Нынешней весной Казтай добрался-таки до Алма-Аты. Он пожаловал в дом сына с полным курджуном^[47] гостинцев. В его тщательно упакованном багаже было припасено множество сладостей и пряных кушаний. Сопровождала его в этой поездке Кайша-апа. Они не случайно отправились в столь трудную для них поездку вдвоем. Одно дело, что привыкли беречь друг друга. Была еще причина: они привезли внукам свои сбережения. Сын сыном, а деньги передали в руки невестки. «Женские руки бережливее», — проговорил старик, а свекровь лишь согласно-кивала головой.

Жили в семье сына целую неделю. Меруерт наизнанку выворачивалась, чтобы угодить дорогим гостям, и, кажется, это ей удалось. Старик перед отъездом разговорился, изрек нечто весьма доверительное.

В тех его словах была вера в хорошую семью Казыбека, считай: хорошую жену сына. И, как всегда, не обошлось без наставлений.

— Всех желаний, Меруерт-жан, не исполнишь… А скромность облагораживает человека, кем бы он ни был по своему положению. Нам с Кайшой хватало на жизнь учительской зарплаты.

Заслуженный аксакал, известный среди педагогов своего района, Казтай ходил в сером дешевом костюме в рубчик, ничем, кроме галстука, не отличался от других мужчин аула.

Этот разговор в их городской квартире Меруерт восстановила в памяти сейчас, и ее нынешние хлопоты, ради которых она тащилась в такую даль с сыном, доверившись едва знакомым людям, по существу чужим, казались теперь неким надругательством над убеждениями аксакала. Старые родители, глаз не смыкая, ждут сына из дальних странствий, а его жена, забыв о семейном очаге, носится в погоне за выгодной для себя сделкой… Да, но ведь она не для себя только старается! И совершает все это на виду. Разве она лишена права посоветоваться со старшими? «Итак, не вешай носа, Меруерт-жан!» — подбадривала женщина самое себя.

Назкена уложили в спальне. Братья Жаркеловы устроили себе ночлег возле копны свежего сена. Убрав посуду, Меруерт вместе со свекровью вышла во двор, где располагалась летняя кухня. Женщина успела вручить обоим старикам привезенные подарки. Если свекра Меруерт остерегалась во всем, то свекровь любила искренне, всей душой, как родную мать. Кайша-апа была на редкость понятливой и сговорчивой. Все ее существо как бы излучало доброту. Меруерт исповедовалась свекрови даже в своих обидах на Казыбека. Стареющая женщина в размолвках Меруерт с ее сыном чаще принимала сторону невестки. Дети для Кайши-апа были вообще чем-то вроде дара божьего. Своим сыновьям — их двое — она придумала кроме обычных имен ласковые приставки. Сорокалетний Казыбек оставался до нынешних дней Коныр-Казымом, что означало в просторечии «волохатенький гусенок». А младший, Жазыбек, ходил у нее с кличкой Козым, иначе говоря — «ягненочек».

Надо ли разъяснять, какое значение в жизни скотовода имела овца или одомашненная птица? И Казтай и Кайша сами, в сущности, оставались детьми природы, прожив всю жизнь среди овинов и пастбищ…

Не осталась без прибаутки старухи и горожанка Меруерт. Свекровь нарекла ее новым именем Асылым^[48].

— Скажи, скажи, Асылым, с чем пожаловали в такой поздний час эти мужчины? Почему не уехали дальше? А то «мой кремень», — и здесь не обошлось без приставки к имени старика, — небось извелся от любопытства… Он же интересуется всем на свете. А сам никогда первым не спросит. Ему подавай новости на тарелочке. Утешь меня, милая, успокой. Нам теперь во всякой мелочи видятся недобрые приметы. Что там у вас случилось? Ай, Казыбек чего натворил? Людей-то этих, что привезли вас, хорошо знаешь? Чего они в такую даль, тысячу верст, за тобой потащились?

Прежде чем раскрыться в своих замыслах перед участливым человеком, Меруерт спросила:

— Подскажите, апа! Может, я в чем-то нарушила обычай — заявилась с бухты-барахты, нежданная? Велика ли моя беда в таком случае и нельзя ли мне сразу перед отцом повиниться?

