бюро МГК, где должен был состояться разбор его персонального дела.

* * *

В большой приемной ожидали вызова на заседание бюро еще несколько человек. Перед дверью в

зал заседаний за столом сидела пожилая седая женщина со строгим лицом и усталыми,

внимательными глазами. Дружинину показалось, что лицом она похожа на Крупскую. "Хорошая

примета", — подумал он и назвал свою фамилию.

— Здравствуйте, товарищ. Присаживайтесь. Придется немного обождать, — и она подала ему

несколько свежих газет. Он сел на стул, развернул "Правду". В этот момент кто-то положил руку ему

на плечо. Рядом стоял давний знакомый Дружинина, бывший студент-парттысячник Иван Васин. Он

наклонился и взволнованно прошептал:

— Георгий, да ты ли это? — Дружинин встал и подал ему руку.

— Здорово, Иван! И ты... сюда? А у тебя...

Но тот перебил его:

— Это ты или не ты? — дрожа губами спросил он.

— Да ты что в самом деле? — удивился Дружинин.

Товарищ схватил его за руку и потащил из комнаты в коридор, приговаривая:

— Пошли, пошли. Ошалеть можно!

В коридоре он заговорил, глотая слова:

— Не смотри..., как на идиота. Ведь... меня из партии... за связь... с тобой! Ты понимаешь это, а?!

Ну и ну! Вот дела-то! Ошалеть можно!

— Да ты что на самом деле, Ванька! — проговорил Дружинин, чувствуя, что сам начинает

дрожать. — Какого черта!

Они уселись на подоконнике в коридоре.

— Что же ты не позвонил мне? — спросил Дружинин.

— Да я же был уверен, что ты... что тебя...

— Уверен! Эх ты...

Васин качал головой и бормотал:

— Ну и дела! Ну и ну! — Когда они оба пришли в себя, Дружинин тихо проговорил: — А знаешь,

Ваня, старик Талейран когда-то сказал, что существует более страшная вещь, чем клевета. Это —

истина. Не в бровь, а в глаз! А? Здорово сказано?

— Угадал, угадал, — глупо улыбаясь говорил Васин, — угадал старый дьявол, дай бог ему

здоровья! — Дружинин невольно улыбнулся: — Кому, Ваня?

— Да ему, Талейрану. . этому. . — Они посмотрели друг на друга и оба, несмотря на свое далеко

невеселое настроение, рассмеялись.

* * *

Бюро вел первый секретарь МГК Н.С.Хрущев. Он был в приподнятом настроении, перебрасывался

шутками с членами бюро. Перелистывая дело Дружинина, усмехнулся и сказал: — В народе говорят,

что пуганая ворона куста боится, а вот, клеветы, подлая, не боится... И мы сами виноваты, сами...

Товарищ Сталин на февральском Пленуме что сказал? Помните? Он сказал, что некоторые партийные

руководители считают пустяковым делом исключение из партии человека и что с этим безобразием

пора кончать. Предлагаю: восстановить товарища Дружинина в партии без всяких взысканий,

оплатить ему вынужденный прогул. — Он усмехнулся: хорошо бы за счет тех ворон, — и добавил —

и восстановить на прежней работе. А клеветников привлечь к партийной ответственности. —

Предложение Хрущева было принято единогласно. Дружинин не верил собственным ушам. Он думал,

что ему придется доказывать свою правоту, опровергать обвинения. И вдруг все оказалось так легко и

просто. Как будто и не было тех страшных шести месяцев... А эти симпатичнейшие люди во главе с

Хрущевым все это время только и думали о том, как бы ему помочь. Дружинину очень хотелось

горячо поблагодарить их всех, сказать о том, что наболело, раскрыть перед ними душу. Но он не смог

справиться с волнением и сумел лишь вымолвить дрожащими губами: — Спасибо, товарищи... — Он

выбежал из зала заседаний, чмокнул в щеку изумленную до крайности "Крупскую" и был таков...

* * *

...Анна Семеновна и Виктор ожидали его дома. Чтобы чем-то отвлечь себя, она занялась штопкой.

