Он слегка нахмурился, пытаясь перевести то, что она сказала. Их языки отличались. Обычно предполагали, что народ Кахла пришёл откуда-то издалека, с востока, и принёс с собой свой специфический язык.
— О, — произнёс он наконец. — Многим людям здесь я очень нужен. А некоторым я нужен просто ужасно. Вы бы удивились, узнав, что дают мне люди за то, что я даю им.
И он вновь глянул искоса, показав полный рот коричневых гнилых зубов.
— Возможно, нам стоит поговорить об этом, тебе и мне, — сказал он Юне. — Возможно, нам стоит выяснить, что мы можем сделать друг для друга.
— Держись от меня подальше, — с дрожью ответила Юна.
Но Кахл продолжал таращиться на неё змеиным взглядом — жёстким и пронзительным.
Поэтому она почувствовала облегчение, услышав шаги возвращающихся мужчин, топот их босых ног по земле. Их голые тела были покрыты засохшей коркой пыли, и они явно были уставшими. Юна снова увидела, как дюжина мужчин вернулась домой с пустыми руками, если не считать нескольких кроликов и крыс: крупная дичь была большой редкостью.
Старик Акта положил свою жирную руку на плечо Тори. Юна не хотела поймать на себе пристальный взгляд хрупкого мальчика, и всё же желала узнать, что он думал. Как бы он отреагировал, если бы она сказала ему, что случилось в результате их дурацкой возни?
Кахл отстал от девушек, встал и поднял свой бурдюк с пивом над головой:
— Приветствую охотников!
Акта подошёл к нему. Он по-собачьи высунул язык, словно болтающийся в воздухе бурдюк был наполнен единственным в мире питьём.
— Кахл, дружище. Я рассчитывал, что ты будешь здесь. Ты лучший шаман, чем тот старый дурак в хижине.
Сион задохнулась от возмущения этим случайным богохульством.
Кахл передал бурдюк с пивом:
— Похоже, тебе нужно вот это.
Акта сгрёб его и прижал к себе. Но отблеск его старого коварства мелькнул в его глубоко посаженных свиных глазках:
— А оплата? Сам видишь, каково нам. Нам самим едва хватает мяса. Но…
— Но, — ровным голосом сказал Кахл, — ты в любом случае будешь брать. Или всё же не будешь?
И он продолжал смотреть, пока не Акта не опустил глаза. Некоторые из мужчин что-то бормотали вполголоса, глядя на эту демонстрацию слабости. Но то, что сказал Кахл, явно было правдой. Кахл дружелюбно похлопал Акту по плечу:
— Мы сможем поговорить об этом позже. Иди, отдохни в тени. А что до меня…
— Возьми её, — пробормотал Акта, не сводя глаз с пива. — Делай с ней, что захочешь.
Он побрёл к мужской хижине. Другие неудачливые охотники сбросили добытое мясо около женских хижин и последовали за Актой, рассчитывая получить свою долю пива. Вскоре Юна услышала рык шамана, которого запах пива всегда быстро ставил на ноги.
Кахл вернулся к девушкам. Он покачал головой:
— В моём доме такого развращённого чурбана выгнали бы вон.
Сион ощутила укол этого нового оскорбления.
— Мальчики живут с мужчинами в мужской хижине. Это — место мудрости, где мальчики учатся быть мужчинами. И у каждого мужчины есть маленький дом для его жены, дочерей и сыновей-младенцев. Так мы живём. Так мы жили всегда.
— Так могли жить вы, но не я, — прямо сказал Кахл.
Юна поняла, что эти слова задели её любопытство.
Единственное, что все знали о новых людях, помимо их изумительной способности делать пиво, было то, что их было много, очень много. Некоторые из женщин шептались, что у чужаков не отвергали ни одного ребёнка — ни одного, никогда. И именно поэтому их было так много, хотя никто и представить себе не мог, как они прокармливали себя. Возможно, в их долинах и низменностях животные всё ещё бегали большими стадами, так же, как это было в давно минувшие дни — в дни, ставшие легендами.
— Кого? — тихо спросила Сион.
— Что «кого»?
— Акта сказал: «Возьми её». Это кого?
— Ну, его жену, — ответил Кахл. — Пепуле. А-а-а. Понятно, почему ты поинтересовалась. Акта — не твой отец, но Пепуле — твоя мать, верно? — он усмехнулся и стал пристально и холодно разглядывать Юну. — Это добавит остроты. Когда я её нагну, я буду думать о тебе, малышка.
