К концу 1855 года в устье Амура кипела жизнь. До 5 тысяч человек беспрепятственно сосредоточи­лись в местах, где раньше бродили только небольшие группы охотников и рыболовов.

Фрегат, корвет, пароход «Аргунь», паровой катер «Надежда» и около полдюжины мореходных парусных судов стояли на рейде в Амуре, против города Николаевска.

А между тем четыре года тому назад Нессельроде и другие министры не соглашались пустить сюда Невельского на байдарке и вооруженного ручным ло­том, боясь мифической китайской флотилии и четы­рехтысячного гарнизона.

На берегу Амура, там, где недавно в тесной зем­лянке жили лейтенант Бошняк и несколько матро­сов, раскинулся шумный городок. Десятки палаток и вновь выстроенных домов виднелись на склоне.

По улицам, где еще торчали пни только что сруб­ленных деревьев, проходили отряды солдат и моря­ков. Гремели песни, с реки доносились пароходные гудки.

С рассвета и дотемна стучали топоры и визжали пилы.

Множество офицеров и чиновников распоряжались на пристани и возле построек.

Афанасий, принесший Невельскому в подарок ди­чи, растерянно бродил между новенькими срубами, не встречая ни одного знакомого лица. Тщетно спра­шивал он у солдат и офицеров, как найти «Невельской-джангин». От него досадливо отмахивались. Ни­кто не интересовался Невельским, и никто не мог сказать охотнику, что его «джангина» давно нет в Николаевске.

Геннадий Иванович в Мариинске целые дни про­водил за разбором донесений, писем и отчетов своих сподвижников, заново переживая незабываемые годы борьбы и побед.

Он был ласков с женою и дочкой, но необычайно молчалив и замкнут. Только осунувшееся, еще более постаревшее лицо свидетельствовало о том, как ост­ра была боль и как горька обида.

Ему пришлось много ждать, пока у новых админи­страторов нашлась возможность отправить его с семьей на родину.

Но вот наступил дань отъезда. На палубе судна, глядя на исчезающие навсегда гористые берега, стоял Невельской, одной рукой обняв прижавшуюся к нему жену, а на другой держа худенькую дочь.

Они навсегда прощались с краем, где прошли луч­шие годы их жизни и тягчайшие годы. Надежды, здо­ровье, молодость – все было отдано этой суровой земле, здесь оставалась маленькая одинокая могила их ребенка. Они стояли молча, прижавшись друг к другу. Безмолвные слезы бежали по поблекшим ще­кам Екатерины Ивановны, сурово сдвинулись густые брови Невельского. Они стояли и смотрели в сторону ставшего родным края, смотрели, пока далекие бере­га не поглотил опустившийся туман...

Петербург недоброжелательно встретил Невель­ского. Клевета преследовала его и там.

«Из слов государя, великого князя, ганерал-адмирала и управляющего тогда морским министерством адмирала Ф. П. Врангеля, – пишет Невельской, – я увидел, что был распространен слух, будто бы суда наши, фрегат «Аврора», корвет «Оливуца» и транс­порт «Двина», по случаю мелководья на баре р. Амур, выйти из реки не могут, что донесения мои относи­тельно состояния этого бара ложны, и, наконец, что будто бы я виноват в том, что фрегат «Паллада» не ввели в реку и утопили в Императорской гавани. Этот слух был так распространен, что даже Государь Им­ператор, к которому я представлялся, несмотря на высокомилостивые слова Его Величества, что Россия никогда не забудет моих, заслуг, изволил заметить мне, что река Амур мелка и не годится для плавания. На это я отвечал Его Величеству, августейшему гене­рал-адмиралу и, наконец, управляющему морским министерством, адмиралу Ф. П. Врангелю, что слух этот ошибочен: река Амур судоходна, плавание по ней возможно и суда наши благополучно выйдут из реки и лимана, о чем, вероятно, весьма скоро полу­чится донесение; что же касается фрегата «Паллада», то официальные донесения и представления мои, на­чиная с 1852 года, ясно показывают, что я со своей стороны делал все, чтобы ни того, ни другого не мог­ло случиться, и если бы на них обратили должное внимание, то, наверное бы, этого не случилось.

