Как видно из архивных документов, Сталину в процессе следствия по данному делу направлялись многие протоколы допросов обвиняемых и лиц, их изобличавших.
Знакомясь с протоколом допроса Сокольникова от 4 октября 1936 года, Сталин на полях той части протокола, где излагался ответ Сокольникова о встречах и разговорах с английским журналистом Тальботом, сделал следующую пометку:
“А все же о плане убийства лидеров ВКП сообщил? Понятно, сообщил”.
На последней странице протокола, где Сокольников утверждает, что он не знал о связях Тальбота с английской разведкой, Сталин написал:
“Сокольников, конечно, давал информацию Тальботу об СССР, о ЦК, о ПБ, о ГПУ, обо всем. Сокольников - следовательно - был информатором (шпионом-разведчиком) английской разведки”.
Этот протокол допроса Сокольникова по поручению Сталина 22 октября 1936 года был разослан членам ЦК ВКП(б).
Проверка показала, что следствие по делу велось ускоренными темпами, необъективно, с грубейшими нарушениями социалистической законности. Аресты Пятакова, Сокольникова, Радека, Серебрякова, Лившица, Князева, Ратайчака, Путина, Граше и Норкина были произведены без санкции прокурора.
Как сообщили в своих объяснениях в 1961 году бывшие сотрудники НКВД СССР Газов, Иорш и Воробин, имевшие прямое отношение к следствию по данному делу, руководство НКВД требовало от оперативного состава вскрытия любыми средствами вражеской работы троцкистов и других арестованных бывших оппозиционеров и обязывало относиться к ним как к врагам народа. Арестованных уговаривали дать нужные следствию показания, провоцировали, при этом использовались угрозы.
Широко применялись ночные и изнурительные по продолжительности допросы с применением так называемой “конвейерной системы” и многочасовых “стоек”. Вся система допросов была рассчитана на морально-психическое и физическое изматывание подследственных.
Об этом свидетельствовал в 1938 году и бывший заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский. Он, в частности, показал, что лица, проводившие следствие по делу так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра, начинали допросы, как правило, с применением физических мер воздействия, которые продолжались до тех пор, пока подследственные не давали согласия на дачу навязывавшихся им показаний. До признания арестованными своей вины протоколы допросов и очных ставок часто не составлялись.
Драктиковалось оформление одним протоколом многих допросов, а также составление протоколов в отсутствие допрашиваемых. Заранее составленные следователями протоколы допросов обвиняемых “обрабатывались” работниками НКВД, после чего перепечатывались и давались арестованным на подпись. Объяснения обвиняемых не проверялись, серьезные противоречия в показаниях обвиняемых и свидетелей не устранялись.
Допускались и другие нарушения процессуального кодекса.
Большинство обвиняемых по делу так называемого параллельного антисоветского троцкистского центра длительное время категорически отрицало свою виновность. Так, показания с признанием вины Муралов дал лишь через 7 месяцев 17 дней после ареста, Серебряков через 3 месяца 16 дней, Радек - через 2 месяца 18 дней, Турок - через 58 дней, Норкин и Лившиц - через 51 день, Дробнис - через 40 дней, Пятаков и Шестов - через 33 дня.
Однако, используя меры физического и морального воздействия, манипулируя материалами прошедших в 1934 - 1936 году судебных процессов, “разоблачавших” троцкистов в антисоветской деятельности, органы следствия добились от обвиняемых нужных показаний.
Большинство обвиняемых, давая требуемые от них показания, делали это, по их словам, прежде всего в интересах окончательного разоблачения и разгрома троцкизма.
Так, Муралов, отвечая в суде на вопрос Вышинского, почему он на следствии так долго не давал показаний о своей виновности, ответил (цитируется по исправленной стенограмме судебного заседания):
“… Я думал так, что если я дальше останусь троцкистом, тем более, что остальные отходили - одни честно и другие бесчестно… во всяком случае, они не являлись знаменем контрреволюции. А я нашелся, герой… Если я останусь дальше так, то я могу быть знаменем контрреволюции. Это меня страшно испугало… И я сказал себе тогда, после чуть ли не восьми месяцев, что да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет, за которое я сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске…
Предположим, меня даже запрут или расстреляют, то мое имя будет служить собирателем и для тех, кто еще есть в контрреволюции, и для тех, кто будет из молодежи воспитываться…
Опасность оставаться на этих позициях, опасность для государства, для партии, для революции, потому что я - не простой рядовой член партии…”
Подобные объяснения давали и другие обвиняемые по этому “делу”.
Характерны показания Радека, которые он дал 4 декабря 1936 года:
“…Я выбираю путь откровенного признания фактов, которые я отрицал из чувства стыда за совершенные преступления перед партией и страной. Я признаю себя виновным в принадлежности на день моего ареста к действующему параллельному центру троцкистско-зиновьевского блока, созданного в 1932 году по директиве Троцкого и ставившего своей задачей захват власти путем террористической борьбы с руководством ВКП(б) и Советского правительства.
К троцкистско-зиновьевской организации я примкнул в 1932 году”.
На одном из допросов в Верхне-Уральской тюрьме, 10 июня 1938 года, осужденный по данному делу на 10 лет тюремного заключения Арнольд заявил:
“…После моего ареста в Анжерке 6.XI 1936 года во время следствия в Новосибирске следователем мне было заявлено: “Нам известно, что вы из себя представляете, и мы располагаем достаточным материалом, чтобы обвинить вас в шпионаже, но сейчас мы тебя обвиняем как участника террористической организации и других показаний не требуем, выбирай, кем хочешь быть: или шпионом, или террористом?”. На поставленный передо мной вопрос я ответил, что являюсь участником террористической организации и обязуюсь давать показания”.
Уже находясь в тюрьме, Арнольд утверждал, что процесс был аполитической комедией, никакого участия в подготовке покушения против Молотова он не принимал и вообще все это дело - мыльный пузырь.
Бывшие следователи по важнейшим делам Прокуратуры СССР Шейнин и Рагинский, участвовавшие вместе с Вышинским в допросах обвиняемых, в своих объяснениях в начале 60-х годах сообщали, что так называемые передопросы обвиняемых Вышинским носили чисто формальный характер, им предъявлялись только протоколы допросов, а с материалами всего дела, что требовалось по закону, их не знакомили. Во время судебного заседания Прокурор СССР Вышинский по собственному усмотрению корректировал заключение экспертизы.
О грубом нарушении социалистической законности со стороны Вышинского свидетельствуют документы и показания очевидцев. Сохранилось, например, свидетельство о встрече Радека с Вышинским при подготовке к процессу. На этой встрече Радек зачитал Вышинскому написанный им проект “Последнего слова подсудимого”. , Как рассказывают свидетели, реакция была следующей: “И это все? - сурово спросил Вышинский. - Не годится. Переделать, все переделать! Потрудитесь признать то-то и то-то, признаться в том-то и в том-то, осудить то-то и то-то, и т. п.”.
И Радек выполнил требование Вышинского.
Как установлено, первоначально дела о параллельном антисоветском троцкистском центре, как такового, не было, следствие велось на каждого арестованного в отдельности.
Позднее, когда началась подготовка к открытому процессу, особое значение стали придавать личным и служебным связям между обвиняемыми. Для придания делу солидности и оснастки его конкретными фактами преступной деятельности были использованы отдельные случаи неполадок и аварий в промышленности и на железнодорожном транспорте, которые преднамеренно квалифицировались как вредительство и диверсионные акты, якобы совершенные обвиняемыми.