Уже несколько лет длилась борьба Муравьева с министерством иностранных дел, лично с Нессельроде. Министр, обычно готовый по первому мановению царя черное назвать белым, а белое черным, в отно­шении дальневосточных дел проявлял неожиданную стойкость, поддерживаемый Чернышевым, Бергом и другими заинтересованными лицами. Нессельроде ру­ководствовался не страхом перед мифической воен­ной мощью Китая, а боязнью, что началом русского судоходства на Амуре будет нанесен ущерб кяхтинской торговле, в которой министр был заинтересован далеко не платонически. Всюду, где только мог, этот маленький немец в больших очках, рискуя даже на­влечь на себя неудовольствие грозного царя, препятствовал энергическим усилиям Невельского и Му­равьева пробить для России свободный выход на Ти­хий океан. 3 января 1854 года борьба закончилась победой Муравьева.

Генерал-губернатор отправил два послания – одно царю, а другое великому князю Константину Никола­евичу. В них он излагал препятствия, которые вечно воздвигало перед ним министерство иностранных дел.

В связи с обостряющейся международной обстанов­кой Муравьев просил дать ему возможность принять необходимые меры к защите вверенного ему края и внести ясность в Амурские дела

Одиннадцатого января 1854 года Муравьеву было «высочайше разрешено» сноситься непосредственно с китайским правительством по всем пограничным во­просам. Ему был назначен специальный секретарь по дипломатической части. Эти обстоятельства сущест­венно меняли взаимоотношения Невельского и Муравь­ева. До сих пор разногласия их по Амурскому вопро­су сглаживались перед лицом общего врага – Нес­сельроде, и они дружно боролись против него, не вдаваясь в разбор этих разногласий, лишь бы спасти главное. Но сейчас, когда уже от одного Муравьева, в сущности, стали зависеть Амурские дела, Невель­ской из союзника превратился просто в строптивого подчиненного, не желающего разделять «мудрые» со­ображения начальства. Последствия такой ситуации предугадать было нетрудно.

Надвигающаяся война требовала личного внима­ния генерал-губернатора к территориям, которые мог­ли быть ею затронуты, и так как вновь освоенные Невельским земли как раз принадлежали к этой ка­тегории, то естественно, что самолюбивый генерал только себя считал компетентным и правомочным во всех действиях и распоряжениях по обороне этого края. Муравьев не любил противоречий. Невельской же не мог поступить иначе там, где он считал себя правым. Давно назревающий конфликт между ними сделался неизбежным.

После того как в течение многих лет русское пра­вительство с величайшей осторожностью и опасливостью относилось к приамурским территориям, за­прещая даже исследователям касаться этих мест, вдруг принято было решение отправить вниз по Аму­ру, из Забайкалья, целую военную экспедицию во главе с генерал-губернатором.

Это важное событие, знаменующее собою перево­рот в мнениях правительства, явилось результатом не­утомимой деятельности Невельского. Муравьев, непо­средственный начальник Невельского, являлся как бы проводником его идей в правительственных сферах. От него в первую очередь зависели судьбы Амурско­го дела, и Геннадий Иванович не щадил усилий для того, чтобы внушить ему правильные представления о важности вопроса и добиться его содействия. Для всякого, не предвзято относящегося к делу человека было очевидно огромное значение открытий Невель­ского, и Муравьев, несмотря на то, что тоже не со­всем правильно судил о значении Амура, много тру­да положил, чтобы убедить правительство в непра­вильности занимаемых в этом вопросе позиций.

Двадцать второго апреля 1854 года генерал-губернатор делал доклад Николаю I об исследованиях Не­вельского, подтвержденных и экспедицией Ахте. Он (уже не в первый раз) представлял Николаю аргу­менты в пользу того, что река Амур принадлежит Рос­сии, а не Китаю. Генерал-губернатор просил разре­шения царя на сплав вниз по реке войск и материа­лов для подкрепления Петропавловска, указывая, что ввиду возможных действий вражеского флота иным путем подкрепить этот пункт нет возможности. Нико­лай, нахмурясь, выслушал доводы Муравьева, про­смотрел его письменные представления по этому же поводу. Вдруг он взял перо и молча наложил резо­люцию: о разграничении написать Пекинскому трибуналу; предложение же Муравьева о сплаве по Аму­ру запасов, оружия, продовольствия и войск рассмот­реть в Особом комитете.

