— А в каких боях он участвовал?

— Бородино, Бауцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг. Я называю только те сражения, в которых он

отличился. Я не сказал еще, что этот полк в числе первых вошел в Париж.

— Яков Иваныч, этого, кроме вас, никто не помнит! Вы гигант! Вы колоссальный человек! —

восхищается Пал Палыч.

По правде сказать, эти восторги были мне недоступны. Я ничего не знал ни о выпушках, ни о

ташках, ни о вальтрапах, в специальных вопросах военной истории был не силен. Я уставал следить

за этой игрой, начинал потихоньку зевать и прощался. Теперь, размышляя о портрете, я все чаще

вспоминал о необыкновенных познаниях Якова Ивановича.

«Если, — рассуждал я, — Корин прав:

1) если о поисках другого мундира надо забыть (а в этом Корин прав безусловно);

2) если исходить из того, что это все-таки Лермонтов, то остается —

3) подвергнуть изучению мундир, в котором Лермонтов изображен на портрете».

Одному мне в этом вопросе не разобраться. И специально, чтобы повидать Давидовича, поехал я в

Ленинград.

Изложил свою просьбу по телефону. Прихожу к нему домой, спрашиваю еще на пороге:

— Яков Иваныч, в форму какого полка мог быть одет офицер в девятнадцатом веке, если на

воротнике у него красные канты?

— Позвольте... Что значит красные? — возмущается Яков Иванович. - Для русского мундира

характерно необычайное разнообразие оттенков цветов. Прошу пояснить: о каком красном цвете вы

говорите?

Об этом! — И я протягиваю клочок бумаги, на котором у меня скопирован цвет канта.

— Это не красный и никогда красным не был! — отчеканивает Яков Иванович. — Это самый

настоящий малиновый, который, сколько мне помнится, был в лейб-гвардии стрелковых батальонах, в

семнадцатом уланском Новомиргородском, в шестнадцатом Тверском драгунском и в лейб-гвардии

Гродненском гусарском полках. Сейчас я проверю...

Он открывает шкаф, перелистывает таблицы мундиров, истории полков, цветные гравюры...

— Пока все правильно, — подтверждает он. — Пойдем дальше... Если эполет на этом мундире

кавалерийский — в таком случае стрелковые батальоны отпадают. Остаются драгуны, уланы и

Гродненский гусарский полк. Тверской и Новомиргородский тоже приходится исключить: в этих

полках пуговицы и эполеты «поведено было иметь золотые». А на вашем портрете дано серебро.

Следовательно, это должен быть Гродненский... А как выглядит самый портрет?

Я показываю ему фотографию.

— Вы дитя! — восклицает Яков Иванович. — Это же сюртук кавалериста тридцатых годов. В это

время в Гродненском полку введены перемены и на доломаны присвоены синие выпушки. Но

сюртуки оливкового цвета сохранены по 1845 год, и до 1838 года на них оставался малиновый кант. В

этом вы можете убедиться, просмотрев экземпляр рисунков, специально раскрашенных для Николая

Первого... Итак, — заключает Яков Иванович, складывая книги высокими стопками, — все сходится в

пользу Гродненского.

— Яков Иванович, — восклицаю я, — вы даже не знаете, какой важности сообщение вы делаете!

Ведь на основании ваших слов получается, что это Лермонтов.

— Простите, — останавливает меня Яков Иванович, — этого я не говорю! Пока установлено, что

это офицер гусарского Гродненского полка. И не больше. А Лермонтов или не Лермонтов — это не по

моей части.

МЕТОД ОПОЗНАНИЯ ЛИЧНОСТИ

Гродненский гусар! Круг людей, среди которых жил этот офицер, сузился теперь до тридцати —

сорока человек: офицеров в Гродненском полку в 30-х годах было не больше...

Кажется, уже близок конец. И тем не менее вот тут-то и непонятно, что делать дальше.

Вернулся в Москву. Снова ломаю голову. Снова сижу и смотрю на фотографию, словно Жду, что

она заговорит. Конечно, было бы недурно, если бы портрет сам сказал, с кого он писан.

