НА ЛИТОВСКОМ РУБИЖЕ
Как далече-далече во чистом поле,
Далече во чистом поле,
На литовском н(а) рубиже,
Под Смоленским городом,
Под Смоленским городом,
На лугах, лугах зеленыех,
На лугах, лугах зеленыех,
Молода коня имал,
Молодец коня имал,
Дворянин-душа спрашивает:
«А и конь-та ли, доброй конь,
А конь наступчивой!
Зачем ты травы не ешь,
Травы, конь, зеленыя?
Зачем, конь, травы зеленыя не ешь,
Воды не пьешь ключевыя?».
Провещится доброй конь
Человеческим языком:
«Ты хозяин мой ласковой,
Дворянин-душа отецкой сын!
Затем я травы не ем,
Травы не ем зеленые
И воды не пью ключевыя,
Я ведаю, доброй конь,
Над твоей буйной голове
Невзгоду великую:
Поедешь ты, молодец,
На службу царскую
И на службу воинскую, —
А мне, коню, быть подстрелену,
Быть тебе, молодцу, в поиманье.
Потерпишь ты, молодец,
Потерпишь, молодец,
Нужи-бедности великия,
А примешь ты, молодец,
Много холоду-голоду,
Много холоду, ты, голоду,
Наготы-босоты вдвое того».
Позабыл доброй молодец
А и то время не(сч)ас(т)ливое,
Повестка ему молодцу
На ту службу на царскую.
Поехал он, молодец,
Он во полках государевых.
От Смоленца — города
Далече во чистом поле
Стоят полки царския,
А и роты дворянския,
А все были войска ро(с)сий(й)ския.
Из далеча чиста поля,
Из роздолья Широкова
Напущалися тут на их
Полки неверный,
Полки неверныя,
Все чудь поганая.
А Чуда поганая на вылазку выехал,
А спрашивал противника
Из полков государевых,
Из роты дворянския,
Противника не выскалось,
А он-то задорен был,
Дворянин, отецкой сын,
На вылозку выехал
Со Чудом дратися,
А Чудо поганое [о] трех руках.
Съезжаются молодцы
Далече во чистом поле,
А у Чуда поганова
Одно было побоишша,
Одно было побоишша —
Большая рагатина,
А у дворянина — сабля вострая.
Сбегаются молодцы,
Как два ясные соколы
В едино место слета лися.
Помогай бог
Молодцу дворянину русскому!
Он отводит рогатину
Своей саблей вострою
Что у Чуда поганова;
Отвел ево рагатину,
Прирубил у него головы все.
Идолища поганая
Подстрелили добра коня,
Подстрелили добра коня,
У дворенина смоленскова —
Он ведь пеш, доброй молодец,
Бегает пеш по чисту полю,
Кричит-ревет молодец
Во полки государевы:
«Стрельцы вы старыя,
Подведите добра коня,
Не выдайте молодца
Вы у дела ратнова,
У часочку смертнова!».
А идолы поганыя
Металися грудою все,
Схватили молодца,
Увезли в чисто поле,
Стали ево мучати:
И не поят, не кормят ево,
Морят ево смертью голодною
И мучат смертью неподобною.
А пала молодцу на ум
Не(сч)астье великое,
Что ему доброй конь наказывал.
Изгиб л а головушка.
Ни за едину денежку.
ОХ, В ГОРЕ ЖИТЬ — НЕКРУЧИННУ БЫТЬ
А и горя, горе-гореваньица!
А в горе жить — некручинну быть,
Нагому ходить — не стыдитися,
А и денег нету — перед деньгами,
Появилась гривна — перед злыми дни,
Не бывать плешатому кудрявому,
Не бывать гулящему богатому,
Не отростить дерева суховерхова,
Не откормить коня сухопарова,
Не утешити дитя без матери,
Не скроить атласу без мастера.
А горя, горе-гореваньица!
А и лыком горе подпоясалась,
Мочалами ноги изапутаны!
А я от горя — в темны леса,
А горя прежде век зашол;
А я от горя — в поче[ст]ной пир,
А горя зашел, впереди сидит;
А я от горя — на царев кабак,
А горя встречает, уж пива тащит,
Как я наг-та стал, насмеялся он.
ВО ЗЕЛЕНОМ САДОЧКУ
Во хорошом во зеленом садочку
Гуляла душа красна девица.
