Крик Каримы взорвался, разлетелся, разнёсся по всему дому, едва она, поднимаясь домой по лестнице, увидела ужасающую картину: Имтизаль сидит под стеной, скрестив ноги по-турецки, тихо напевает что-то под нос, жутко покачивается и не менее жутко смотрит вниз, на окровавленное лицо Омара на уровне её груди. Вся она в крови, весь он в крови, с широко распахнутыми пустыми глазами, с открытым ртом, из которого до сих пор вытекают неразделимые струйки чернеющей жидкости. И руки в крови – он ими держался за живот первые секунды, – теперь они, сине-красные, жалко и неестественно лежат на полу, а сам он, само тело – на ногах Имтизаль. Которые тоже в крови. И весь пол в крови. Стена в крови. И вот сидит она, совсем безумная девочка, и даже не замечает истерику сестры, даже не поднимает головы; она сидит, покачивается и поёт, а на ногах у неё лежит обезображенный Омар. Это уже даже не Омар, его не узнать в изуродованных конвульсиями чертах лица.
На крик сбежались соседи. Карима бросилась к телу брата, плача и прижимаясь лбом к его груди, Ими по-прежнему покачивалась и пела, будто мычала. Она изменила своё поведение только тогда, когда приехали полиция и скорая, только тогда, когда тело стали отнимать. Тогда Ими впала в дикую истерику, плакала, кричала и успокоилась лишь после того, как ей разрешили поехать в морг. Едва ей позволили сесть рядом с трупом, она застыла в каменной невозмутимости.
Она снова стала молчать, не отвечала на расспросы полиции и впадала в истерику, когда её пытались увести. Потом приехали уже и остальные члены семьи, рыдали и сокрушались, и снова Имтизаль пришлось испытать припадок, когда её попытались вывести вместе с родителями. Те разрешили Ими остаться в морге, видя, что иначе ребёнок не успокоится, Джафар остался вместе с ней.
Это было самое тяжёлое испытание в жизни семьи, с которым они так и не справились. И ту ночь в морге Джафар никогда не забыл.
Ими не отходила от тела ни на секунду. Она не испытывала потребности ни в пище, ни в воде, ни во сне, ни в гигиене, она даже не двигалась.
Соседа арестовали в тот же день. Он был пьян, у него не было алиби, он сопротивлялся аресту и, заслышав имя «Джафар», начал поносить его обладателя. У полиции не было сомнений.
Официальной версией стало следующее: Роберт Барнс, изрядно выпив, взял нож и отправился к Джафару. На лестнице он наткнулся на Омара, напал на него, зарезал, вернулся домой и продолжил пить. Имтизаль, находившаяся в это время дома, вышла на шум и обнаружила уже безжизненное тело брата.
Сама Имтизаль не могла ни опровергнуть, ни подтвердить эту теорию, потому что находилась в апатии, ничего вокруг не воспринимала и не говорила. Но всё это казалось полиции странным, поэтому, на всякий случай, опросили Эмили, единственного друга девочки. От Эмили они узнали про готику, и это напрягло полицию ещё сильнее. Но представить, что 12летний ребёнок смог бы выкрасть из чужой квартиры нож и собственноручно зарезать 17летнего парня спортивного телосложения, не мог никто. Да и не получалось найти ни одного мотива или причин для внезапной агрессии: Имтизаль всегда была спокойна, уравновешена и добра к членам своей семьи, а более тёплых отношений, чем с Омаром, у неё ни с кем не было. К тому же, ведь она асоциальный ребёнок, безобидный и беспомощный: она три часа просидела под стеной, пока её и мёртвого брата не обнаружила Карима.
В настоящую истерику Ими впала тогда, когда гроб опустили в яму, когда стали засыпать его землёй и когда с каждым взмахом лопаты родное тело оказывалось за всё более и более плотной стеной.
Через неделю Имтизаль заговорила. Сказала, что вышла из квартиры, потому что слышала крик брата. Вышла и увидела, как он лежит на полу в крови. Больше она ничего не сказала. Да и не требовалось. Роберта Барнса осудили на тридцать пять лет.
