Волочай осторожно обнял Келлера.

— Прощай, брат, прощай! Жив буду, напишу.

Утром бой возобновился. Бригада Тихона Ожогина пошла на прорыв обороны противника.

Из-за скал стеганули пулеметы, загрохотали трехдюймовые орудия.

Тихон Ожогин поднялся во весь рост:

— Вперед, за Советскую Россию!

Не оглядываясь, Тихон побежал вперед, увлекая за собой красногвардейцев. Союзные войска отступили, окопались на новых позициях. Бой разгорелся с новой силой.

Начался штурм сопки Круглая, укрепленной скорострельными орудиями. За прицельными рамками стояли офицеры. Они заменили орудийную прислугу.

Под градом шрапнели и пулеметного свинца красногвардейцы всю ночь шаг за шагом продвигались вверх. Цепляясь за острые камни, в кровь раздирая руки, самоотверженно шли на приступ. Тихон Ожогин первый перескочил каменный бруствер. Гул выстрелов затих. Завязалась рукопашная.

Взошло солнце. Штурм Каульских высот закончился. Над трехглавой вершиной скальной сопки Круглая взвился советский стяг. Бригада Тихона Ожогина продолжала теснить противника в степь, под удар пулеметных тачанок.

В бой вступали все новые и новые резервы интервентов. Подразделения бронемашин и танкеток несколько раз бросались в атаку, чтобы прорваться на Хабаровск, но моряки Коренного бесстрашно отражали этот натиск. По обе стороны железнодорожного полотна догорали бронеавтомобили, танкетки, лежали исковерканные вагоны.

Кожов поднялся к Тихону Ожогину на наблюдательный пункт, устроенный на высокой сосне. Он был собран, предельно напряжен. И только пальцы, вздрагивающие на эфесе клинка, выдавали его нетерпение.

— Не пора ли, товарищ командир?

— Обождать надо. Пусть Отани все резервы втянет.

— Тяжело пехоте.

— Вижу.

Из перелеска вылетел белоказачий полк на вороных конях. Казаки в черных папахах, как на параде, картинно разворачивались в лаву. На черном знаменя горел двуглавый орел. Это был лейб-гвардейский Уссурийский полк. Четыре георгиевских креста сверкали на знамени. Полк в бой вел наказной атаман Калмыков.

— Вот они, соколы, казачья гордость! — воскликнул Кожов, невольно любуясь лейб-гвардейцами.

— Дождались, Борис! Самое время! Иди!

— Шашки во-о-он!.. — прокатился над лугом сочный тенор Калмыкова, подхваченный трубачами.

Клинки замерцали над желтоверхими косматыми папахами. Полк врезался в бригаду Тихона Ожогина, раскидал сучанских шахтеров. Сметая разрозненные роты и взводы, калмыковцы неслись по долине.

Охваченный пылом битвы, обогнав лаву, мчался атаман Калмыков. Западающие за вершины гор лучи солнца вспыхивали в золотой бахроме генеральских эполет. Бывший есаул был доволен. Вчера огласили приказ командующего войсками японского князя Отани о присвоении ему звания генерал-майора.

Белоказачья лава поравнялась с Кизяевской балкой.

Горнист проиграл атаку.

— По та-чан-ка-а-а-ам!..

Кожов закружил над головой молнией вспыхивающий клинок. Тоненько посвистывал разрезаемый сталью воздух. Рядом с Кожовым поскакал подоспевший к моменту нанесения удара военком Дубровин.

…Князь Отани со своего наблюдательного пункта в бинокль поймал лихо несущихся всадников с развевающимся красным знаменем. За ними ровным строем, растянувшись на целую версту, охватывая фланги, неслись какие-то двухколесные телеги, похожие на монгольские арбы.

— Что-то новое задумали русские! Ара!..[39]

— Орда Чингис-хана в двадцатом веке, — подтвердил, всматриваясь, Грэвс.

— Это, видимо, заменяет им бронемашины…

…Над головой Кожова просвистел рой пуль. Конь сделал свечу, шарахнулся в сторону, но удар нагайки заставил его идти вперед.

