— Пример вроде незначительный, — повеселел Гай, — но сколько в нем благородства. На таких вот людях, Игорь Николаевич, всегда Русь держалась.
Кружка горячего чая немного согрела Гая. Он снова присел на диван и откинулся всем телом на мягкую спинку.
«Такие люди, как Гришин, Макаровна, Глыба, Аня Подлесная, Незабудкин… — размечтался Иван Алексеевич, — это наша красота, гордость, опора… А подлецы?.. Хорошо, что в нашем обществе их единицы. Но как они живучи!.. Их мутузят, критикуют, понижают в должностях… а они живут и плодят зло. А кто в этом виноват? Виноваты мы сами. Сегодня прощаем подлости одним, завтра другим, третьим… Даже хуже того, когда честные люди берут негодяев за ушко, те начинают во всю глотку орать о свободе личности, гуманности общества… И находят своим поступкам защитников, добиваются всепрощения, ходят по земле с гордо поднятой головой, выдавая себя за страдальцев. — Гай, вспомнив пленум горкома, на котором обсуждался вопрос о самодисциплине коммунистов, твердо решил: — Пустим цех и проведем бюро. Если мы эго не сделаем сегодня, завтра будет поздно. В текучке неотложных дел случай на втором участке станет событием минувшего, и мы, чего доброго, начнем действовать по пословице: „Кто старое помянет — тому глаз вон“».
Иван Алексеевич сидел на диване с закрытыми глазами, чувствуя во всем теле ту усталь, когда человеку хочется забыться в глубоком сне. Но как только в кабинете Задольного раздался голос Осокина, Гай открыл глаза и, стараясь побороть одолевающую дрему, потер ладонями виски.
Андрей Карпович, кошачьей походкой прохаживаясь по кабинету, начал каждого поздравлять с победой. Голос у него был окрепшим, веселым, да и сам он преобразился: грудь чуточку выпятил вперед, расправил согбенные плечи и по старой привычке стал солидно покашливать.
— А вас, дорогой Иван Алексеевич, — остановившись у дивана, проговорил Осокин, — разрешите, так сказать, поздравить особо. Сам министр просил пожать вам руку…
Гай, супя брови, обратился к Задольному:
— Игорь Николаевич, не пора ли приступать к пуску пятой и шестой колонн.
— Пульт управления уже восстановлен, — сообщил Гришин. — Колонны синтеза просушены. На отмывке водорода установлены новые фильтроприборы… За чистотой водорода будет следить Незабудкин.
— А где Аня? С Подлесной что-то случилось? — спохватился Осокин. — Товарищ Задольный, почему вы ничего не докладываете?
— Аню отправили в больницу, — пояснил Гай. — С колонны синтеза сорвало соединительную этажерку…
— Михайлович, немедленно свяжитесь с врачами…
— Медики без наших указаний знают свое дело, — заметил Гай. — Вы лучше помогайте быстрее пустить колонны синтеза.
Совет Ивана Алексеевича с ударением на слове «помогайте» резанул слух Осокина. Он шевельнул кустистыми бровями и, стараясь скрыть недовольство, продолжал беспокоиться об Ане Подлесной. Николай Иванович Глыба, застегивая полушубок, осведомился:
— Огнеметчикам, пожалуй, делать больше нечего?
— Вам, как члену бюро горкома, придется задержаться, — попросил Гай Николая Ивановича. — Отправьте команду на дежурство и, пожалуйста, возвращайтесь. Не забудьте поблагодарить огнеметчиков от имени дирекции комбината и всех рабочих.
— Да, да! — поддакнул Осокин. — Завтра мы, так сказать, делегацию с подарочками пришлем…
Глыба, улыбнувшись, вышел из кабинета. Осокин и Пилипчук тоже направились в цех. Иван Алексеевич подождал, пока Гришин распорядится по телефону о подготовке к пуску колонн синтеза, предупредил Задольного:
— Вам, Игорь Николаевич, надо выступить на бюро. Постарайтесь быть кратким, объективным…
— Он не подкачает! — поручился Гришин. — На бюро, Николаевич, расскажи и о минеральных удобрениях высокой концентрации. И докладную записку на имя министра прочитай.
— Какую докладную?
