Затем мы прочли на той же странице: Петр Первый. И снова разволновались. У меня даже голова заболела. Иметь возможность возродить Петра!!!

Петр — крутой, гениальный, с неудержимой и неутомимой волей. У него же каждая мысль претворялась в дело... Вся беда этого поистине великого преобразователя России была в том, что великие прогрессивные для того времени идеи он хотел провести в жизнь насилием, жестокостью, казнями, кнутом.

— Не надо его возрождать,— взмолилась Рената,— он был жесток.

Затем нам попались имена Пушкина, Достоевского, Менделеева, Пирогова, Кибальчича, адмирала Нахимова, матроса Кошки, Николая Рериха, Чайковского, Александра Грина, Циолковского...

— Его в первую очередь надо возродить, он имеет на это право! — воскликнул Яша. Все единодушно согласились с ним. Дальше мы нашли в списках структуру Софьи Ковалевской, путешественника Черского, Константина Сергеевича Станиславского и целого созвездия актеров его школы, имена известных писателей и многих, многих других.

Неожиданно Рената вскрикнула и схватила меня за руку.

— Моя прабабка! Боже мой! Смотрите: Авдотья Ивановна Финогеева, из села Рождественского на Волге, в возрасте пятидесяти лет. Моя прабабка! Она была совсем неграмотная, но выдающаяся сказительница. Я потом расскажу вам о ней. Умоляю, возродите ее!!! Лучше, когда все наладится, успокоится. Мы ведь еще не знаем, что нам предстоит. Подумать только, моя прабабушка!!!

Рената окончательно разволновалась и даже заплакала. Неожиданно Уилки потребовал список соотечественников. Кажется, он надеялся найти там жену...

— Давайте пока отложим эти списки,— предложил Харитон,— после со спокойной душой просмотрим их. Сейчас мы слишком разволновались. Протопоп Аввакум, родная прабабка, Марина Цветаева,— с ума можно сойти. Давайте лучше посмотрим город... если можно.

Семен Семенович сказал, что можно. Каталоги я спрятал в карман пиджака. Мы вышли в город.

Не знаю, в чем здесь причина, в том ли, что я первый раз смотрел город один, без друзей, или я был тогда слишком утомлен, подавлен, но лишь теперь я смог разглядеть этот странный, потрясающий город. Какие странные пространственные представления!

Город, свободно парящий в воздухе: движущийся, пульсирующий, живой, невесомый город, весь устремленный ввысь. Композиция из прозрачных, просвечивающихся плоскостей и объемов,— причудливые фееричные формы. Они напоминали загадочные структуры, строение атома или строение мышц, тканей (мне, как врачу, бросилось это теперь в глаза), словно колонии кораллов, раковины в паутине, спирали, вертящиеся веретена, трубы и блистающие нити. Все это сконструировано так, что силы колебания, давления и натяжения взаимно уравновешивались.

Харисяне обходились без строительных материалов. Зная физические и химические свойства воздуха, они создавали из него нужные им объемы.

Архитектура, выражающая невесомость, крыши, днем поглощающие свет, ночью излучающие его. Игра света и тени на разных уровнях.

А внутри перекрещивающиеся спиральные коридоры — трехметровый лабиринт ходов, несчетные шестигранные ячейки.

Беспощадный Мир, не признающий самое ценное, самое прекрасное, ради чего лишь стоит стремиться к общественному совершенству,— личность.

Дивные дворцы — нет, храмы Науке, Технике, Производству, где сквозь своды струится солнечный свет и веет ветер. И здания, похожие изнутри на плод граната, где каждое зернышко — это крошечная шестигранная камера, ячейка. Безликое однообразие пчелиных сот, потому что харисянину для себя лично, кроме этой шестигранной камеры для сна, ничего не надобно. Скопления сотов могли чудовищно разрастаться до бесконечности.

Полное отречение от себя, и вдруг сумасшедшая вспышка гения, там, где гениальность могла прорваться, а раз прорвавшись, самоутвердиться.

Надолго ли? Гений, творящий под вечной угрозой лишиться души.

Я невольно содрогнулся.

— Потрясающе! — воскликнул Яша. Уилки от восторга не находил слов. У Ренаты, кажется, перехватило горло. Она уцепилась за меня, другую руку прижала к горлу. Даже флегматичный Харитон был взволнован.

Всю ночь мы работали, переправляя записи структур в приготовленное убежище.