— Пепуле носит ребёнка, — холодно сказала Сион.
— Знаю, — оскалился он. — Они мне нравятся такими. Эти большие животы, верно?
Его холодный, расчётливый и пристальный взгляд снова переключился на Юну. Затем он взял щепотку толчёного зерна из её ступки и зашагал к хижине их матери.
Раздосадованная, охваченная неопределённым страхом, Юна оставила мужчин наедине с их питьём. Она вышла за пределы селения вместе со своей бабушкой Шеб. Шеб, которой исполнилось уже почти шестьдесят, двигалась с осторожностью, но за свою долгую жизнь ей удалось избежать травм и серьёзных болезней, и она осталась достаточно подвижной.
Люди жили на высоком плато. Земля была сухой, плоской, почти безликой. Растительность цеплялась за землю и глубоко запускала в неё корни в поисках воды. Были здесь и ручьи, и реки, но это были лишь струйки воды, которые текли среди величественных берегов; они выглядели жалкими, заморёнными остатками, пережитком эпохи, которая явно ушла.
Голые, с мотками верёвок и маленькими копьями с каменными наконечниками, женщины переходили с места на место, устанавливая и проверяя западни для мелкой дичи, которая составляла основную часть рациона людей. Они бы очень удивились, увидев могучие стада гигантских травоядных, за которыми некогда следовали Яхна и её люди, хотя в их народных сказках говорилось о более изобильных временах в прошлом.
— Почему люди пьют пиво? — недовольно спрашивала Юна. — Это делает их уродливыми и глупыми. И они должны идти к этому скользкому типу Кахлу. Если они пьют пиво, они должны делать своё собственное. Они оставались бы такими же глупыми, но, по крайней мере, Кахл держался бы подальше.
Шеб вздохнула:
— Это не так просто. Мы не умеем делать пиво. И никто не знает, как — даже шаман. Это тайна, которую люди Кахла держат при себе.
— Когда люди глупеют, они не могут охотиться. Всё, о чём они думают — это пиво. Это всё, что они видят.
Шеб покачала головой:
— Не буду спорить с тобой, с ребёнком. Мой отец никогда не пил пиво — в те дни мы никогда не слышали о пиве — и он был прекрасным охотником. Теперь смотри. Рядом кролик.
Юна послушно изучила частицы кроличьего помёта, надавив на них, чтобы узнать, насколько свежим он был. Она ужасно хотела поговорить о Тори.
Но у Шеб была своя тема для разговора.
— Я помню, когда была в твоём возрасте, — говорила она. — Как-то пошёл такой дождь, как будто небо раскололось, и он шёл день за днём. Земля превратилась в грязь, и мы все вязли в ней по колено. И вода заполнила всю эту долину — не грязная струйка, которую ты видишь сейчас, а от берега до берега. Видишь, где был порог воды?
И, да, приглядевшись, Юна могла увидеть, что берег подвергся эрозии намного выше нынешнего уровня воды.
Ну и что из того? Юна рассеянно почесала живот. Рассказы её бабушки о великих ливнях, о земле, превращённой в грязь, о взрывном расцвете жизни после них напоминали фантастическое видение шамана. Для неё они не значили ничего. Что могли означать дождь и реки по сравнению с растущим комочком внутри неё?
Бабушка отвесила ей затрещину. Юна вздрогнула от испуга. Шеб нахмурилась, отчего её морщины стали глубже.
— Это заставит тебя слушать меня, глупый ребёнок. Я помню, как это было, когда дожди пришли в последний раз. Я помню, как мы справились с этой бедой. Как мы переселились на более высокое место. Как мы пересекли реку. Всё помню. Возможно, я не доживу до того времени, когда увижу, что дожди пойдут снова, как это было раньше, но, возможно, ты доживёшь. И тогда всё, что будет поддерживать твою жизнь, будет таким, как я рассказала тебе сегодня.
Юна знала, что она была права. О стариках сильно заботились: перед тем, как умерла мама самой Шеб, Юна видела, что Шеб пережёвывала ей еду до мягкости и сплёвывала её в чашу для неё. В этом обществе, лишённом письменности, старики были библиотеками мудрости и опыта. И теперь она была настроена заставить свою внучку слушать.