие на маковые зёрнышки, семена. «Когда буду уезжать, – с удовольствием думала Аделаида, – обязательно себе наберу в бумажку и когда приеду домой, то посажу!»
Аделаида никогда не видела такой массы света, такого синего неба и белых домов. Не слышала праздничного привокзального гомона. Ей почему-то вспомнился парад на площади Ленина в День 7-го Ноября. Там тоже бывала такая же суета и торжественность, только вместо солнца шёл снег. А запахи! Какие в воздухе плыли запахи! Смесь аромата цветов, странных плоских пирожков под названием то ли «чабуреки», то ли «чубуреки», от вида которых набегающая слюна почти не удерживалась во рту и приходилось ею давиться, но она всё равно блестела в уголках губ; нежных дамских духов и невидимого, но дышащего где-то совсем рядом моря.