Он посмотрел на своих рыцарей, но не нашел одобрения. Элизабет видела, как некоторые отворачиваются.

— Подумайте о том, что говорите, — предостерег его рыцарь фон Кастель.

Ганс фон Генеберг молча покачал головой.

— Если сам папа предлагает попечителя, то как мы можем проигнорировать этот приказ? — спросил Конрад фон Вайнсберг. Только старый Эркингер фон Заунсгейм с угрюмой решительностью взялся за рукоятку огромного меча.

Выполнит ли его сын приказ епископа? Элизабет попыталась найти ответ на его лице, но не увидела ничего, кроме неуверенности. Еще несколько молодых рыцарей незаметно отошли от своего епископа. Герадина, завизжав, бросилась назад в здание.

Выпрямив спину, Элизабет стала рядом с отцом. Она видела, как Альбрехт едва заметно покачал головой. Что-то в нем сегодня было иначе. Элизабет внимательно изучала его. С серьезным выражением лица он стоял среди городских советников и дворян. Что же было не так? Двое мужчин немного расступились, так что она могла видеть его с головы до ног.

Сапоги?

Элизабет оторопела. Теперь она поняла, что в нем изменилось. Он стоял среди дворян, а не каноников, и на нем был короткий камзол и узкие шоссы рыцаря, на боку висел меч. Возможно, он почувствовал этот взгляд, потому что немного поднял голову и посмотрел на нее. Его лицо осветила улыбка, полная нежности. Его губы произнесли ее имя. Какое-то время Элизабет не слышала, что говорит новый настоятель.

Несколько человек вышли из толпы и вместе с настоятелем, легатом и бургомистром пошли вверх по лестнице. Брат Альбрехта, конечно же, был с ними. Они провели епископа Иоганна фон Брунна обратно в зал. Ганс фон Генеберг велел поставить больше стульев к столу и отправил слугу за вином.

Элизабет тоже хотела пойти за ними, но голос за спиной остановил ее.

— Нет! Тебе не следует туда идти.

Элизабет обернулась.

— Почему? Речь идет о судьбе отца и о моей судьбе!

— Речь идет о судьбе епископа, который два десятилетия злоупотреблял властью государя этого епископства ради собственного удовольствия и развлечения, — вздохнул Альбрехт.

Элизабет не знала, откуда в ней взялся гнев.

— Я с этим не спорю. Но он мой отец и мое место рядом с ним.

Альбрехт грустно покачал головой.

— Это не очень разумно. В этот раз ему не отделаться легко. Наш союз против него достаточно силен. Ты не сможешь ему помочь. Если ты сейчас войдешь туда и поддержишь его, то судьба и тебя унесет вместе с ним.

— Судьба? Нет! Вы, его подданные, выступившие против него! — выкрикнула Элизабет, но Альбрехт, проигнорировав ее слова, продолжил:

— Никто не требует от тебя выступить против него. Поверь мне, будет лучше, если ты останешься здесь и подождешь с нами решения.

Элизабет стояла на лестнице со сверкающими от ярости глазами. Альбрехт нежно взял ее за руку.

— Я могу понять твой гнев. Мы любим наших родителей независимо от того, кем они являются, потому что так распорядился Господь. Но сейчас пришло время расстаться с отцом и попрощаться с ним.

У нее на глазах появились слезы.

— Что вы с ним сделаете? Отсечете ему голову? Или оставите умирать в его же темнице?

Альбрехт улыбнулся.

— Ты считаешь нас варварами! Нет, он должен будет сдать свои полномочия и передать их новому попечителю — Иоганну, моему брату. Затем он сможет забрать личные вещи и отправится обратно в крепость Цабельштайн. Он даже будет получать пожизненную пенсию, ежегодно три тысячи гульденов.

— Это великодушно, — неохотно произнесла Элизабет.

— Мы хотим спасти епархию, а не наказать твоего отца подобно тому, как он поступал со своими врагами.

Элизабет пристыженно повесила голову.

— Мой ум говорит мне, что вы правы, но мое сердце плачет, хотя ему известны все промахи отца.

Альбрехт обнял ее.

— Пойдем. Давай немного прогуляемся, пока идут переговоры. Это может надолго затянуться.

Элизабет неохотно пошла за ним через двор в передний двор, а затем к воротам. Только выйдя за последние ворота, Альбрехт остановился и серьезно посмотрел на Элизабет.