Хранитель упаковывал «катушки», Яша, Рената и я грузили их на нечто, подобное «вагонеткам», с той разницей, что они просто парили в воздухе и сами проходили путаный путь под землей до выхода, где их поджидал планетолет.

Семен Семенович и Харитон совершали рейсы до убежища, устроенного где-то в горах. К утру мы переправили значительное количество записей харисян, остались целиком «катушки» с записями землян.

Семен Семенович отпустил нас отдохнуть. Почему-то нам приготовили постель в одной комнате всем, но мы так устали, что не обратили на это внимания и мгновенно уснули. Мы проспали не более четырех часов, когда нас разбудил Семен Семенович. Он был очень бледен и сказал, что надо спешить, так как в городе неспокойно: вышли харисяне.

Мы наскоро поели каких-то фруктов, хлеба и яиц. С улиц доносился протяжный нарастающий шум. Я хотел выйти на открытую галерею, но Семен Семенович воспротивился. Он боялся, что меня увидят, и это увеличит раздражение.

Но когда мы стали спускаться в хранилище, он открыл дверь на одну из террас, почти закрытую изображением какого-то математического символа.

— Можете посмотреть, но осторожно, не высовывайтесь,— сказал он нам тихо.

Как он сегодня был тих. Вот что мы увидели, спрятавшись за темным символом. Мы увидели безостановочный ход обгоняющих друг друга харисян.

Утро было очень жаркое. На знойном раскаленном небе ни облачка. Крылья харисян отливали на солнце золотом. Одни бессмысленно кружили по огромной площади, другие стояли покачиваясь или куда-то стремительно бежали. Иногда они обменивались на бегу прикосновениями антенн, после чего гнев их (даже мы понимали, что это была гневающаяся толпа) угрожающе нарастал.

Толпа харисян на глазах увеличивалась, расширялась, покачивалась, некоторые взлетели и парили над площадью невысоко, но большинство уже утеряли способность летать,— словно куры,— и только раскачивались. Гул стоял, как на птичьем базаре, где скопились сотни тысяч птиц.

Рената вскрикнула от ужаса. «Пошли»,— напомнил Семен Семенович. Мы продолжали спуск.

Солнце и ветер проникали в световые проемы, и на сквозняке — в зданиях харисян вечно дуют сквозняки — плясали в озарении солнца скопления пылинок.

Хранитель был невозмутим, как и вчера, как будто там, на площади, ничего не происходило. Он приготовил для нас новые упакованные тюки. На этот раз это были записи структур людей, вынести их сегодня было значительно трудней...

Растерянный Семен Семенович предложил подождать. На что он надеялся?

Мы перетащили тюки в планетолет, укрытый на крыше среди паутины спиралей, нитей, причудливых символов. Все было готово к отлету, но, видимо, заговорщики боялись привлечь внимание. Мы опять спустились вниз, в сумрачный и пустынный зал, где находились Всеобщая Мать, Победивший Смерть и Покоривший Пространство.

Они сидели молча — сложенные крылья ни дать ни взять сероватые фраки,— поблекло их золото, руки бессильно опущены, а янтарные глаза потемнели и встревожены. Умные печальные глаза. Серебристые антенны в верхней части головы чуть покачивались и дрожали. Харисяне сидели неподвижно, прислушиваясь к усиливающемуся гулу на площади. Сквозь скользящую лавину шума проступали одни и те же созвучья, как будто харисяне скандировали одни и те же слова.

Я вопросительно взглянул на Семена Семеновича. Он пояснил вполголоса:

— Род требует Всеобщую Мать. Сейчас она выйдет к ним... Победивший Смерть пойдет с ней.

У меня сжалось сердце. Присели перед тем, как выйти навстречу смертельной опасности,— совсем как люди.

Вышедшие из одинаковых сотов, где сумрак, сон, пустота ждут их. Чтобы спросить отчета или расправиться? Кто они — господа или рабы? Или на Земле нет им аналогии?

Всеобщая Мать поднялась, чтоб проститься. Она поочередно обняла Покорившего Пространство, Хранителя, Победившего Смерть. Нежно дотронулась антеннами до их антенн. Обняла Семена Семеновича. Потом ласково, по-матерински, дотронулась до каждого из нас. Напомнила, что мы обещали помочь гибнувшей цивилизации. Так же простился со всеми Победивший Смерть.