Вслед за тем слово было предоставлено Дерберу.

Дербер устало поднялся со своего места, откашлялся, вынул из кармана лист бумаги и дребезжащим старческим голосом принялся читать:

— «Мы, правительство Сибирской автономии, торжественно заверяем союзников в своей преданности… Соединенные Штаты могут рассчитывать на полное удовлетворение своих законных и справедливых претензий на Дальнем Востоке в разработке естественных богатств…»

Колдуэлл склонился к плечу Найта.

— Это программная декларация, принятая руководством партии эсеров и социал-демократов. Самые влиятельные партии в России.

Кончив чтение, Дербер положил бумагу перед Найтом.

— Мы просим обнародовать нашу декларацию как просьбу русского народа, взывающего в свой трудный час к помощи.

За Дербером выступил генерал Хорват, начальник Китайско-Восточной железной дороги.

— Я предлагаю конфисковать на нужды оккупационной армии двести тысяч пудов зерна, закупленных большевиками в Южной Маньчжурии.

После его выступления Найт огласил телеграмму из Вашингтона. В ней сообщалось, что правительство США согласилось на передачу главного командования союзными войсками, оккупирующими Дальний Восток, генерал-лейтенанту японской армии Отани.

Дальновидный Остин Найт перед отъездом сумел настоять на этом: каштаны из огня должны таскать другие. В то же время это была уступка Пуанкаре, Ллойд-Джоржу и другим союзникам, опасавшимся продвижения США в Азию. Но Остин Найт был спокоен: такая уступка развязывала руки генеральному штабу в этом рискованном походе. Он отлично понимал ответственность перед историей командующего союзными войсками против такой страны, как Россия, и был рад, что избавился от поста главнокомандующего.

— Решение президента единственно правильное, — пояснил Найт. — Всякая война, а тем более такая, как в русской Азии, требует единого плана и командования. Но вы, князь Отани, должны помнить, что Соединенные Штаты снабдили Японию военными материалами на полмиллиарда долларов и притом в кредит. А жизнь в кредит, говорят деловые люди, подобна часам, которые обязательно остановятся, если их не завести. Уверен, что вы будете строго придерживаться тех решений, которые нами сегодня занесены в протокол. Вручая вам маршальский жезл, князь, мы, конечно, рассчитываем на охрану и наших интересов на Дальнем Востоке. Отныне войска, находящиеся на пути к Владивостоку, объединены, и от вас, князь, зависит согласованность, дружба и успешные действия. Желаю удачи!.. Итак, джентльмены, поскольку присутствующие не возражали, прошу подписать протокол. Бог да благословит вас на новый крестовый поход!

ГЛАВА 12

Из-за скалистых берегов появились суда. Они шли, зарываясь носами в волны, преодолевая натиск ветра. Плескались вымпелы — белые полотнища с красными кругами посредине. Раскидывая белоснежную пену и сливаясь однотонной окраской с морской волной, шли миноносцы. В их окружении двигался броненосец. Эскадра поравнялась с высоким мысом Русского острова и пошла вдоль берега.

Не доходя мили до бухты, броненосец протяжно загудел. На капитанском мостике вскинулись сигнальные флаги, требуя очистить место.

Работа в порту остановилась.

Весть о приходе японского военного корабля уже облетела город. Люди повалили в порт. На набережной — разношерстная толпа. Здесь и грузчики, и рабочие, и состоятельная публика. Вместе со всеми стоял и Тихон Ожогин. Он наблюдал, как броненосец, тесня торговые суда, подходил к берегу. Загремели якорные цепи. Броненосец левым бортом остановился против города. На форштевне[6] серебрилась витиеватая японская надпись: «Ивами».

Кто-то рядом с Ожогиным мрачновато проговорил:

— Как вдарит со всех стволов — мокро останется.

— Пусть попробует!

Чиновник в пенсне и пальто на хорьковом меху презрительно хмыкнул:

— От кого мокро останется, а кому и свободно вздохнется.

— Уж не тебе ли, гробокопатель?

— Всем, кому дорога Россия.

— О России толкует, продажная шкура!

Чиновник отпрянул назад, схватился за бок. Пошатываясь, выбрался из толпы.

