Терпение Милло закончилось. Он отодвинул её и встал, но вихрь почти сбил его с ног. Она утянула его назад.

— Нет! — кричал он, вырываясь и стараясь заглушить ветер. — Мы умрём, если остаемся здесь.

— Мы умрём, если уйдём отсюда, — прокричала она в ответ. — Посмотри на снег! Послушай ветер! Подумай — в какой стороне земля?

Он отрешённо повернулся к ней, его маленькое круглое лицо было исхлёстано снегом.

— Мы уже допустили ужасную ошибку, — сказала она. — Мы не видели приближения бури. Что тебя просит сделать твоя душа? Что говорит тебе Милло, твой прадед?

Возможно, она смогла бы удержать его силой, просто заставив остаться, но это было бы неправильно. Она должна была убедить его остаться здесь. Но, если он захочет уйти — что ж, это было его право.

Наконец, он сдался. Со слезами, примёрзшими к щекам, он опустился обратно на лёд и прижался к сестре. Она обнимала его, пока он не прекратил плакать.

Она продолжала свою работу по расчистке рыхлого снега. Но, когда начала сгущаться тьма — когда белый кокон превращался в серый, а потом и в чёрный, и буря всё не стихала — она стала всё больше и больше уставать, страдая от голода и жажды.

Наконец она больше не могла отгонять сон. «Только чуть-чуть, — думала она. — Я отдохну лишь чуточку, и проснусь до того, как слой снега станет слишком толстым». Она мечтала о том, чтобы её укачали, словно она была младенцем в руках своего отца.

Проснувшись, она ощутила вес головы брата на своих коленях. Шум бури утих. Она была в темноте; но здесь было тепло, темно, тепло и безопасно. Она закрыла глаза и откинулась назад. Конечно, никому не повредит отдохнуть чуть-чуть подольше.

Но теперь Милло задыхался, как будто боролся за глоток воздуха. Она помнила его сон — темноту, погружение в воду и утопление. Возможно, сейчас ей снился тот же сон.

Темнота.

Внезапно запаниковав, Яхна оттолкнула Милло. Вставая, она ощутила над собой толстый слой рыхлого снега. Она с трудом поднялась на ноги, проталкиваясь лицом сквозь держащий её снег.

И вырвалась в поток ослепительного света. Она задохнулась от внезапного обилия чистого, холодного воздуха. Небо возвышалось совершенным тёмно-голубым куполом, по которому плыло солнце. Она оглядела совершенно незнакомый окружающий пейзаж из нагромождений кусков льда, вмёрзших в голубовато-серый паковый лед, покрытый сугробами, созданными морозом и снегом. Она была по пояс в снегу. Она знала, что ей повезло проснуться в тот момент; наметённый снег сохранил её в тепле, но почти задушил.

Она нырнула вниз, разгребая снег, пока не нашла плечи Милло. Она вытащила его на воздух. Вскоре он заморгал от света и протёр глаза. В том месте, где он отыскался, снег был жёлтым от мочи.

— С тобой всё в порядке? — она стряхнула снег с его волос и лица, сняла с него рукавицы и пошевелила его пальцами. — На ногах пальцы чувствуешь?

— Пить хочу, — грустно ответил он.

— Я знаю.

— Мне нужен Руд. Мне нужна Месни.

— Знаю, — Яхна рассердилась сама на себя. Так бездумно, вдвойне бездумно заснуть, как она. И это была беспечность, которая могла ещё может стоить жизни и Яхне, и Милло. — Давай, вернёмся на мыс.

— Давай.

Она надела рукавицы и взяла его за руку. Они обошли ледяную глыбу, которая защитила их, и последовали в обратную сторону по дороге, которая привела их сюда вчера. Но никакого мыса не было. Ей была видна земля, но это был низкий, сточенный временем берег, покрытый свежим слоем нетронутого снега.

— А где Руд? — простонал Милло.

Какое-то время Яхна отказывалась принимать то, что увидела. Весенняя буря всё сделала незнакомым. А её собственное знание земли было не таким глубоким, как у отца. Но, тем не менее, она видела, что это был не тот берег, с которого она ушла перед бурей. Дай мне силу, Яхна, мать моего отца.

— Я думаю, что паковый лёд, наверное, откололся во время бури. Мы дрейфовали по морю, — теперь она вспомнила те сны о плавном раскачивании. — И приплыли сюда.

