—      Не беспокойтесь, — весело ответил Мэйн, — заблудиться на трассе почти невозможно.

Подъем стал очень крутым. С обеих сторон нас зажимали лавинные склоны, увенчанные темными гребнями. Из-за крутизны мы стали подниматься «лесенкой». Снег был тверд, как лед, и для каждого шага требовалось вдавливать кромку лыж в снег, что было и трудно, и очень утомительно.

Так продолжалось целую вечность, я не обращал никакого внимания на пейзаж и даже не смотрел, куда мы идем, слепо следуя за Мэйном по его лыжне. Я не сводил глаз с: его. ритмично двигавшихся ног, целиком сосредоточившись на том, чтобы ставить лыжи под правильным углом. Мы шли в полном молчании, нарушаемом лишь хрустом снега, когда в него вгрызались лыжи.

—      Здесь снега маловато, — послышался голос Мэйна. — Нам скоро придется снять лыжи.

Поравнявшись с Мэйном, я огляделся, мигая от солнечного света, и увидел небольшой выступ гладкой, отполированной, льдом скалы. Мы стояли на краю огромной белой чаши, и из-под ног у нас сыпался снег, падая по веерообразному склону, по которому мы поднялись.

Я посмотрел вверх и увидел лишь камни и зазубренные вершины скал.

—      Это — Попена, — заметил Мэйн, показывая на одинокую вершину, чуть ли не отвесно вздымавшуюся перед нами. — Трасса проходит почти рядом, слева от нее.

Солнце здесь не грело, а воздух походил на белый туман — разреженный и холодный. Я чувствовал, как у меня колотится сердце.

Пройдя еще немного, мы сняли лыжи. Камни здесь были едва прикрыты снегом. С лыжами через плечо, осторожно обходя сугробы, мы довольно быстро двигались вперед, пока, наконец, не вышли на гребень перевала.

Правда, главные вершины все еще возвышались перед нами. Мы видели нагромождение беспорядочно смешавшихся скал, странно напоминавших черные зубы в белых деснах. Никто и никогда здесь не жил. Можно было подумать, что мы внезапно оказались на полюсе или в каком-то всеми забытом крае ледникового периода… Возможно, здесь обитали боги Олимпа.

—      Да, Вессону следовало бы побывать тут с камерой, — вполголоса, скорее самому себе, заметил я.

—      У него случился бы разрыв сердца задолго до того, как он добрался бы до вершины, — засмеялся Мэйн.

Как только мы остановились, нас стал пробирать холод. Лыжные куртки не защищали от сильного ветра, гнавшего мелкий сухой снег по выступу скалы, на котором мы стояли.

Мэйн жестом показал мне на высившуюся громадину горы Кристалло, над которой небо выглядело более темным; вершина горы была окутана дымкой, похожей на вуаль, сквозь которую едва пробивались Лучи солнца.

— Скоро пойдет снег, — сказал Мэйн. — Нам нужно спешить и пересечь ледник, пока хорошая видимость. Если снегопад не прекратится, послезавтра нам придется возвращаться мимо озера Мизурина.

Мэйн говорил очень уверенно, и я не стал возражать. Мне вовсе не хотелось снова спускаться в ту чашу, по которой мы только что поднялись. Вскоре мы подошли к леднику и встали на лыжи. Поверхность ледника, покрытая снегом, мало чем отличалась от окружавших его каменистых склонов. Лед был виден лишь местами. Спуск по отлогому склону никакого труда не представлял, лыжи скользили хорошо, и мы лишь изредка помогали себе палками. Начало темнеть, и небо постепенно становилось мрачным и тяжелым. Мне это не нравилось.

Мы не прошли и половины ледника, как пошел снег. Снежинки, вначале редкие, стали падать все чаще и чаще. Временами они почти закрывали видимость.

Мэйн пошел быстрее, и я сразу же почувствовал, как у меня начало колотиться сердце, не знаю, от волнения или физического напряжения на высоте в разреженном воздухе. Вероятно, от того и другого вместе.

В конце концов мы все же перебрались через ледник. Шел густой снег; снежинки кололи лицо и залепляли глаза. Спуск стал более отвесным, и мы пошли быстрее, делая зигзаги, чтобы миновать наметенные сугробы свежего мягкого снега.

