После короткого, по-фронтовому, застолья Дроздовский открыто переговорил с инвалидами-фронтовиками, часть которых была офицерами:

— Нам, белым добровольцам, нужна ваша помощь на завтра.

— Мы ее вам дадим. Что надо?

— Провиант, прежде всего хлеб в муке и сахар. Сахару желательно бы пудов шестьсот.

— Хлеб есть на складах в порту. Там же и сахарные запасы. Все дадим, сколько сможете взять с собой.

— Отлично, братцы. Еще нужны патроны, шинели, воинская амуниция и сапоги, прочее к сему. Мне надо одеть и обуть ваших бердянских добровольцев, что уходят с нами на Дон. Их уже человек семьдесят записалось.

— И это найдем, хоть с себя снимем.

— Еще нам нужны снаряды. Мы их по пути частью запаса поизрасходовали. Найдутся в порту?

— Есть, но только к горным пушкам. В конце семнадцатого у нас в порту партия их в тысячу штук застряла каким-то образом.

— Вот это находка. Берем всю тысячу…

Бердянский совет увечных воинов оказал белым добровольцам действительно неоценимую помощь. Тылы пополнились провиантом Из портовых складов забрали всю тысячу снарядов к горным орудиям. Нашлись и патроны в достатке, обмундирование, обувь. Гетманская комендатура такому опустошению складов в бердянском порту помешать не смогла, поскольку порт продолжали охранять вооруженные инвалиды, имевшие всю полноту военной выправки, сплоченные и дисциплинированные люди.

Не нашлось разве что медикаментов, а в отрядном лазарете закончился даже „прозаический“ йод. Бинты медицинские сестры стирали и перестирывали, вываривая их в котле.

Все же насолить белым русским добровольцам комендант-гайдамак несколько сумел. Он заявил в порту, когда его „разгрузка“ дроздовскими интендантами уже завершалась:

— В Бердянск прибыл германский эшелон. Я получил полное доверие его начальника. Поэтому вывоз сахара запрещаю: он украинский, а потому не для русских офицеров, которые не подчиняются Центральной Раде.

Так „дрозды“ на дорогу вместо шестисот пудов сахара получили только сто. Применять силовой нажим в вопросе о сахаре Дроздовский запретил. Военный конфликт в умиротворенном Бердянске его бригаде был бы совсем не кстати.

Однако Михаил Гордеевич проявил немалую твердость в „бодании“ с петлюровцем, когда вопрос зашел о лошадях, которых белые забирали в городе. Речь, разумеется, шла не о частном имуществе. Все началось с разговора со штабс-капитаном Абальянцем.

— Господин полковник, ко мне в штаб явился этот гайдамак с какой-то телеграммой из Киева и потребовал, чтобы мои инвалиды забрали у белых, то есть у вас, всех городских лошадей.

— А вы что ему на это ответили?

— Показал комбинацию из трех пальцев.

— Молодец! Правильный поступок.

— Но все же что нам делать, господин полковник? Он же может в это дело немцев с австрийцами впутать.

— А мы время до нашего ухода с вашей помощью потянем. С вашей доброй, конечно, помощью.

— Согласен. Но как мы время потянем?

— А очень просто. Вы запросите от военного штаба за номером таким-то начальника городского конского запаса, И поставите об этом в известность гетманского коменданта.

— Тогда все понял. Начальник конского запаса подумает и тоже даст письменный ответ по интересующему нас и коменданта вопросу. И отвечу ему опять же письменно.

— Когда этот ответ уйдет из бердянского военного штаба, гетманцу останется только искать ветра в поле. Бригада будет уже в походе…

…Из Бердянска бригадная походная колонна выступила утром 13 апреля. Дроздовскому в день перед уходом стало известно, что начальник германского эшелона получил интересное телеграфное сообщение из штаба 15-й ландверной дивизии, занявшей Мелитополь. Там оценивались силы русской добровольческой бригады, уходящей на Дон, в пять тысяч человек, в том числе две тысячи фронтовых офицеров. В действительности „дроздов“ было намного меньше — немногим более одной тысячи бойцов.