И хотя она уже выглядела куда лучше, в школу её не пустили, её направили обратно на ранчо, где Имтизаль закончила учебный год. Она перестала общаться с готами, потому что родители больше не оставляли её одну, но это её не беспокоило. Уже не беспокоило. Она осунулась, изменилась, стала ещё более худосочной, безразличной и пугливой, стала ещё больше сутулиться, стала мертвее, чем когда-либо прежде. Огонёк, гревший её эти годы, погас, и теперь ничто не могло заинтересовать её в жизни. Она даже перестала слушать музыку, чем радовала родителей. Она стала ещё послушнее и ещё зависимее от решений и мнений семьи. Она больше ни за кем не наблюдала и ни на кого не злилась. Она погасла. Она не смогла бы объяснить, зачем убила брата, но она знала, что так было нужно, и чувствовала, зачем. И она никогда не раскаивалась в содеянном и без раздумий повторила бы все свои действия, будь у неё хоть тысяча шансов всё изменить.
Единственной жертвой было, на её взгляд, было состояние Имема и родителей, даже Карима своим трауром немного удручала братоубийцу. И примерно тогда Ими осознала свой жизненный девиз, не изменившийся до конца её дней: цель оправдывает средства.
Потом она стала вспоминать Джексона. Первого своего Джексона. Стала думать, что он испытывал? И действительно ли всё было так, как рассказывали люди, может быть, он сам толкнул сестру под машину? Теперь она была, как он. Она видела Омара во снах, и он с ней разговаривал. Он по-прежнему оставался любящим братом, он не винил её в своей смерти и только пытался понять, о чём она думает. Он всегда пытался понять, о чём она думает. Он всегда верил, что она станет Человеком, что будет нормальной, здоровой, улыбающейся. Он верил, что она вылечится, нужно лишь понять, за что она так зла на окружающий мир и почему прячется от людей. Он хотел понять это и теперь, даже теперь, с разорванными животом и шеей, он верил в исправление сестры. В её снах, разумеется.
Она даже хотела, чтобы у неё появились галлюцинации, как у Джексона. Она бы поступила умнее, чем он, она никому бы о них не рассказала и стала бы жить с Омаром вдвоём в своём вымышленном мире, ради этого она даже была готова пожертвовать свободой и навсегда остаться в клинике. Как же она об этом мечтала. Наступила бы идеальная жизнь, жизнь, которой управляла бы она сама. Но этого так и не случилось, потому что, как ни странно, при всех своих проблемах, психика Имтизаль оказалась не просто сильнее, чем думали окружающие, но и сильнее, чем у этих самых окружающих.
Вся семья изменилась: с жизнью старшего сына ушла жизнь всех остальных. Но горе их сплотило ещё сильнее, развило взаимопонимание чуть ли не до телепатии, и каждый, даже Ими, стал чувствовать свою ответственность за остальных намного сильнее, чем прежде. Раньше всех оправились Карима и Имем, если только их состояние можно назвать поправкой. Алия и Джафар прежними не стали уже никогда, часто плакали и, как ни старались, не могли приглушить горе даже в любви к оставшимся детям. Не малочисленным детям. Алия и Джафар уже редко улыбались, а если и улыбались, то как-то грустно и безрадостно, они очень постарели, под глазами появились мешки, и густые чёрные волосы Джафара покрылись сероватыми и белыми полосками, особенно у висков. И дети повзрослели, особенно заметно это было на Кариме: она стала мудрее, спокойнее, серьёзнее и благоразумнее, Ими даже несколько смягчилась к сестре.
На лето вся семья уехала в Марокко к родственникам, это придало немного сил. Слишком мало, но на детях поездка ощущалась заметнее, особенно на Кариме, которая любила жару, казалось, больше жизни. Никогда раньше она ещё не была в пустыне.
Первого сентября Имтизаль вернулась в психически здоровый класс и увидела, как многое изменилось. Её почти начали уважать, жалость смягчила и раздобрила детей. Теперь они заступались за злую девочку намного чаще и защищали от любых обидчиков. Как-то все смирились с существованием Имтизаль, а она смирилась с существованием одноклассников: они жили в разных углах и взаимно согласились не трогать друг друга. Ими даже стала иногда говорить с ними, в смысле, выслушивать (всегда по делу, разумеется) и в случае необходимости давать свои краткие ответы. Иногда они даже помогали друг другу, например, Ими никогда не возражала, если у неё брали тетрадь, чтобы списать домашнее задание. Ей вообще было всё равно. Она соглашалась и работы писать за других, она всем соглашалась помогать, потому что ей нравилось учиться и потому что эта помощь не приносила ей никакого дискомфорта. Ей нужно было чем-то себя занять.