Царь поднялся, огромный, туго затянутый в мун­дир, и, усмехаясь, положил большую белую руку на голову почтительно склонившегося генерала.

– А ведь ты когда-нибудь с ума сойдешь от Аму­ра! – проговорил он.

Этот своеобразный комплимент монарха до слез осчастливил сановника. Некоторое время спустя Осо­бый комитет рассмотрел дело и после долгих деба­тов вынес постановление – плыть по реке Амуру.

Перед отъездом на Дальний Восток Муравьев снова представился царю. Отпуская губернатора, Ни­колай I сказал со свойственным ему лаконизмом:

– Ну, с богом! Плыви по Амуру, но чтобы при этом не пахло пороховым дымом.

Так окончательно решен был веками лежавший под спудом вопрос о великой реке Амур, вопрос о ро­ли России на Тихом океане.

Известие о том, что плавание по Амуру разреше­но, быстро распространилось в Сибирь и вызвало вол­ну восторга почти во всех слоях населения. Отплытие каравана барж во главе с пароходом «Аргунь», вы­строенным специально для плавания по Амуру, пре­вратилось в настоящий праздник. Гремели пушечные выстрелы. Толпы народа провожали по берегу флотилию с криками «ура», бросая вверх шапки. Муравьев зачерпнул в стакан амурской воды и поздра­вил всех с открытием плавания по реке.

Двадцатого мая подошли к месту, где когда-то был русский город Албазин. Следы вала и сгоревше­го острога были еще видны. Суда пристали к этому пустынному холму, и при торжественных звуках ор­кестра, обнажив головы в память отважных предков, десант во главе с генерал-губернатором высадился на берег.

«Что-то родное сказалось сердцу, когда мы вы­шли на долину, где жили русские люди, где они так долго и храбро отстаивали права своего владения. Первым движением каждого было подняться на ос­татки албазинского вала и осмотреть его в подроб­ности, и первым взошел на оный Н. Н. Муравьев. За ним мы все преклонили колена праху почивших храб­рых и доблестных защитников Албазина».

Так описывает этот торжественный момент один из участников путешествия.

В это самое время Невельской в сопровождении двух казаков через горы, по грязи и тающему снегу пробирался из Петровского в Николаевск, оттуда на лодке в Мариинский пост и дальше на байдарке вверх по Амуру, заготовляя дрова для парохода и отыскивая надежных лоцманов среди прибрежных жителей. В пятистах верстах от поста, у архипелага островов Оуля-Куру, его нагнал нарочный с извести­ем, что в залив Де-Кастри пришли суда из Петро­павловска и шхуна «Восток» из Японии от адмирала Путятина с пакетами на имя Невельского и сообще­нием о том, что объявлена война с западными дер­жавами. Оставив Разградского ожидать муравьевскую флотилию, Невельской поспешил в Де-Кастри.

Разградский встретился с судами Муравьева 10 июня. Узнав от Разградского, что до Мариинского поста еще около пятисот верст, путешественники бы­ли неприятно поражены, так как полагали, что нахо­дятся близ озера Кизи. Продвижение по неизученной гигантской реке было далеко не легким и даже небез­опасным; все порядочно успели утомиться. Однако от архипелага Оуля-Куру, несмотря на растущую ширину реки и обилие протоков и островов, дело пошло значи­тельно легче.

Генерал-губернатор сообщал в Петербург о благо­получном сплаве:

«Не доходя около 900 верст до устья реки Амура, флотилия вступила в край, как бы давно принадле­жавший России. Отважные и решительные действия начальника Амурской экспедиции и всех его сотруд­ников заслуживают полной признательности. Несмот­ря на лишения, трудности, опасности и ничтожество средств, при которых действовала эта экспедиция, она в столь короткое время успела подчинить своему влиянию не только дикие племена, здесь обитающие, но даже и самих маньчжуров, приезжающих сюда для торговли. Она фактически указала нам на важ­ное значение этого края для России и рассеяла все заблуждения, какие до сих пор об этом крае име­лись».