А Виктор изо всех сил старался понять смысл давным-давно знакомых ему страниц "Трех

мушкетеров . Эта книга в то время часто выручала его, унося в далекий, полный приключений мир

отважных и благородных людей, совершающих дерзкие подвиги во имя справедливости, любви и

дружбы. Но в этот вечер он не понимал читаемых строк. В конце концов он задремал.

Анна Семеновна тоже задремала. Ей грезилось, что Георгий Николаевич, крепко прижав ее в себе,

кружил по огромному залу Военной Академии... У нее распустилась коса и пылали щеки. Она

никогда не танцевала с таким наслаждением. В зале никого не было. Только они. И где-то На хорах —

духовой оркестр. Кружа ее по залу, он провел ладонью по ее влажному лбу: — Устала?

— Нет, нет! Еще!...

— Устала! — сказал он и погладил ее по голове. Она открыла глаза. Он стоял рядом.

— Устала ждать? — спросил он.

Она огляделась, вздохнула и тихо проговорила:

— О, господи, ты меня совсем закружил в вальсе.

— В вальсе? — удивился он.

Она встала, положа ему руки на плечи:

— Я сейчас видела чудесный сон. Мы с тобой в зале старой академии танцевали полонез. Тот

самый, помнишь?

Георгий Николаевич подхватил ее и стал кружить по комнате. Она перебирала в воздухе ногами и

весело говорила: — Тихо, тихо. Его разбудишь.

Но Виктор давно не спал и все слышал и видел. Стоял в дверях и еле сдерживал радость. Она

спрашивала: — Ну? Ну говори же, ужасный человек! Ну как там?

Она уже обо всем догадалась, но требовала, чтобы он ей все .рассказал по порядку. А он, улыбаясь,

носил ее по комнате и молчал, отворачивая лицо от ее просящих ладоней. По их щекам катились

слезы. Наконец он опустил ее на пол и сказал: — Иди к Погосьянам, одолжи денег. Закатим завтра

пир! У нас сегодня... Рождество... Хрущеве.

* * *

Возвращение Дружинина на завод произвело там впечатление грома среди ясного неба. Случай по

тем временам был и в самом деле необычный. Большинство радовалось: "разобрались где надо и

поступили по совести, недаром товарищ Сталин говорил о бездушном отношении к людям". Кое-кто,

из числа бдительных, многозначительно помалкивали. Исполняющий обязанности директора завода,

главный инженер, здороваясь с Дружининым в его бывшем кабинете, опустил глаза: — Извините,

Георгий Николаевич, бес попутал. Но ведь сам понимаешь... какая была ситуация... В душе я всегда

считал, что ты ни в чем не виноват. А теперь, поверь, я с преогромным удовольствием займу свое

прежнее место. — "А как голоснул бы я на его месте? — думал потом Дружинин. И, отвечая себе на

этот вопрос, решил: "Если бы я голоснул как он, за компанию", я бы перестал быть самим собой ". И

тут же подумал, что сейчас перестали быть самими собой почти все. "Откуда такое стадное чувство?

— размышлял он, — неужели прав Сталин, который, говорят, где-то в узком кругу за фужером

"Хванчкары", высказал мысль о том, что русский человек по своей природе "царист", то есть,

другими словами, человек, молящийся богу на небе и царю на земле. Но ведь этот "царист" совершил

Великую революцию и, совершая ее, распевал на всю Россию миллионами глоток "Никто не даст нам

избавленья — ни бог. ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой . —

Нет, он не "царист", он — бунтарь! Но куда подевался его бунтарский дух?": — В последнее время

ему на память часто приходила прочитанная еще в студенческие годы фраза из книжки известного

французского просветителя о том, что мало совершить революцию, необходимо, чтобы народ, ее

свершивший, был достоин этой революции. — "Неужели мы оказались недостойными Октября, —

думал он, — неужели был прав Плеханов?!". — Но здесь Дружинин обрывал себя, мысленно обзывая

жалким ревизионистом...

Дружинину не давала покоя и другая навязчивая мысль:

— Почему, все-таки, меня не арестовали? — гадал он, — почему восстановили во всех правах?