горий и, обернувшись ко мне, добавил: — вот послушай-ка,

Сергей Иванович, больно занятно. И откуда только у него

берется!

Началась нескончаемая повесть про Ларку — дурака, учи-

нявшего на прииске всякого рода безобразия. Слушая эту

повесть, хотелось сплюнуть, отвернуться, не слушать. Макся

говорил спокойно, без тени улыбки или смеха на лице. Гри-

горий же поминутно деланно и насильно смеялся. Хотя ему

и не было смешно, но он хотел показать товарищу, что

вполне постигнул прелесть рассказа, и что он вообще слав-

ный и бравый малый.

Но вот послышалось визжание приближающейся тачки,

и мы взялись за гребки. Опять закипела работа, полился

пот, зазвучали короткие сердитые слова по адресу безжа-

лостных комаров и слепней. Попрежнему скоро заныла

поясница, одеревенели руки и, казалось, что вот еще секунда,

и гребок выпадет из руки. На меня находит какое-то оду-

рение— работа мозга совершенно останавливается, работаю

автоматически, почти без сознания. Спасительное — закури!—

выводит меня из этого состояния, я отбрасываю гребок

и опускаюсь на кочку.

Макся продолжает свой рассказ про Ларку, Григорий —

насильно смеется.

Кругом вьется масса огромных слепней. Я схватываю

одного из них и подношу к торопящемуся куда-то по песку

муравью. Это его озадачивает, он останавливается, минуту

стоит неподвижно и вдруг решительно схватывает выры-

вающегося из моих пальцев слепня. Я разжимаю пальцы,

и между двумя насекомыми завязывается отчаянная, смер-

тельная борьба. На эту пару наткнулся пробегавший мимо

муравей. С минуту он постоял в нерешительности, а затем

схватил слепня за заднюю часть, и скоро все трое скрылись

в густой траве.

Визжание приближающейся тачки заставило всех стать

у колоды. Снова закипела молчаливая работа, по телу

заструился пот, стали подергиваться тела от укусов кома-

ров и слепней. Только после полудня был перерыв подольше,

с чаепитием. Под пихтой был разведен огонь, вскипячена

вода в котле и чайнике. Для вкуса в котел были брошены

листы смородинного куста, что делало чай, действительно,

более приятным и ароматным. Закусывали черным хлебом.

Не смотря на то, что завтрак был так скромен, силы после

него как будто прибавились, гребок показался легче и буду-

щее светлее. Тяжеловато только было от шести стаканов

чая.

Незаметно подошел вечер. Плывшие весь день по небу

тучи столпились на западе, почти закрыв опустившееся

солнце. Последний, помутневший в тучах луч его упал

вдруг бледным пятном па колоду, через минуту мелькнул

на верхушке старой засохшей березы и исчез. Кругом за-

пыли и заколебались мириады комаров и скрылись в траву

слепни. От усталости голова совершенно перестала рабо-

тать.

— Последняя, — сказал Никита, вываливая песок из

тачки в колоду.

Наконец. А вот и Трофим Гаврилович замелькал между

деревьев, тяжело ступая большими сапогами по выкатам.

Он тоже очень устал, что видно по его полуоткрытому рту,

по его одеревеневшему лицу и бессильно опущенным кистям

рук. По дороге он закрывает выход воды из болотца и под-

ходит к бутаре, чтобы собрать золото, осевшее на дно ко-

лоды и бутары. Тихою струей смывается оставшийся еще

песок, и тотчас в разных местах заблестели зерна золота

среди черного шлиха. После долгой и осторожной промывки

и работы гребком, собирается, наконец, в одном месте кучка

из золотинок, сгребается в железный маленький черпачек,

высушивается на огоньке и ссыпается в бумажный меше-

чек. На вид было золота золотников 4—5, т.-е. рублей на

16 — 20. Это промывка далеко не блестящая, но все же

представляющая некоторые выгоды.

Совершенно разбитые и голодные пришли мы на стан.