— Я не узнаю это место, — сказал Милло, указывая на землю.

— Нас, должно быть, отнесло очень далеко.

— Ладно, — деловито сказал Милло. — Вот, куда мы должны идти. Обратно на землю. Разве не так, Яхна?

— Да. Вот, куда мы должны идти.

— Тогда идём, — он взял её за руку. — Идти сюда. Следи, куда вступаешь.

Она позволила ему вести себя.

Они брели по побережью. Земля, покрытая снегом, была безмолвна. Мало что двигалось вокруг них — лишь случайный песец, потрёпанная чайка, сова — и стояла жуткая тишина, лишающая самообладания.

Переход через сугробы, даже близ берега, был трудным, особенно для Милло, у которого были короткие ноги. Они понятия не имели, где находились, и даже представить себе не могли, насколько далеко мог бы их отнести дрейфующий лёд. Они даже не знали, шли ли они обратной дорогой, назад, к мысу. Яхна с содроганием осознала, что им повезло в том, что плавучая льдина не унесла их просто в открытое море, где, беспомощные, они быстро замёрзли бы до смерти.

Они нашли ручей, текущий достаточно быстро, чтобы оставаться незамёрзшим среди этого снега, выпавшего не по сезону. Они нагнулись, чтобы попить — по локоть в снегу, от их дыхания шёл пар. Яхна почувствовала облегчение. Если бы они не нашли пресную воду, они были бы вынуждены есть снег. Это умерило бы их жажду, но зажгло бы жар, который горел бы внутри их тел — и, как известно всем, когда случается такое, ты умираешь.

Хорошо, вода есть. Но они не нашли никакой еды — вообще ничего. Пришлось идти дальше.

Они держались побережья, ощущая явное нежелание заходить вглубь суши, в сердце этой тишины. Там было много опасностей — и не последней из них были люди.

Поскольку приматы с телами, приспособленными для тропических стран, стремились выживать среди быстро изменяющихся крайностей плейстоцена, они полагались на древние особенности, унаследованные от бессловесных лесных существ — на узы родства и сотрудничества.

Кланы, рассеянные по Евразии и Африке, жили в почти полной изоляции друг от друга. И изоляция зашла очень глубоко. В пятидесяти километрах от места рождения Яхны жили люди, которые разговаривали на языке, отличающемся от её родного больше, чем финский язык от китайского. В дни Дальней, и даже Камешка, имело место однообразие по всему континенту; теперь же могли существовать разительные различия между одной речной долиной и соседней. Люди были способны к альтруизму, настолько щедрому, что готовы были страдать, получать увечья и даже умирать, чтобы спасти другого — и всё же не отказывали себе в доходящей до крайностей ксенофобии, и даже в преднамеренном и целенаправленном геноциде. Но на суровой земле, где пищи было мало, членам сообщества имело смысл самоотверженно поддерживать друг друга — и гнать прочь остальных, кто мог бы завладеть скудными ресурсами. Даже у геноцида была какая-то ужасная логика.

Если бы детей обнаружили чужаки, то, возможно, они бы сохранили жизнь Яхны — но её бы приняли только ради секса. Её лучшей надеждой было бы забеременеть и выиграть лояльность одного из мужчин. Но она всегда была бы низшей в их обществе, никогда не стала бы одним из истинных людей. В то же самое время Милло был бы просто убит, возможно, после того, как над ним немного посмеются. Она знала, что это было так. Она видела, что это случалось среди представителей её собственного вида. Так что пусть лучше они остаются никем не обнаруженными.

Пока дети с трудом брели, их мучал голод.

Дорогу им преградил низкий скалистый хребет. Под его защитой вырос ельник — карликовый. Деревья были не выше Яхны, но под защитой скал им удалось, по крайней мере, подняться над землёй.

Внезапно Яхна схватила Милло и просто пригнула его к земле. Спрятав тела, они высунули головы над хребтом.

По замёрзшему пруду за этим хребтом бродила небольшая стайка белых куропаток. Птицы клевали лёд, засовывая клювы в трещины и разводья. Они сверкали ослепительной белизной на фоне стального голубовато-серого цвета льда. Эти рано прилетевшие птицы были невидимыми на фоне снега, но ярко выделялись на фоне зелёных и бурых красок поздней весны.