4. Быть внепартийным, не вносить и не допускать в свои ряды никакой партийной розни, политических страстей, агитации и т. д.

5. Признавать единую волю поставленных надо мной начальников и всецело повиноваться их приказаниям, не подвергая их обсуждению.

6. Всюду строго соблюдать правила дисциплины, подавая собой пример окружающим.

7. Безропотно и честно исполнять все обязанности службы, как бы они тяжелы временами ни были.

8. Не роптать, если бы случайно оказался недостаток обуви, одежды, пищи или она оказалась бы не вполне доброкачественной.

9. Также не роптать, если бы оказались неудобства в расквартировании, как то: теснота, грязь, холод и прочее.

10. Не употреблять спиртных напитков и в карты не играть.

11. Без разрешения своих начальников от своей части не отлучаться.

12. В случае неповиновения, дезертирства, восстания, агитации против дисциплины подлежу наказанию по всей строгости законов военного времени».

Каждая такая акция скреплялась подписью добровольца. Находились люди, которые в последний момент не решались взять на себя такие обязательства, с одной стороны простые для военнослужащего, с другой — ко многому обязывающие в преддверии Гражданской войны в России, дыхание которой ощущалось прежде всего на ее окраинах.

Последняя неделя января 1918 года показала, что генерал Кельчевский для роли организатора Добровольческого корпуса совсем не годится. Он начал с того, что раздул штаты своего штаба до невероятных размеров, формируя строевые части «остаточным порядком». При этом он начисто забыл о пропаганде идей русского добровольчества и целей создаваемой белой силы.

Положение же дел в 1-й Скинтейской бригаде смотрелось совсем иным. Дроздовский через своих вербовщиков продолжал притягивать к себе все новых и новых добровольцев. К началу февраля в его бригаде числилось уже свыше пятисот решительно настроенных людей, почти сплошь фронтовиков. Они ждали своего часа, когда их «бросят в поход и в бой».

Вскоре в корпусном руководстве произошел раскол. Это случилось в первых числах февраля на совещании в штабе 9-й армии, где Кельчевский собрал совещание командования добровольческих формирований.

— Господа офицеры, о положении дел в корпусе нам доложит начальник его штаба генерал Алексеев.

— Анатолий Киприанович, господа. На сегодняшний день в корпус, по представленным мне данным, записалось пять тысяч человек. Большинство из них офицеры. Но, как боевая единица, добровольческий корпус не боеспособен. Это факт.

— Как так? Пять тысяч бойцов и в них нет боевой силы? Объясните, пожалуйста, Сахаров, сказанное вами.

— Анатолий Киприанович, из пяти тысяч человек три находятся на штабных должностях по всему фронту, и к месту формирования бригад почти никто из них не прибыл.

— Прибудут, уверяю вас. Телеграммой за подписью Щербачева будут вызваны к нужному дню. Что у вас с остальными двумя тысячами добровольцев?

— Полторы тысячи из них значатся в списках Кишиневской бригады. Но это гоголевские мертвые души.

— Доказательства, Анатолий Николаевич?

— Пусть вам их изложит командир Кишиневской бригады генерал Белозер, Анатолий Киприанович.

— Генерал Белозер, прошу вас объясниться.

— Начальник штаба корпуса прав. От генерала Асташова, моего предшественника, мне достался списочный состав бригады в полторы тысячи человек, а в Кишиневе я не могу собрать две-три сотни человек. Хуже того, винтовок почти нет. Пулеметы отсутствуют. Пушек — ни одной.

— Что вы этим хотите сказать, генерал Белозер?

— Только то, Анатолий Киприанович, что вместо Кишиневской добровольческой бригады на сегодняшний день в наличии есть только усиленная офицерская рота, вооруженная наганами, вальтерами и саблями. Не ей вести бой в поле — только нести в городе патрульную службу.

— Ясно. Генерал Сахаров! Анатолий Николаевич, что тогда в наличии из корпусных войск?

— Только бригада полковника Дроздовского в пятьсот штыков.

— И все?

— Так точно, все. Пятьсот штыков, которые рвутся в бой с большевиками и прочими разрушителями России.