Завидел удалой доброй молодец:
«Не моя ли-та земчуженка ката(е)тся?
Не моя ли-та алмазная ката(е)тся?
А сам бы-та я тое земчуженку проалмазил,
Посадил бы я на золотой свой спеченик,
Ко яхантам, двум камушкам, придвинул».
А девушка у девушки спрашивала:
«А с кем ночесь, сестрица, ты начевала?»
«Одна-де начесь я начевала,
В полночь лишь приходил ко мне докука,
Засыкал белу рубашку до пупа».
А девушка-та девушке припеняла:
«Зачем ты мне, сестрица, не сказала?
А я бы-де докуке досадила:
Всю ночь бы с себя я не спустила».
ЧУРИЛЬЯ-ИГУМЕНЬЯ
Да много было в Киеве божьих церквей,
А больше того почес(т)ных монастырей;
А и не было чуднея Благовещения Христова.
А у всякай церкви по два попа,
Кабы по два попа, по два дьякона
И по малому певчему, по дьячку;
А у нашева Христова Благовещенья чес(т)нова
А был у нас-де Иван понамарь,
А гораз(д) — де Иванушка он к заутрени звонить.
Как бы русая лиса голову клонила,
Пошла-та Чурилья к заутрени:
Будто галицы летят, за ней старицы идут,
По правую руку идут сорок девиц,
Да по левую руку друга сорок,
Позади ее девиц и сметы нет.
Девицы становилися по крыл осам,
Честна Чурилья в олтарь пошла.
Запевали тут девицы четью петь,
Запевали тут девицы стихи верхния,
А поют оне на крыл осах, мешаются,
Не по-старому поют, усмехаются.
Проговорит Чурилья-игуменья:
«А и федор-дьяк, девей староста!
А скоро походи ты по крылосам,
Ты спроси, что поют девицы, мешаются,
А мешаются девицы, усмехаются».
А и Федор-дьяк стал их спрашивать:
«А и старицы-черницы, души красныя девицы
А что вы поете, сами мешаетесь,
Промежу собой девицы усмехаетесь?».
Ответ держут черницы, души красныя девицы:
«А. и Федор-дьяк, девей староста!
А сором сказать, грех утаить,
А и то поем, девицы, мешаемся,
Промежу собой, девицы, усмехаемся:
У нас нету дьяка-запевалыпика,
А и молоды Стафиды Давыдовны,
А Иванушки понамаря зде же нет».
А сказал он, девей староста,
А сказал Чурилье-игуменье:
«То девицы поют, мешаются,
Промежу собой девицы усмехаются:
Нет у них дьяка-запевалыпика,
Стафиды Давыдьевны, понамаря Иванушки».
И сказала Чурилья-игуменья:
«А ты, Федор-дьяк, девей староста!
А скоро ты побеги по манастырю,
Скоро обойди триста келей,
Поищи ты Стафиды Давыдьевны.
Али Стафиды ей мало можется,
Али стоит она перед богом молится?».
А Федор-дьяк заскакал-забежал,
А скоро побежал по манастырю,
А скоро обходил триста келей,
Дошел до Стафидины келейки:
Под окошечком огонек горит,
Огонек горит, караул стоит.
А Федор-дьяк караул скрал,
Караулы скрал, он в келью зашел,
Он двери отворил и в келью зашел:
«А и гой еси ты,
Стафида Давыдьевна,
А и царская ты богомольщица,
А и ты же княженецка племянница!
Не твое-то дело тонцы водить,
А твое бо дело богу молитися,
К заутрени итти!».
Бросалася Стафида Давыдьевна,
Наливала стакан винца-водки добрыя,
И другой — медку сладкова,
И пали ему, старосте, во резвы ноги:
«Выпей стакан зелена вина,
Другой — меду сладкова
И скажи Чурилье-игуменье,
Что мало Стафиде можется,
Едва душа в теле полуднует».
А и тот-та Федор-девей староста
Он скоро пошел ко заутрени
И сказал Чурилье-игуменье,
Что той-де старицы, Стафиды Давыдьевны,
Мало можется, едва ее душа полуднует.
А и та-та Чурилья-игуменья,
Отпевши заутрени,
Скоро поезжала по манастырю,
Испроехала триста келей
И доехала ко Стафиды кельицы,
И взяла с собою питья добрыя,
И стала ее лечить-поить.