— Здорово, Щегол, дал ему в печенку!

— Рукам волю, товарищи, не давай! — крикнул Тихон.

— А что он здеся контру разводит?

— За контру ответит, а грабли не распускай.

Среди зрителей, которые разбились на отдельные кучки, кипели страсти. К пирсу протиснулся боцман Коренной. Ветер трепал длинные ленточки, на них золотилась надпись: «Тихоокеанский флот».

Коренной нечаянно задел плечом торговца в горностаевой дохе.

— А ты б полегче на поворотах, приватир[7].

Коренной склонил коротко остриженную седую голову, сжал кулаки.

— Заткнись, акулья пасть!

Торговец уткнул подбородок в меховой воротник. Но его неожиданно поддержал атлетически сложенный молодой человек с офицерской выправкой.

— Собственно говоря, что ты здесь хамишь?

Коренной сверкнул ослепительно белыми зубами.

— Брысь, брандер![8] Не то шпангоуты вмиг окорнаю.

Атлет сжал пальцами широкое плечо моряка.

— А ну, хам!

Толпа, предчувствуя зрелище, расступилась, настороженно притихла. Образовался круг.

Широко расставленные, маленькие, с хитрой искрой глаза боцмана блеснули молодым озорством, но голос прозвучал дружелюбно:

— Отойди, не задирай, не до тебя!

Но атлет, упруго покачиваясь на крепких ногах, не уступал дороги.

— Вон отсюда!

— Что-о-о! Старинку вспомнил? Ну я же тебя, собачье вымя, отдраю по всем статьям!.. Думаешь, не вижу, контра, кто ты есть?

Коренной скинул бушлат.

— Браток, подержи! Я ему, миноге, покажу.

Под полосатой тельняшкой напряглись мускулы.

— Трубку, остолоп, убери, а то даст в зубы, подавишься! — зло крикнул торговец.

Коренной бесшабашно подмигнул.

— Без трубки моряк, что крейсер без андреевского флага.

Коренной стиснул зубы, прикушенная трубка выдалась вперед.

— Ты у меня поплаваешь! — тесня моряка к стене, сквозь зубы выдохнул атлет.

От сильного удара в челюсть боцман покачнулся, но на ногах устоял. Вокруг раздались восторженные возгласы сторонников атлета.

— На або-о-о-р-даж! — неожиданно весело крикнул Коренной и ринулся в атаку. Правой рукой он влепил точный удар в подбородок. Атлет покачнулся и рухнул навзничь.

— Ну и отдирает моряк! — задорно прозвенел мальчишеский голос. — Отчехвостил хвастуна!

Коренной стоял над лежащим человеком, сокрушенно качая головой.

— Просил добром, а он кливера[9] распустил.

Атлет поднялся, выплюнул сгустки крови вместе с выбитым зубом и, не глядя на людей, поплелся к выходу из порта.

Коренной, выбежавший к пирсу, остановился.

— Братцы, — с дрожью в голосе выкрикнул он, — да это ж «Орел»!..

По пирсу прокатился недоумевающий говорок.

Коренной сорвал бескозырку.

— Боже ж мой, «Орел»! Вот где, батюшка, довелось встретиться. Боже ж мой! Я своего «Орла» по осадке и корпусу из тысячи узнаю. Даром, что ль, тридцать лет на нем швартовался: начал юнгой, кончил боцманом. Всю жизнь, чай, под андреевским флагом выстоял.

Щуплый старичок в монашеской скуфейке слегка толкнул боцмана в бок.

— Не путаешь ли, друже? Я ведь тоже на «Орле» хаживал. Что-то не похоже!

— Не похоже? — не оборачиваясь, вскинул боцман руку. — Гляди на форштевень. Во всем Тихом океане такого нет… своими руками бронзовым листом оснащал!

Старичок стал всматриваться.

— «Орел»! — срывающимся от волнения голосом проговорил и он. — Русское судно, и шлюпки по борту русские.

— А клепка-то, дед, клепка-то? Видишь?

— Вижу! Сердце заходит: чужой гюйс[10] на русском судне развевается. Мошенники, будь вы прокляты!