Обед состоял из мясного супа и кислого молока. Петр Ива-

нович не переставая и оживленно пикировался с Фаиной

Прохоровной, все время язвившей Петра Ивановича за его

неудачи, за недостаток во всем необходимом, за нехватку

сахара, мяса, крупы, за отсутствие денег. Мучительною

болью отдавались эти укоры в душе Петра Ивановича, лицо

его выражало крайнее смущение, тоску, и, однако, он силился

добродушно улыбнуться, ответить, и лишь иногда с легким

вздохом произносил:

— Ах, вы, пила этакая, да вы можете человека совсем

со свету сжить. Вот потерпите, найдем золото, будут деньги,

и все будет. На все надо терпение, Фаина Прохоровна,

сразу ничего не делается.—

— Чего и говорить, дождешься тут с вами. С голоду

помрешь.

Сначала меня поразило то добродушие, с которым Петр

Иванович позволял жене служащего пробирать себя, но по-

том я догадался, что Петр Иванович долго уже не платил

Адрианову жалования.

Выпив стакан чая, вышел из комнаты на воздух. Была

почти полная ночь. На западе еще светился нежный золо-

тисто-розоватый, тихий свет; и на его фоне совершенно

отчетливо выступали острые и строгие, точно зубья гигант-

ской пилы, верхушки пихт и елей. Правее заката растя-

нулось но горизонту тяжелое, мутно-синее облако. Широ-

кая гора Алатага уперлась в него своею вершиною и оста-

новила его грузный и плавный полет, А еще дальше, на

другой стороне неба, из-за горы осторожно поднимается

луна, разбрасывая по горам прозрачную, серебристую ткань

из своих лучей. В синевато-темной глубине неба загора-

лись и вспыхивали цветными огнями звезды. Смутная тайга

хранила молчание. В ней, как и в небе, дарила тишина,

и в то же время чудилось, что от нее исходит какое-то

неслышное, но могучее звучание, точно тайга тихо дремлет

и в дремоте глубоко и мерно дышит, выпуская из себя

теплый ароматный пар, мерно, неуловимо колышет свои

ветви, иглы, листья.

Около тлеющих остатков костра неподвижно стояла корова

монотонно жуя жвачку. Скрывшийся в траве Гнедко то и

дело позвякивал колокольцем. Сонные куры вяло поспорили

из-за места.

А вот и ночная, зловещая птица начала свое угрюмое

у - уканье. — Шубу — шубу! — глухо звучит ее странный

и мерно повторяющийся крик среди мертвой тишины, то

где-то далеко в глубине леса, то совсем близко на горе, то

снова далеко и неясно. В ответ на зов самца с облитой

лунным светом вершины исполинского высокого кедра раз-

дается хрипение самки, точно давящейся чем-то непрогло-

ченным. Но скоро эти звуки замерли. В низинах зашеве-

лился туман.

Так прошли шесть рабочих дней.

* * *

В субботу рабочий Никита и кузнец Николай предло-

жили мне отправиться ночью па близлежащее болотце

посторожить диких козлов. Каждую ночь, на рассвете, эти

животные начинают громко кричать, подзывая самок и взбу-

дораживая наших собак, Я поспешил согласиться, и мне

было наказано собраться к десяти часам вечера.

Никита — старый таежный волк, родившийся, выросший,

и доканчивающий дни свои в тайге, вечный скиталец

и искатель золота, — то самостоятельный, то в качестве наем-

ного рабочего у кого-нибудь другого. Ему уже минуло

60 лет, но па голове нельзя заметить седых волос, которые

густым и ровным покровом закрыли верх его головы. Только

цвет их сделался каким-то блеклым, близким к цвету его

полинявшего светло-коричневого кафтана. Бритое, бронзовое

лицо светится ласковым добродушием, плутоватостью, за

живыми, проницательными глазами чувствуется природный

ум, а спокойные движения и походка говорят об уверенности

в себе и рассудительности. Костюм Никиты был тот же,

что и у всех таежных бродяг: шляпа с короткими полями

буровато-темноватого цвета, полинялый короткий кафтан,