Я все, время двигался по лыжне Мэйна, стараясь не потерять ее в снегопаде. Тишину лишь нарушали шуршание падающего снега и звук скользящих лыж. Куда и в каком направлении мы спускались, я не знал и лишь слепо следовал за Мэйном.

Внезапно он остановился, поджидая меня. Весь он был так залеплен снегом, что мог сойти за снежного человека.

— Снегопад усиливается, — сообщил он. — Придется прибавить шаг. Сможете?

— Да, конечно, — ответил я, так как. готов-был-на все, лишь бы поскорее спуститься.

— Идите все время по моей лыжне, иначе потеряем друг друга.

— Хорошо.

—      Скоро мы минуем наиболее трудный участок, — добавил Мэйн.

По совести, говоря, я несколько тревожился. Я так и не понял, лучше ли меня Мэйн ходит на лыжах, а идти по свежевыпавшему снегу вовсе не то, что ходить по хорошо наезженной лыжне. Однако на время я забыл о своем беспокойстве, целиком сосредоточившись на том, чтобы не потерять лыжню Мэйна. Когда мы пересекали длинный язык одного из склонов, снегопад усилился, начался ветер. Мы двигались по кривой со скоростью миль тридцать в час. Это было испытание, повторить которое я. ни за что бы не смог. Снег бил в лицо, слепил глаза и временами заносил лыжню Мэйна. В одном месте, после особенно крутого спуска, я издали заметил, что Мэйн остановился после необходимого здесь поворота «Христиания», который я делать не умел.

—      Я хотел лишь узнать, как у вас получается такой поворот, — крикнул он.

Извините, но я вообще не в состоянии его сделать.

Ну, ничего. Это и не понадобится. Скоро мы окажемся в горном проходе, который прикроет нас от ветра. Я пойду медленнее.

Мэйк повернулся и возобновил спуск.

Вскоре мы оказались на небольшом плато. Едва я успел подумать, что плато должно резко обрываться, как перелетел через кромку и, не сумев удержаться, понесся по крутому склону. Конечно, лучше мне было бы упасть, чтобы не мчаться на бешеной скорости, но я верил Мэйну и, хотя летел вниз, не видя следов моего спутника, надеялся, что этот крутой склон окончится подъемом, в противном случае Мэйн обязательно изменил бы направление. Я несся с огромной скоростью, и ветер сек мне лицо. Шел такой густой снег, что впереди себя я видел лишь не более чем на десяток — другой метров. На полусогнутых ногах я летел подобно гонщику на трассе гигантского слалома. Мною овладело странное возбуждение. Вдруг я увидел, что впереди снежная поверхность слегка приподнимается. Следы лыж Мэйна вели на дно небольшой впадины, склоны которой были подобны отвесным стенам, и я мчался прямо на один из них. Внизу Перед собой я успел рассмотреть разворошенный снег, где Мэйн сделал крутой поворот «христиании», после чего его следы пошли направо по дну долины.

У-меня замерло сердце — остановиться я уже не мог. Снежная стена с невероятной быстротой мчалась навстречу. Я попытался сделать поворот «христиания», но не сумел, и стена словно бросилась на меня. Я не мог ни вздохнуть, так как нос и рот залепил холодный снег, ни пошевелить ногами. Кое-как высвободив руку, я соскреб с лица снег, однако по-прежнему не мог вздохнуть полной грудью. Испугавшись, я попытался выбраться из снега, но он сразу же вновь засыпал меня. Только тут я понял, что оказался заживо погребенным. Охваченный страхом, я принялся разгребать над собой снег. Мне удалось проделать отверстие, через которое проглянуло темное небо; рыдая от радости, я сделал несколько глубоких судорожных вздохов.

Отдышавшись, я попытался освободить ноги, но безуспешно: лыжи глубоко завязли в снегу, а согнуться и снять их я не мог — при малейшем движении меня засыпало снегом. У меня было мелькнула мысль использовать для опоры плетеные опорные кольца лыжных палок, но еще когда я разгребал отверстие для воздуха, я вытащил руки из темляка и теперь палки оказались глубоко в снегу подо мной. Не в силах подняться, я с трудом расчистил вокруг себя снег и, преодолевая боль в ногах, ухитрился отстегнуть вначале одну лыжу, а затем другую. Боль в ногах прекратилась, и, осторожно пошевелив ими, я убедился, что они не сломаны.