Михаилу Гордеевичу все же пришлось в чем-то высказать сожаление по поводу пребывания в Бердянске. Эту ноющую мысль он заключил в таких словах:

— Деньги местного военно-промышленного комитета нам улыбнулись. А ведь из чего-то я должен жалованье платить людям И за постой, провиант местным жителям тоже платить из чего-то надо…

На дневке в Новоспасском, в котором белых, то есть вооруженных людей, приняли с известным радушием, село дало нескольких добровольцев, среди которых оказалось двое мальчишек-кадет.

Новая дневка состоялась в Мангуше — „греко-татарской деревне. Богатой, большой, благоустроенной, уцелевшей от грабежей и контрибуций, не шедшей течением большевизма“. Так ее охарактеризовал в своих дневниковых записях Дроздовский.

Для него ночлег в Мангуше оказался почти бессонным Поздно вечером ему доложили, что из Бердянска бригаду догнал ротмистр Бологовский, посланный ранее на разведку в Кубанскую область. Михаил Гордеевич приказал немедленно звать его к себе:

— Бологовский! Я так рад тебя видеть. Ведь ты же вернулся из неизвестности. Как ты нас нашел? Как возвращался?

— Из Ейска морем добрался в Бердянск. Нанял рыбацкую лодку. А там мне помогли достать коня и показали дорогу, по которой наши ушли. Собственно говоря, дорога по берегу Азова здесь одна.

— Какие новости привез?

— Не самые радостные, Михаил Гордеевич. Но зато определеннее, чем сообщал ранее. И даже несколько лучшие.

— Выкладывай.

— По тому, что узнал, генерал Корнилов определенно убит, когда штурмовал Екатеринодар.

(Не желая умалять боевой дух отряда, Дроздовский поставит в известность о гибели генерала Корнилова только командиров.)

— Вот это потеря для Белого дела! Екатеринодар взяли?

— Нет. Отошли от него без патронов и снарядов. Добровольческой армией теперь командует генерал-лейтенант Деникин. Не Алексеев. Кубанское казачество повернулось к добровольцам. Это уже состоявшийся факт.

— Какие силы выставляют кубанцы?

— У Армавира, по слухам, находятся крупные надежные казачьи силы генерала Баратова. Он из Персии пришел на Кубань.

— Так. А что еще?

— Генерал Эрдели командует большими силами кубанских казаков. Те хотят вернуть себе Екатеринодар — ведь это их войсковая столица.

— А так, какое впечатление о Кубанской области? О положении дел в ней?

— Сложно определить. На базарах и в газетах — одни слухи. Но белая борьба несомненно усиливается.

— Это отрадно, Болотовский. Это то, что нам сегодня важно. Молодец! Не могу тебя не похвалить за такую дальнюю разведку. Ее можно назвать только стратегической.

— Благодарю, Михаил Гордеевич. А как у нас дела здесь?

— Всего не скажешь. Пополнились немногим числом добровольцев. Но люди горят желанием пойти в бой. А Дон, сам знаешь, ротмистр, уже рядышком, рукой подать уже можно.

— Со мной уходил на Дон к казакам поручик Кудряшев. Удалось ли ему туда пройти?

— Нет. Он выдавал себя за фронтового большевика и за это едва не поплатился жизнью среди крестьян. Но вернулся назад невредимым Сумел уйти от мужиков-селян.

— А моя команда конной разведки?

— Твои все целы. Отличались не раз. Иди принимай команду и отдыхай. Завтра выступаем из Мангуша…

После разговора с ротмистром Болотовским в походном „Дневнике“ ее автор оставил не самую спокойную для души запись:

„В общем, неопределенность и неясность кругом, есть что-то родное, какая-то точка, к ней надо стремиться, но блуждающая, какая, где, куда идти? Вообще только слухи, почти ничего реального, отрезаны от мира, весь в своих руках, на своем ответе…

А денег мало, они иссякают…

Грозный знак“.

Уже за полночь к еще не уснувшему Дроздовскому прибыл полковник Жебрак-Русанович. Он был с мичманом Шахматовым, который был оставлен им еще два месяца назад в Одессе, чтобы быть провожатым для организовавшегося там офицерского отряда. Тот принес с собой не самые радостные вести.

— Мичман Шахматов из Балтийской дивизии. Прибыл из Одессы. Шел по вашим следам. Наконец догнал.