— Если это все наши реальные силы, то тогда напрашивается мысль о невозможности похода на Дон, на соединение с отрядами Алексеева и Корнилова, с донскими казаками. Ваше мнение, Сахаров?

— Я считаю, что здесь слово должно быть за генералом Щербачевым, как старшим в русской части нашего фронта.

— А ваше мнение, полковник Дроздовский?

— Мое мнение таково: я готов с каким угодно числом решительных людей пойти на Дон к генералу Корнилову. И я перед вами даю слово офицера, что я доведу их к Дону!

— Но это же авантюрный ход, Михаил Гордеевич?! Пройти по всему Причерноморью с отрядом в пять сотен бойцов?

— И я проведу их на Дон. У меня не просто добровольцы-фронтовики, а большей частью офицеры. У меня многие из них с Георгиевскими солдатскими крестами. Ими русская армия может только гордиться.

— Дроздовский, армии уже больше нет. Все железные дороги запружены эшелонами с вооруженными дезертирами. Их толпы уходят в Россию по всему фронту. А отряды местных Советов? А в скинтейских бараках у вас всего пятьсот штыков.

— Михаил Гордеевич, поймите, корпуса у нас нет. Не получилось. Что нам делать при вашей решительности, скажите на милость?

— Скажу. Пробиваться с боями на Дон, к Лавру Георгиевичу Корнилову, с тем, что мы собрали в кулак.

— Но это авантюра, а вы, Дроздовский, своим упрямством смахиваете сейчас на маньяка, который готов погубить людей.

— Меня, господа, можете называть как угодно, авантюристом или маньяком. Но я не изменю присяге государю императору, единожды мной данной. А свою бригаду в бой поведу…

…Когда генералу от инфантерии Щербачеву доложили о ситуации с формированием при 9-й армии Кельчевского Добровольческого корпуса, он впал в уныние. Это, пожалуй, была его единственная надежда на удержание фронта в своих руках, на котором от полков старой армии оставались уже во многих случаях одни названия и номера. Он спросил прибывшего к нему в Яссы с докладом генерала Сахарова:

— Мнение участников совещания, Анатолий Николаевич?

— Корпуса как боевой силы на сегодняшний день нет, Дмитрий Григорьевич. Нам не с чем идти из Ясс в поход на Дон.

— Мнение участников было едино? Или нет?

— Против выступил полковник Дроздовский. Высказался крайне резко. Думаю, что он предпримет самостоятельные действия, без вашего на то приказа.

— Я знаю, что собранные им в Скинтее добровольцы настроены крайне решительно. Сколько у него на сегодняшний день людей?

— Всего в наличии немногим более пятисот штыков. Он приступил к формированию офицерского пехотного полка в три роты, батарей, нескольких команд. Бригада постоянно пополняется добровольцами.

— Скажите мне откровенно, Анатолий Николаевич: вы вместе с Кельчевским верите в то, что, скажем, в ближайший месяц мы сможем досоздать корпус?

— Нет, Дмитрий Григорьевич.

— Румыния если не сегодня, то завтра подпишет сепаратный мир. Без русских армий королю Фердинанду наступит скорый конец. Австрийцы и германцы в считаные дни возьмут Яссы, а там через Прут шагнут в нашу Бессарабию. А наш фронт сегодня — сплошные дыры из-за отказа солдат сражаться.

— А что на это приказывает новая власть из Петрограда?

— Так называемый Совнарком указывает только на революционный пыл освобожденного непонятно от какого рабства народа России.

— Германия с Австрией уже выставили перед румынами какие-то требования, Дмитрий Григорьевич?

— В том и дело, что да. Одно из главных требований — роспуск всех русских добровольческих частей на территории Румынского королевства. То есть здесь, под Яссами.

— Речь идет о бригаде полковника Дроздовского?

— Именно о ней, Анатолий Николаевич. Немцы знают, что ее состав вместе с командиром — из монархистов. Они стоят за союзнический долг перед Антантой.

— Если Дроздовский откажется распустить своих добровольцев, что будет тогда?