—Я ждал вас, — послышался чей-то голос. Рассмотреть говорившего я не мог. Говорил он по-немецки, с австрийским акцентом.

—      Если так, нам нет смысла продолжать игру в прятки, — тоже по-немецки ответил Керамикос, выходя из- за укрытия.

—      Совершенно верно. Заходите. Нам нужно поговорить.

Фонарь погас, и обе фигуры скрылись в помещении.

Дверь захлопнулась. Больше я ничего не слышал. Выйдя из укрытия, я бесшумно прокрался к окну, где до этого стоял Керамикос, спустился на колени и, устроившись так, чтобы на меня не упал луч фонаря, если он вспыхнет, заглянул внутрь. Нужно сказать, что зрелище было довольно странным. Фонарь полностью освещал Керамикоса, отчего его лицо казалось мертвенно-белым, а тень причудливо расплывалась на стене. Они сидели друг против друга на огромном барабане с тросом. Незнакомец сидел ко мне спиной и курил. В помещении царил полумрак, в котором проступали неясные очертания лебедки.

Я наблюдал до тех пор, пока колени у меня не заныли, а Керамикос и его собеседник все разговаривали, спокойно, без жестикуляций. О чем шла их беседа, я не слышал.

Я перебрался через деревянный перрон. Под ногами у меня громко хрустел снег. Пробравшись к двери машинного отделения, я осторожно приоткрыл ее.

Сквозь образовавшуюся щель я увидел, что сцена ничуть не изменилась. Они по-прежнему сидели лицом друг к другу, причем Керамикос мигал от света, как филин.

...Мы ослабим один зубец, — донеслись до меня слова незнакомца, осветившего фонарем массивный тормоз лебедки, — а когда сани начнут спускаться, вышибем его. Произойдет это в наиболее отвесной части трассы, и все сочтут, что произошел несчастный случай. Затем я закрою гостиницу, и без каких-либо помех мы займемся поисками.

—      Но вы уверены, что все это здесь? — спросил Керамикос.

—      А зачем бы тогда Штельбен купил «Кол да Варда»? Почему его любовница хотела купить отель сейчас? Да, все это здесь.

—      Но ведь раньше вы не верили мне, — сказал Керамикос. — Почему же верите теперь? И почему я должен верить вам?

—      Иного выхода у нас нет.

—      Да, придумано неплохо, — помолчав, продолжал Керамикос. — Мы отделаемся от Вальдини и Форелли, а потом... — Он умолк и. как мне показалось, взглянул прямо на меня. — Вы, наверное, плохо закрыли дверь — сквозит. — Он встал и, сопровождаемый лучом фонаря, подошел к двери.

Я быстро спрятался в тень под сваями. Дверь распахнулась и снег заблестел от вырвавшегося света. Я взглянул из-за сваи. Керамикос внимательно осматривал место, где я только что стоял, и; склонившись, даже пощупал снег.

—      Что там случилось? — глухо донеслось до меня из помещения...

Ничего —. отозвался Керамикос. — Наверное, дверь была неплотно закрыта. — Он прикрыл за собой дверь, и меня вновь окружила ночная тишина.

Спустя несколько минут они вышли и скрылись на тропинке, ведущей к террасе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я проторчал тут, наверное, еще с полчаса. Было очень холодно и жутко. Я задержался в этой холодной тишине потому, что решил не рисковать.

И все же, в конце концов, холод заставил меня уйти. Луна уже стояла низко. Стараясь держаться в тени, я тихо прокрался в гостиную с баром, показавшуюся мне теплой и дружественной, выпил рюмку коньяка, словно проглотил раскалённый уголь, и тут же налил себе другую.

— А я ведь ждал именно вас, мистер Блэйр.

Я чуть не выронил рюмку. Голос донесся из темного угла.

Это был Керамикос. Он сидел на стульчике у пианино, и свет от единственной в комнате лампы, горевшей над баром отражался в его очках. У- меня мелькнула мысль, что сейчас- он напоминает; огромную жабу.

—Почему же именно меня? — спросил я дрогнувшим голосом.

Да потому, что у двери в машинную я обнаружил следы. Эти следы могли быть только вашими или Вальдини. Его комната рядом с моей, и он храпит. Дверь своей комнаты вы оставили открытой... По-моему, это неосторожно — Керамикос встал. — Будьте добры, налейте мне рюмку, коньяка. Я замерз, хотя тут, конечно, не так холодно, как там. где ждали вы.

