Хочу задать тебе вопрос в связи с рецензиями для «Нью-Йоркеpa». Вопрос это деликатный, ибо меньше всего мне бы хотелось заступать на твою территорию. Если ты опять все возьмешь в свои руки, это будет, конечно же, превосходно. Но если между уилсоновскими текстами и впредь останутся просветы, не мог бы я их заполнить своими рецензиями, как по-твоему? Ты бы не мог nashchupat' pochvu в «Нью-Йоркере», или же мне самому написать об этом миссис Уайт? Ответь мне со всей откровенностью, что ты думаешь об этой моей довольно вздорной идее — должен же я что-то предпринять для улучшения своего финансового положения! Осенью я отказываюсь от кураторства в Музее — уж очень мешает он моей литературной работе. С Вериной помощью я переписал около тридцати лекций по русской литературе и дважды в неделю читаю их в Уэллсли. Я рассчитывал, что теперь, когда Кросс умер, у меня появится шанс попасть на отделение славистики в Гарвард. Но, по всей вероятности, я не тот человек, который им нужен. Ничего не вышло и из затеи устроиться на русское радио. Добрый старый Ника получил место, которое было обещано мне…

Что ж, теперь самое время сесть поудобнее и приступить к чтению «Под знаком незаконнорожденных». Мы оба очень бы хотели вас видеть, но, к сожалению, сейчас покинуть Кембридж не можем. Не исключено, что окажусь в Нью-Йорке весной.

Над чем ты сейчас работаешь? Я прочел (а верней, перечел) «Что знала Мейзи». Чудовищно. Возможно, есть какой-то другой Генри Джеймс, и я постоянно берусь не за того, кого надо?

В.

Дорогой Владимир,

роман «Под знаком незаконнорожденных» меня несколько разочаровал. Сомнения возникли у меня, еще когда я читал первые главы, которые ты мне показывал, и я выскажу тебе свое мнение, каким бы несправедливым оно тебе ни казалось. Есть на этот счет и другая точка зрения: я знаю, например, что Аллену Тейту твой роман понравился необычайно; он говорил мне, что считает его великой книгой. На мой же взгляд, хотя в романе есть что похвалить: превосходный слог, тонкая ирония, — к твоим лучшим вещам его отнести нельзя. Прежде всего, мне кажется, у него тот же недостаток, что и у твоей пьесы про диктатора. Политика, социальные преобразования — это не твои темы, они тебе не даются по той простой причине, что тебя все эти вопросы совершенно не интересуют, ты никогда не брал на себя труд понять их. Для тебя такой диктатор, как Жаба, — это попросту вульгарное и гнусное существо, которое угрожает серьезным и значительным людям вроде Круга. Ты совершенно себе не представляешь, почему и каким образом Жабе удалось взять власть и что такое его революция. В результате — написанная тобой картина оказывается довольно невнятной. Только не говори мне, что истинный художник не должен иметь с политикой ничего общего. Художник может не принимать политику всерьез, но если уж он обращается к подобным темам, то обязан знать, что они собой представляют. Никто так не сосредоточен на чистом искусстве, так не погружен в него, как Уолтер Пейтер,^{156} чью книгу «Гастон де Лятур» я сейчас дочитываю. Но я со всей ответственностью заявляю, что он гораздо глубже проник в суть непримиримой борьбы между католиками и протестантами в XVI веке, чем ты — в конфликты века XX.

Мне также кажется, что тебе не слишком удалась вымышленная страна. Твоя сила — в наблюдательности, умении запечатлеть реально происходящее; объединив же германское и славянское, ты создал нечто, от реальности очень далекое — тем более когда сопоставляешь придуманную тобой страну с жуткой современной реальностью. В сравнении с нацистской Германией и сталинской Россией испытания твоего несчастного профессора выглядят отталкивающим бурлеском. Уже в первых главах Круг не показался мне слишком убедительным, я остался равнодушен к судьбе его жены и сына. Но я-то надеялся, что ты в конечном счете вывернешь его наизнанку, все переиначишь и покажешь, что наши представления о несправедливости и трагедии носят характер чисто субъективный — что-нибудь в этом роде. (Жаль, что ты отказался от мысли столкнуть лицом к лицу героя и его создателя.) В результате же у тебя получилось сатирическое описание событий, столь ужасных, что сатира к ним не применима, — ведь для того, чтобы что-то высмеять, нужно изобразить предмет хуже, чем он есть на самом деле.

И еще одно. «Незаконнорожденные» (за исключением той пьесы) — единственная твоя вещь, которая, по-моему, затянута. Действие лишено пушкинской легкости, которая всегда восхищала меня в твоих книгах. Я понимаю, что здесь ты стремишься к более густой прозе, чем, например, в «Себастьяне Найте», и некоторые места написаны превосходно, но иногда — только не посылай мне бомбу замедленного действия — «Незаконнорожденные» напоминают мне Томаса Манна.

Надо сказать, что по сравнению с рукописью, которую я видел, последний вариант существенно выигрывает. Надеюсь перечитать «Незаконнорожденных», когда получу книгу, и, может статься, оценю то, чего не оценил раньше. Кстати, я теперь вижу, что был неправ, поменяв в корректуре род derrière[128] — для меня почему-то это слово всегда женского рода. Одну вещь я, кажется, забыл поправить: девица говорит, что у Мака «a regular sense of humor».[129] Так сказать нельзя. Она должна либо сказать: «Не had a wonderful sense of humor» или «Не was a regular card».[130] Думаю, слово «regular» здесь вообще не годится.

Насчет «Нью-Йоркера». Я с ними договорюсь. Говорить надо с Уильямом Шоном, а не с миссис Уайт. Ты должен написать ему письмо, а я с ним созвонюсь. Думаю, мысль хорошая. В настоящее время мы с Гамильтоном Бассо^{157} пишем в журнал по очереди по одной рецензии в месяц, но я им задолжал несколько рецензий за прошлый год, поэтому пока ситуация останется прежней.

А что, радиопередачи ведет Николай? Я и не знал, что он уже вернулся из Европы.

Прежде чем поставить крест на Генри Джеймсе, попробуй прочесть его длинный роман «Княгиня Казамассима» и первый том его автобиографии «Маленький мальчик и другие». Эти вещи представляют две разновидности его творчества, с которыми ты, возможно, еще не познакомился.

Мы живем здесь, в Уэллфлите. Дни проходят довольно однообразно, но мы тихо трудимся во благо человечества. Нина останется у нас, пока Пол не вернется из Китая. В Нью-Йорке мы едва ли окажемся раньше конца марта. Я по-прежнему работаю над книгой о своем путешествии в Европу. К тому времени, когда она выйдет (следующей осенью), она безбожно устареет.

Да, с Лафлином я порвал окончательно. Давным-давно он попросил меня об одной услуге, я послал ему письмо, где написал, что я думаю о том, как он ведет дела. Сколько времени, например, он никак не выпустит книгу твоих рассказов! Попробуй передать ее в «Холт».

Будь добр, не пиши в своих письмах русские слова латинскими буквами — мне так гораздо труднее их разобрать и приходится, чтобы понять, что ты хочешь сказать, мысленно переводить их в кириллицу.

Привет Вере. Надеюсь, ты простишь меня за то, что профессор Круг понравился мне меньше других твоих героев.

Всегда твой

ЭУ.

Дорогой Кролик,

spasibo za pismo i zamechania — прости, я-то думал, что, вписывая эти русские слова, даю тебе скромные, неформальные уроки русского языка, но, по всей видимости, метод мой оказался плох.