— Кондратьев, разворачивайся! Огонь!

Максимка, откинувшись назад, с трудом придержал одичавшую от скачки четверку, поворачивая ее вслед за командиром. Какое-то мгновение ему казалось, что тачанка вот-вот перевернется. Клонясь набок, он стегнул лошадей. Матиноко припал за щиток, пулемет застрекотал. Пулемету завторили другие — со всех тачанок.

Острыми клиньями врезались тачанки в ряды наступающих. Пулеметы смяли, перепутали белоказачью лаву. Все смешалось в одну кучу.

Глаза Кожова зажглись огнем. Он приметил Калмыкова. Обгоняя тачанки, вырвался вперед. Играя клинком, нагнетая руку для удара, с полного маха врезался в нагнавший атамана конвой.

— За Нинку!.. За сестренку!.. — шептали его губы.

Кожов приподнялся на стременах, задорно гаркнул:

— Схлестнемся, есаул!..

Калмыков вздыбил аргамака, дико гикнул. Скрестились лезвия шашек. Сталь высекала искры. Озверевшие жеребцы вскинулись на дыбы. Увертлив и крепок был молодой атаман. Зло распирало его: всадник искусно владел клинком. Атаман изловчился. Страшный удар настиг Кожова. Он прикрылся клинком. Рубанул атаман с плеча, пересек кожовский клинок, до кости достал. Покачнулся в седле казак, залило кровью глаза. Собрал последние силы, вскинул маузер и припал к конской шее. Скатился с аргамака и атаман.

Казаки из конвоя подхватили раненого атамана. Нахлестывая лошадей, стали уходить. За ними, бросая винтовки и амуницию, побежали зуавы, японские солдаты, американские легионеры, аннамиты и шотландцы.

Фронт был прорван. Тачанки вылетели на Хабаровское шоссе, устремились к Спасску.

Шадрин, обгоняя тачанки, приподнялся на стременах.

— Вперед, това-а-а-рищи!..

Всадники склонились к косматым гривам.

— Даешь Владиво-о-о-сто-ок!..

Стремителен был бросок конницы. Промелькнули разрушенные канонадой здания железнодорожной станции, обуглившиеся деревья, горящие цейхгаузы, развороченная, в глубоких воронках дорога. С маху кони перелетели железнодорожное полотно. Всадники ворвались в горящий Спасск.

ГЛАВА 28

Части Красной гвардии продолжали теснить отступающего противника.

По дороге на Краевскую шла спешенная Тихоокеанская эскадра под командованием боцмана Коренного. Шагала бригада Тихона Ожогина. За ней двигались тачанки дивизиона Кожова. Отбивали шаг кадровые солдаты чехословацкой Красной гвардии. Устало переставляли ноги вернувшиеся из Маньчжурии бойцы Хан Чен-гера. По обочинам тянулись дружины крестьянского ополчения Сафрона Ожогина.

Над дорогой взвилась песня:

Песня ширилась, звенела, неслась над полянами, над освобожденной землей.

Максимка с забинтованной головой приподнялся на тачанке, с мальчишеским азартом подмигнул Матиноко: знай, мол, наших.

В Краевской был объявлен отдых. Улицы запестрели цветистыми полушалками.

Сам собой возник митинг.

Костров поздравил народ с победой, с возвращением родной советской власти.

С запозданием появился и полевой лазарет. Для раненых освободили несколько домов и сараев. Когда их устроили, около окна в одном из домов появился дед Михей. Он с блюдца пил чай и наблюдал за весельем, кипевшим на улице. Рядом с ним сидел Кеша. Увидев проходящего улицей Игната Волочая, Михей поманил его.

— Тять, милай! — роняя блюдце, вскрикнул Кеша.

Игнат поднял Кешу, прижал к груди.

— Здравствуй, сынок. Я вот тебе орешек привез.

— Меня тетя Галя сахаром кормит.

— Садись, Игнат, чай пить, — угощал гостя дед Михей. — Тебя здесь мериканец вспоминает.