Бедная Кайша-апа после таких слов Меруерт еще сильнее переполошилась. Она обняла невестку, прижалась к ее плечу головой, все время поглаживала, уверяла, призвав себе в свидетели аллаха, что ничего дурного в поступке Меруерт не видит. «С каких это пор было стыдным делом привезти в дом мужа, к его престарелым родителям внука? А что попутчики… Не казнись и не сомневайся!»

Меруерт тут же рассказала свекрови, пока они мыли посуду на кухне, что за напасть привела в аул. Упомянула о Назкене. Сын в ее нынешних заботах первый советчик. Женщина призналась: едва взглянув на свекра, она поняла свою ошибку: не с того края начала обмен машины на гарнитур… Готова и вовсе воздержаться от трудного разговора с Казтаем-ата, но как быть с покупателями? Она имела неосторожность обнадежить людей.

— Издалека дело виделось не таким уж сложным, как сейчас, — закончила признания Меруерт.

Услышанное старухой оказалось выше ее понимания, хотя она тщилась разложить все случившееся по полочкам. Кайша-апа качала головой в такт своим мыслям. Ее временное замешательство еще больше озадачило молодку. Меруерт боялась остаться в разговоре со свекром наедине, и тогда у нее, конечно, не хватит выдержки.

— Ладно, Асылым, — утомленно заговорила свекровь. — Давай дождемся утра. Сегодня не говори отцу ни слова. Ложись и отдыхай. Дед у нас, что ни скажи, с характером. А тут вы его разбудили в полночь. Да еще с чужими людьми в дом. Бедный совсем измаялся, сына ему подавай. Каждую ночь с ним встречается. Остальное его не очень волнует…

— Апа! Скажите, разве продавать какую-нибудь вещь без хозяина не принято? — Меруерт боялась перед родителями мужа выглядеть совсем глупой.

— Успокойся! — Старуха осторожно коснулась невестки шершавой рукой. — Все хорошо, что к выгоде для семьи. Не расстраивайся. Утром поговорим.

Свекровь отвела ее в боковушку, где пустовала теперь кровать Казыбека.

2

Поспав четыре часа, Меруерт почувствовала начало дня. Гостью повлекло во двор. Там уже пели петухи, блеяли козы. В отличие от вчерашней пасмурной погоды, день обещал быть светлым, погожим. Диск солнца уже оторвался от горизонта, небо чистое, словно омыто родниковой водой. У горизонта лишь одно легкое облачко.

Отдохнувшая, с румянцем на щеках, Меруерт обретала уверенность. Ясный тихий день воспринимался ею как добрая примета. Женщина обошла подворье, выглянула на улицу. И хотя день по деревенским обычаям был в разгаре, она не увидела бодрствующей свою свекровь, чьим призванием было подниматься на ноги раньше всех.

У летней кухни Меруерт заметила тушу освежеванного барана. Дверь гаража со стороны двора оказалась полураспахнутой. Меруерт заглянула туда. Голубая «Волга» стояла на приколе, с подвешенными колесами. Рама легковушки покоилась на деревянных брусьях. В машине кто-то завозился, и Меруерт узнала в человеке, сидящем за рулем, Назкена. Те двое спутников тоже были здесь. Они рылись в моторе, подняв капот. Выходит, все здесь шло своим чередом?

Женщина тут же вернулась в дом. На кухне она застала свекра и свекровь. Встретили они ее настороженно. На устах застыл какой-то неоконченный разговор. Ждала, что окликнут с порога, по крайней мере заметят.

Казтай-мугалим, насупленный, раздувая щеки, дул в пиалу с чаем. Кайша-апа с упреком глядела в лицо старика. Ничего не говорила ни ему, ни невестке.

— Я знаю, ради чего вас сюда занесло! — начал свекор, не обращая внимания на протестующие знаки, подаваемые старухой. — Мать есть мать, не удержалась вот, поведала мне о твоих намерениях. Ей, видишь ли, жаль вас всех, особенно тебя. Это известная песня матерей, знаю. А я, выходит, самодур, властелин и вообще изверг рода человеческого. Твоя возня с машиной, не стану скрывать, не по душе мне.

Свекор шумно с перехватом втянул в себя воздух так, что грудь его поднялась над столом. Заявил, не меняя тона:

— Вот мое решение: эту «железку», хоть сию минуту забирайте и выметайтесь с моих глаз! Я такому делу не потатчик!