Керамикос подошел и взял у меня налитую ему рюмку. У него была большая, покрытая волосами рука, вовсе не дрожавшая, чего нельзя было сказать о моей.

—      За ваше здоровье, — заметил он, поднимая рюмку и улыбаясь.

Не отвечая на его жест, я спросил:

Но почему все же вы ждали меня? И где тот австриец?

Австриец? — уставился на меня Керамикос. — Значит, вы его не видели? — Он довольно кивнул. — Ушел. Он не знает, что вы были там. Поджидал же я вас потому, что хочу кое о чем вас расспросить.

—      Так же, как и я вас.

Не сомневаюсь, но вы были бы идиотом, если бы надеялись, что я отвечу вам. — Керамикос налил себе еще рюмку, подумал и спросил:

—      Вы говорите по-немецки?

— Да.

— Следовательно, вы подслушали наш разговор. Нехорошо, мистер Блэйр, совать нос в дела, которые вас не касаются, — спокойным тоном заметил он, и трудно было понять; угрожает он мне или нет.

— Да, но убийство — это такое дело, которое касается всех, резко возразил я.

— Вы имеете в виду канатную дорогу, да? Следовательно, вы слышали это? А что еще вы слышали?

— Черт возьми, разве этого недостаточно?!

— Не торопитесь с выводами, мистер Блэйр, — сказал Керамикос, задумчиво разглядывая коньяк в своей рюмке. Вы же слыхали только часть разговора.

—      Послушайте, Керамикос, не морочьте мне голову! Австриец же хладнокровно предлагал убийство!

—      Но вы поняли — почему?

—      Да. Вы здесь что-то ищете, — со злостью ответил я, раздраженный его небрежным тоном. — Вы готовитесь совершить убийство только для того, чтобы никто не мешал вашим поискам. Что вы ищете?

А это, друг мой, не ваше дело. Если вы считаете, что правильно поняли подслушанный вами разговор, тогда я рекомендую вам не пользоваться канатной дорогой и в будущем интересоваться только собственными делами. Послушайте меня и займитесь своим сценарием.

—      Но как я могу работать над сценарием в подобной обстановке?! — воскликнул я.

—      Ну, это уж ваше дело, — засмеялся Керамикос.— Пока что, мистер Блэйр, умерьте свою любознательность. Спокойной ночи. — Он сухо кивнул и вышел.

Допив коньяк, я тоже вернулся к себе в комнату, дверь которой, как и сказал Керамикос, оказалась открытой, хотя и хорошо помнил, что, уходя, закрыл ее. Каких-либо признаков, что кто-то побывал тут в мое отсутствие, я не заметил. Я включил электрический камин и сел на кровать, испытывая недоумение и, пожалуй, даже некоторый страх, так как угроза Керамикоса несомненно подействовала на меня.

Пытаться уснуть было бесполезно, и я решил продолжать начатый мною вечером очередной отчет Инглезу. Открыв машинку, я уже было намеревался вынуть из нее лист бумаги, на котором ранее начал печатать, как обнаружил, что его верхняя часть, надорванная и испачканная, оказалась защемленной между крышкой футляра. У меня давно уже выработалась привычка, закрывая машинку, обязательно регулировать валик так, чтобы не повредить бумагу, если я оставлял ее в машинке. Я не сомневался, что кто-то открыл машинку и прочитал мой отчет. Я тут же тщательно осмотрел комнату. Все мои вещи оказались на месте, но кое-где были чуть сдвинуты - флакон с чернилами на дне чемодана лежал на боку, некоторые письма в папке переложены, а кое-какая мелочь, не там, где раньше. Керамикос, несомненно, обыскал комнату, но зачем он оставил открытой дверь? Может быть, он пытался напугать меня?

Меня беспокоило только то, что Керамикос прочитал мой отчет Инглезу. К счастью, я не указал, кому он был адресован, и он вполне мог сойти за безобидный дневник, который, однако, свидетельствовал о моей заинтересованности во всем происходящем здесь, я встревожился, вспомнив было о телеграмме Инглеза, но она лежала у меня в бумажнике вместе с фотографией Карлы.

Сев за машинку, я закончил отчет Инглезу, включив в него события ночи.

После короткого сна я спустился к завтраку и застал внизу Мэйна., сидевшего за пианино.