Втянулся человек и не оставляет свой возок с поклажей до намеченного рубежа, до последней минуты. Везет — это верно. Однако и на часы поглядывает, не забывает о своем. Попробуйте иного служащего, привыкшего к городским расписаниям, задержать на часок-другой после звонка, известившего об окончании рабочего дня! Согласятся, чего там… Но сколько охов и вздохов услышите и ссылок на дела, ждущие дома! А бурильщик у начатой скважины? Две недели потребовалось победовать в тайге, в невыносимых условиях — остались без лишних слов. Рублем не все и не всегда объяснишь такое рвение. Каждый из парней этой бригады, если бы намекнули на прибавку к зарплате, молча выложил бы свои десятки, чтобы поскорее оказаться у родного очага. Но дал слово выстоять и теперь вот дует на озябшие руки, защищается обтрепанным воротником полушубка от колючего ветра, держит вахту.

На этот раз круто не везло Бакбаю, хотя он выворачивался наизнанку, поспевая за Науканбеком Токтасыновым с соседней вышки. Две бригады, работающие в пределах видимости друг друга, вышли на глубину почти одновременно. Еще два-три дня… У Сержанова вдруг заклинило снаряд на четвертой сотне метров. Выкарабкивались из аварии — потеряли сутки… Догоняли Науканбека, не уследили за наклоном, пошли чуть вкось… Пока поставили клин да выровняли, опять ушло несколько часов. Всегда так, если не повезет. Завтра может подвернуться еще какая-нибудь каверза.

Гора стала ниже, осела в снега. Кажется, теперь-то до ее задиристой вершины рукой подать! Но колдовская шапка грозит все новыми карами. Бакбай тоже не лыком шит, не молитвами спасает себя и парней. Часами стоит возле бурильного станка. По теплой поре он уступал рычаги младшему брату, Шекбаю. Но помощник из семнадцатилетнего пока неважный. Того и гляди, упустит момент… Разве что позволит старшему отлучиться на несколько минут в землянку, где в небольшом железном бочонке исходят теплом сосновые поленья. Шекбай учится у старшего выносливости.

Буран утих, нарастив сугробы почти до самых верхушек деревьев. Кроны их превратились в маленькие шокпары. Ветви елей, утяжеленные комьями снега, наклонились до земли.

Казыбек, боясь уклониться от накатанного санями следа, шел к площадке, где расположились теперь три буровые установки. Оступишься — угодишь по пояс в сугроб. Идти было тяжело, валенки, втиснутые в глубокие галоши, скользили, дул боковой ветер. Над вершиной горы ни облачка. Только бездонная синева, обещающая к ночи мороз. Вокруг бело, будто устлано перезревшим хлопком. От этого ослепительного пейзажа вся земля кажется умершей, обреченной на вечное безмолвие. Привыкший к моторному гулу на буровых или тарахтению осветительного движка, Казыбек вдруг уловил неприятную тишину, свалившуюся на заснеженное межгорье. И в этой нежданно упавшей под ноги тишине он уловил отдаленный, похожий на писк подраненной птицы голос человека. Навстречу ему кто-то спешил, смешно размахивая руками в больших овчинных рукавицах.

По сбитому на затылок лисьему треуху с болтающимися на ходу тесемками и черному полушубку Казыбек издали узнал Бакбая. Буровой мастер шел неестественно бодро, вприпрыжку. Он выкрикивал на ходу какое-то неразборчивое слово. Путь, разъединявший их покамест, был неблизок. Казыбек шел вдоль реки по низине, Бакбай, часто спотыкаясь на санном следе, почти катился ему навстречу со взгорка. В одном месте он даже присел и, помогая себе руками, будто инвалид в коляске, немного проехал на штанах. Первая мысль, посетившая Казыбека: авария! Мотор отключен, человек с буровой торопится сообщить о несчастье… Только этого недоставало!

Бакбай наконец перешел на беспрерывный бег, еще чаще оскальзываясь и разбрасывая ноги.

Сблизились, когда он уже хрипел.

— Ну, говори, батыр^[27], чего вы там натворили?

В глазах Казыбека гнев и растерянность.

Бакбай, как-то слишком уж по-глупому улыбаясь, отер рукавицей вспотевшее лицо, сбил на затылок треух. Рукой, стиснутой в кулак, едва не ткнул главному в лицо и только, когда почувствовал тепло ладоней Казыбека, схватившего летящий ему навстречу кулак, развернул свою ладонь.