Игорь вынул из кармана не отправленный в Москву пакет, разорвал конверт и положил на стол пачку страниц. Иван Алексеевич, прочитав первую, удивился:
— Да это же, дьявол меня побери, как раз то, о чем мы позавчера толковали на бюро горкома! Ого! Вы, оказывается, и новую технологию выпуска минеральных удобрений высокой концентрации разработали? И первые образцы удобрений получили? Почему о вашей работе ничего не известно в горкоме? Игорь Николаевич, вы что, героя-одиночку из себя корчите? Я спрашиваю: почему вы молчите?
— А о чем говорить? — нахмурился Задольный. — Проводили опыты в лаборатории, разрабатывали новую технологию, подсчитывали экономическую выгоду…
— Почему докладная на имя министра не подписана дирекцией, парткомом? Они, выходит, тоже ничего не знают о вашей работе?
— Осокину и Пилипчуку, — вмешался Гришин, — одно: план выдавай.
— А в парткоме выпуск минеральных удобрений высокой концентрации обсуждался? Молчите, Игорь Николаевич? Самодеятельностью занимаетесь, товарищ Задольный, да?!
— Ты, Иван Алексеевич, шибко-то голос не повышай, — вступился Гришин за Игоря. — Шуметь многие мастера. Ишь ты, как с на ми-то расхорохорился. Самодеятельностью попрекаешь. Нет бы раскинуть мозгами, почему люди два года молча работали, да выводы сделать. А то: «Почему?» Много ты разов у нас в цехе бывал? Теперь сам начинаешь в молчанку играть? Вот так-то, милый!
Наступление старшего аппаратчика Гришина остепенило Гая. Он, краснея, заговорил мягче:
— Ты уж, Игорь Николаевич, извини меня. Неужели о вашей работе в парткоме ничего не известно?
— Как-то поговорили с Полюшкиным, — признался Игорь, — на том дело и кончилось. Правда, он после беседы Заходил к Осокину. Тот, говорят, заявил прямо: «Экспериментами пусть занимаются ученые. Наше дело — план!»
Гай, выслушав Задольного, быстро заходил по кабинету. Иногда он останавливался у стола и, не поднимая головы, спокойно рассуждал:
— Интенсификация промышленности и сельского хозяйства — основа материальной базы нашего общества. Вы, горсточка энтузиастов, ведете такую гигантскую работу — и молчите. Ваши экономические расчеты, подтверждающие целесообразность выпуска минеральных удобрений высокой концентрации, — это настоящий клад. Выходит, не случись беды в цехе, я бы об этом кладе до сих пор не знал?
— Факт, — подтвердил Гришин. — Я раза два заходил к тебе в горком — напрасно. То у тебя бюро, то в обком укатишь, то делегацию иноземную принимаешь… Если хочешь, Иван Алексеевич, быть в курсе наших дел, потолкуй с Игорем Николаевичем о рапорте.
— Каком рапорте?
— Ты не стесняйся, Николаевич, — посоветовал Гришин Задольному, — расскажи все как есть. Короче, побеседуйте тут с глазу на глаз. Я побегу в цех аппаратчиков шевелить.
Глава восьмая
Голос Василия Денисовича Гришина раздавался то в одном, то в другом конце цеха. На одной установке рабочие в его распоряжениях без особого труда улавливали нарочитую строгость, на другой — подбадривающий тон, на третьей — беззаботную шутливость и ту сердечную теплоту, когда один человек доверяет другим, как сам себе, и свято верит в правоту своих поступков.
Аппаратчики, слесаря, прибористы приказы «Помаша» встречали улыбками и с прежним спокойствием продолжали колдовать у своих установок. Прозвище Помаш в смене Василий Денисович получил за неправильное произношение слова «понимаешь». Поначалу он обижался на остряков, иных даже одергивал, но постепенно привык к своему же словечку и стал им пользоваться в моменты доброго настроения.
На отмывке водорода Гришин задержался немного больше, чем на других установках, проверил показания новых фильтроприборов и, с юношеским озорством подтолкнув в бок Анатолия Незабудкина, осведомился:
— Не подкачаешь, Помаш?
— Гляжу в оба. А как там Аня?
— В гипс заковали. Закрытый перелом левой руки и правой ноги. Медики обещают ремонт с гарантией…
Василий Денисович, заметив подходивших к пульту управления Осокина и Пилипчука, умолк.
— Герои идут! — сострил Анатолий Незабудкин.