Вскоре после этого, именно в начале декабря, при­был в Петербург курьером капитан-лейтенант Чихачев с известием о благополучном выходе в Татарский залив из реки Амура нашей эскадры. Получив это известие, я необходимым счел поздравить с этим со­бытием августейшего генерал-адмирала и управляю­щего морским министерством Ф. П. Врангеля и при этом выразился, что после этого факта, я надеюсь, что уничтожатся затеянные против меня интриги и сознают, что донесения мои были вполне справед­ливы».

На этом заканчивается история деятельности Не­вельского на Дальнем Востоке. Дальнейшее развитие и освоение края, а также и официальные переговоры о разграничении с Китаем происходили без всякого участия в них Геннадия Ивановича. Назначенный чле­ном Ученого отделения Морского технического коми­тета «в награду» за свои подвиги, он был устранен от всякого касательства к дорогому его сердцу краю[66].

Человек действия, горячий, решительный и энер­гичный, по натуре исследователь, совсем не склон­ный к кабинетным занятиям, он был устранен от прак­тической деятельности и хотя и не был лишен «про­движения по службе» (умер он в чине полного адмирала в 1876 году), но находился как бы в опале.

С горечью и страстным интересом следил этот по­истине великий человек за всем, что делалось на Дальнем Востоке.

В 1858 году Муравьев в г. Айгуне подписал трактат, в силу которого весь левый берег Амура до устья оставался за Россией с правом судоходства по этой реке.

Несмотря на исследования Невельского, несмотря на открытие гаваней на юге Приморья, у корейской границы экспедицией адмирала Путятина, Муравьев ограничился таким компромиссным решением Амур­ского вопроса. Это решение не соответствовало инте­ресам России, не соответствовало действительному политическому положению края и далеко не решало гео­графической сущности Амурской проблемы («морско­го вопроса», по выражению Невельского). В 1860 го­ду был заключен Пекинский договор, по которому весь край от устья Уссури и до корейской границы признавался принадлежащим России.

Это было похоже на то, чего так страстно и неуто­мимо добивался Невельской.

Подписание договора, правда, совершилось без его участия, однако можно положительно утверждать, что без пятилетней титанической работы Невельского и его сотрудников, в результате которой в крае ут­вердилось русское влияние и рассеяны были геогра­фические и политические заблуждения касательно этого края, ни Айгунский трактат, ни Пекинский договор не были бы подписаны вообще.

В связи с подписанием Айгунского трактата были награждены лица, содействовавшие присоединению Приамурского края: Муравьев возведен в графское достоинство с титулом Амурский, и вся честь присое­динения края к России приписывалась ему.

Значение подвига Невельского и его доблестных сотрудников намеренно снижалось.

Наравне с Геннадием Ивановичем был награжден Политковский, председатель правления Российско-Американской компании, которая сделала все, что могла, чтобы помешать делу Невельского, и Корсаков, который, по сути, в Амурском деле состоял не более как доверенным курьером генерал-губернатора.

Буссе был признан властями одним из наиболее выдающихся деятелей Амурской экспедиции. В на­граду он получил пенсион больший, чем кто-либо из подлинных героев.

А Чихачев, Рудановский, Березин и вовсе были обойдены.

По поводу подписания Айгунского трактата Му­равьев прислал Невельскому следующее письмо:

«Любезный Геннадий Иванович! Сегодня подпи­сан трактат в Айгуне. Приамурский край утвержден за Россиею. Спешу уведомить Вас об этом знамена­тельном событии. Отечество никогда Вас не забудет, как первого деятеля, создавшего основание, на кото­ром воздвигнуто настоящее здание. Целую ручки Ека­терины Ивановны, разделившей наравне с Вами и со всеми Вашими достойными сотрудниками труды, ли­шения и опасности и поддерживавшей Вас в этом славном и трудном подвиге. Искренне обнимаю Вас, благодарю и еще раз поздравляю».

На долю Невельского Муравьев оставлял компли­менты и любезности. Почестями и славой он не хотел делиться ни с кем.