А как же, интересно, поступают в тех случаях, когда человек не говорит? Когда он не может или не

хочет назвать свое имя? Совершенно ясно, что такого должны опознать другие.

А если его никто не знает или не хочет назвать? Тогда, очевидно, опознают по фотографии.

А если нет фотографии? Может ли служить этой цели живописный портрет?

Снова отправляюсь с портретом в криминалистическую лабораторию.

— А, здравствуйте! — говорят. — Снова к нам?

— Да, интересуюсь, как опознают личность при розыске, если нет фотографии.

— В таких случаях применяется учение о словесном портрете.

— А что такое словесный портрет?

— Сейчас объясним.

Криминалистическая наука отбрасывает при опознании личности такие признаки, как, например:

толстый, худой, румяный, бритый, седой. Сегодня человек румян — завтра бледен. Сегодня брит —

через месяц с густой бородой. Сегодня седой — назавтра взял и покрасился. Поэтому криминалисты

опираются на признаки внешности характерные и устойчивые, которых не могут изменить ни

обстоятельства, ни время, ни сам человек. Устойчивыми признаками криминалисты считают: рост,

строение фигуры, фас и профиль лица; строение и размеры лба, носа, ушей, губ, подбородка, разрез

глаз, цвет радужной оболочки и проч. Составленное на основании этих признаков описание —

словесный портрет — оказывается каждый раз очень точным. И это потому, что устойчивые признаки

внешности одного человека никогда не совпадают со всеми признаками другого, как не совпадают,

например, отпечатки их пальцев.

— А что вы, собственно, хотите узнать? — спрашивают у меня. Я объясняю:

— С мундиром все уже выяснил. Теперь помогите опознать изображенную на портрете личность:

Лермонтов, в конце концов, или не Лермонтов?

— Знаете что, — говорят, — посоветуйтесь с Сергеем Михайловичем. Может быть, он и

возьмется. Уж если он даст заключение — ваши сомнения будут разрешены.

— А кто такой Сергей Михайлович?

— Как? Вы не знаете? Это профессор Потапов! Ученый с мировым именем, один из

основоположников русской криминалистики, лучший знаток судебной фотографии, создатель

научного почерковедения, высший авторитет в области криминалистической идентификации! Он,

кстати, любит разные сложные, запутанные вопросы и, вероятно, заинтересуется вашим портретом...

— Сергей Михайлович, можно к вам? И вводят меня в кабинет.

За столом — пожилой человек с волосами, гладко зачесанными наверх, с крохотной седой

бородкой. На спокойном, умном лице — карие глаза, живые и быстрые.

Представили меня ему. Выслушал он мою просьбу внимательно, рассматривал портрет

пристально, тонким голосом задавал вопросы. Наконец обратился к сотрудникам.

— Попробуем применить к данному случаю учение об идентификации на основе словесного

портрета, — сказал он. И мне: — Попрошу вас доверить нам этот портрет, прислать репродукции со

всех имеющихся изображений этого же лица и дать месяц сроку.

Выходим из кабинета, я спрашиваю:

— Что он собирается делать? Мне объясняют:

— Учение об идентификации, которое Сергей Михайлович решил применить для вашего случая,

построено на основе словесного портрета. Это учение доказывает, что если на сличаемых

изображениях представлено одно и то же лицо, то при совпадении двух устойчивых точек лица сами

собой должны совпасть и все остальные точки. Если же они не совпадут, то, следовательно, это

изображение разных людей, ибо изображения разных людей, как доказывает криминалистика, не

совпадают и не могут совпасть. Фотографические изображения сличаются часто, но живописные

портреты — впервые.

Прощаемся — жмут руку:

— Можете спать спокойно. Раз взялся сам — через месяц точно будете знать: да или нет.

ОТВЕТ ПРОФЕССОРА ПОТАПОВА

Прошел месяц. И вот мне вручают пакет и письмо на мое имя. Разрываю конверт и первое, что

вижу, — заглавие:

Мнение профессора С. М. Потапова...