Перед глазами Казыбека блеснул, будто осколок темного бутылочного стекла, галенит. Мерцающую зернистым блеском поверхность минерала любой геолог отличил бы среди породы с первого взгляда. Обломок рудного камня был невелик, с наперсток, но он весил сейчас тяжелее золота. По всей поверхности искристо светились натуральные крупицы свинцовой руды. Они мерцали, вспыхивали на свету, будто зайчики на стекле. Казыбек почувствовал, как гулко вздрогнуло и заходило в груди сердце, не вместившее всей радости.

Упали на снег сунутые под мышки рукавицы. Казыбек принялся ковырять ногтем неровную поверхность доставленного с вышки камня, попробовал его на зуб. Однако знакомая тяжесть свинца, один этот признак уже исключал ошибку. Натуральный галенит! Боже, да мы же самые счастливые люди на свете!

Привычно спросил:

— С какой глубины?

Сияющий Бакбай горделиво шатнул широкими плечами.

— Не ызнаю!

— Бакбай! Шутки потом! — взмолился Казыбек дрожащим голосом.

— Не ызнаю! — повторил буровой мастер, отдышавшись. — Штангу поднимали вчера. С отметки трыста шездысет… Гнали вовсю… А сегодня прошли метров двадцать и подняли, чтобы взглянуть. Только сняли керн, ызнашит, баста, идем по рудному телу. А вот где верхний слой — убей, не могу сказать… Не ругай, Казыбек-жан, за оплошку. …Они там по снегу катают друг друга на радостях. Меня погнали за суюнши.

От станков уже неслись в низину ликующие голоса. Бурильщики, выстроившись в ряд, кидали в морозное небо шапки. Казыбек догадывался: смена Бакбая, торопясь поскорее прогнать свои метры, шла какое-то время вглубь без контроля. Такое поведение людей у станка заслуживало сурового наказания. Но удача с лихвой покрывала эту их промашку. Тепло, исходящее от кусочка минерала, могло бы растопить самое холодное начальницкое сердце. О нарушении технологии Казыбек поговорит с ними после. Сейчас наступил момент для общей радости. Где начинается рудное тело? С трехсот шестидесяти метров или ниже? На эти вопросы будет в конце концов дан ответ. Главное — обнаружена структура, запрятанная у основания горы много тысяч лет тому назад, и только теперь она обнаружена. Отыскана такими умельцами, как Бакбай. О, теперь громоподобный Кудай расщедрится на сто и двести скважин, разверзнутся его мрачные уста и распахнутся кассы…

Казыбек долго не выпускал мастера из объятий. Они тискали друг друга, пока не оказались на рыхлой, с колючим снегом обочине.

Поднялись, стряхнули с себя снег, пошли к площадке. Казыбек, то и дело поглядывая на тяжелый кусочек руды, зажатый в руке, навязчиво думал о переменчивой судьбе своих собратьев по профессии, в жизни которых многое зависит от случая. Работа идет на риск, на «попа», как говорят бурильщики. Вот тебе еще одно подтверждение: три года крутили снаряд, считай, вхолостую, метались с одной сопки на другую, дырявили вкось и вкривь горы… Сколько скважин пробурили, сколько затрат! Нет числа гневным выговорам и насмешкам. Все терпели — и жару, и хулу, — а своего добились. И в такой роковой час наткнулись на удачу, когда велено уже поставить точку на дальнейших поисках, свернуть работу, отвезти на базу людей и технику!.. Как понимать этот дар судьбы «под занавес»? Добыток чуть не из самой последней скважины. Насмешка над неудачниками?! Или я, Казтуганов, черт побери, в рубашке родился? Пусть теперь скажут об этом люди!.. Хотел бы я сейчас посмотреть на Кудайбергенова — этого стреляного волка межгорья, матерого хищника по вынюхиванию добычи… Даже генеральный махнул рукой на Шокпар, обрек на забвение бесплодную его утробищу. «Этот маленький камешек перевесит твою восьмипудовую тушу, Илеке! Со всеми потрохами и регалиями!» — пригрозил в сердцах своему шефу Казыбек.

— Надо бы известить начальство, — напоминал некстати Сержанов, вышагивая по узкой тропе сзади.

— Успеем, — буркнул в ответ Казыбек. — День раньше, день позже.