— Ты, наверное, заметила, что я сегодня не в одежде каноника.

Она кивнула.

— Ты прежде сказала, что судьба твоего отца это и твоя судьба, но так не должно быть. Смотри, я однажды пообещал отдать за тебя свою жизнь, если понадобится, и разделить ее с твоей. И сегодня я не хочу ничего другого, поэтому написал просьбу о том, чтобы капитул освободил меня от моих обязанностей перед святой матушкой-церковью. Это, разумеется, непросто, и решение должно быть еще одобрено высшим чином, но через несколько недель я снова стану рыцарем, который любит тебя и хочет сдержать данное тебе обещание.

Элизабет молча обняла его. Ей в голову не приходили нужные слова.

— Позже, — поклялась она себе, — при первой же возможности я все расскажу тебе, независимо от того, захочешь ты меня слушать или нет, потому что между нами не должно быть никаких тайн и никаких темных пятен прошлого, которые бы могли затмить свет любви. Потом, и только потом, если у тебя останется желание выполнить свое обещание, я с удовольствием скажу тебе да!

Переговоры затянулись до вечера. Духовные и мирские делегаты убеждали епископа, но он оставался упрямым и глухим к доводам разума. Все больше рыцарей и даже викарии и капелланы отворачивались от него и советовали подписать отречение. Конрад фон Вайнсберг, стоя возле нового настоятеля, взывал к его благоразумию. Когда даже рыцари Ганс фон Генеберг и Георг фон Кастель попросили освободить их от клятвы верности, он сдался. Епископ Иоганн II фон Брунн велел дать ему перо и чернила и подписал отречение, подготовленное папским легатом. Когда он прижимал свою печать к воску, у него на глазах появились слезы, но голос его не дрогнул.

— Вы и ее хотите у меня отнять, — сказал он и, с усилием стянув со своего толстого пальца кольцо с печатью, бросил его на подписанный пергамент. — Мат, не правда ли? По крайней мере, в этой партии.

— Следующей не будет, Иоганн, — сказал глава капитула фон Грумбах, взяв кольцо и договор.

— Мы еще посмотрим, — возразил Иоганн фон Брунн. Слезы на его глазах сменились воинственной решимостью.

Вечером делегация с облегчением покинула крепость. Остались только несколько рыцарей и два писаря, чтобы контролировать ситуацию. Они дали епископу время собрать вещи и попрощаться. Он имел право нагрузить три кареты и выбрать из конюшни трех лошадей, чтобы взять их с собой в Цабельштайн. Его должны были сопровождать два камердинера. Поддержат ли его рыцари, было еще не понятно. Каждый думал, как в этой ситуации будет лучше для него, поэтому вечером в зале было тише, чем обычно. Каждый был занят своими мыслями, и настроение было подавленным.

— Они дали мне в распоряжение только три кареты! — жаловался Иоганн фон Брунн своей дочери. — Как я должен разместить свои вещи только в три кареты?

Герадина начала рыдать, но Иоганн лишь недовольно посмотрел на нее и грубо сказал:

— Успокойся. Рев бабы — это последнее, что я сегодня смогу вынести.

Герадина обиженно закрыла рот и поднялась.

— Тогда я пойду собираться.

— Зачем? — удивленно спросил бывший епископ. — Ты так быстро покидаешь крепость? Куда ты пойдешь?

Герадина в замешательстве остановилась.

— С вами в Цабельштайн, куда же еще? Мое место рядом с вами!

Иоганн фон Брунн покачал головой.

— Меня ты сопровождать не можешь. Неужели ты думаешь, что в моих трех каретах найдется еще место для тебя и твоего бесполезного бабского хлама?

Герадина вздрогнула, на ее лице проступил ужас. Впервые Элизабет почувствовала что-то вроде сочувствия к содержанке своего отца.

— Значит, это конец? — выдавила Герадина.

— Если ты найдешь другой способ, тогда можешь приехать ко мне в Цабельштайн, — сказал Иоганн фон Брунн и движением руки велел ей идти, а сам принялся за паштет.

Постепенно рыцари и духовенство покидали зал, хотя фон Брунн все еще сидел за столом. Только сейчас он четко осознал, что уже не является епископом. Элизабет заметила глубокие складки у него на лбу, когда он подчеркнуто радостным голосом просил еще вина. Прежде чем он напился, девушка пожелала ему спокойной ночи и направилась в свои покои, но отец взял ее за руку, останавливая.