Он же занимался приемом, расквартированием и запуском учебного процесса прибывающих из России пехотных и артиллерийских пополнений. Так что удивляться тому, что в декабре Гриппенберг именно ему приказал возглавить 3-ю армию, из этих частей, в основном, и составленную, не приходится.

Новый вождь Маньчжурской армии особое внимание уделял тому, что происходило в армейских тылах. Многим запомнился самый первый приказ, который издал Гриппенберг в качестве командующего: генерал Шуваев был назначен им начальником службы тыла — главным интендантом действующей армии. Теперь ему предстояло на ходу реорганизовать систему снабжения войск всем необходимым от печки-буржуйки, тушенки и зубного порошка до сапог, плащ-палаток и конского фуража.

Такая должность вводилась в русской армии впервые, но, судя по всему, Гриппенберг знал, что ему предстоит, ибо из России в помощь Шуваеву прибыли не только интенданты-спецы из главного штаба, но и несколько жандармских офицеров.

Кстати, бывшие жандармы и полицейские-добровольцы должны были составить и до 30 % личного состава пяти рот вновь созданного армейского управления полевой жандармерии, командовать которым был назначен приехавший из Киева вместе с Сухомлиновым свежеиспеченный полковник Бонч-Бруевич.

Землетрясение в головах случилось полное. Кто-то из старших офицеров, а особливо — интендантов, готовился паковать чемоданы, подавляющее же большинство окопного офицерства ликовало…

Куропаткин уехал из Мукдена 20-го числа, когда до армии дошел Указ о назначении его сопредседателем с российской строны вновь созданного Постоянного Консультативного комитета русского и французского военных министерств, вернее нашего Главного и их генерального штабов.

Несмотря на драматические для него лично обстоятельства, Алексей Николаевич как мог бодрился, держался молодцом, с кем мог тепло и сердечно попрощался. До поезда Гриппенберг его проводил лично. Пожимая руку своему преемнику у двери вагона, Куропаткин сказал: «Удачи Тебе, Оскар Казимирович. Армию нашу воевать мы научили. Даст бог, Тебе теперь проще будет новую славу нашим знаменам стяжать. Знай: обид на Тебя не держу, волю же Императора всегда наивысшей справедливостью почитаю…» Они обнялись, и Куропаткин вошел в вагон. Больше в Маньчжурии он не был. Никогда.

Со слов очевидцев известно, что сразу после отбытия Куропаткина, британский военный агент полковник Уотерс, поздравляя Гриппенберга с вступлением в командование армией заявил: «Теперь, генерал, у Вас есть все для того, чтобы стать русским Китченером!» На что, не отличавшийся особой дипломатичностью и не лезущий в корман за словом Оскар Казимирович, ответил англичанину известной фразой, которую потом растиражировали в прессе: «Вы и вправду думаете, что я пришел довоевывать выигранную не мной кампанию и загонять гражданских в концлагеря?»

Годы спустя, роль генерал-адъютанта Куропаткина в русско-японской войне некоторые российские и зарубежные военные историки упорно пытались сравнить с ролью Барклая де Толли в Отечественной войне 1812-го года, а самого Алексея Николаевича полагали безвинно пострадавшим.

Возможно, что в этом и были бы определенные резоны, если бы не результат Гайпин-Дашицаоского сражения, которое японцы дали Маньчжурской армии спустя всего три недели после отъезда его в Петербург. Ибо эта серьезная неудача русских войск во многом была предопределена оставленным после себя «наследством» генерала Куропаткина: численной расстановкой, расположением их и позициями, чего Гриппенберг и Сухомлинов просто не успели вполне изменить до начала наступления неприятеля.

Пока наши войска приводили себя в порядок, а в штабах происходила смена командования и решались различные сопутствующие этому многочисленные вопросы, японцы тоже не дремали. После высадки у Дагушаня 4-й армии Нодзу, они оперативно подтянули тылы, завезли боеприпасы и пополнили части первой линии. После чего, ударив по Штакельбергу с фронта и во фланг превосходящими силами, японские 2-я и 4-я армии в ходе трехдневных упорных боев вынудили его перед лицом перспективы возможного окружения в прибрежном районе, простреливаемом с залива японским флотом, очистить позиции у Инкоу и начать отход к Ляояну.

Попытка Гриппенберга восстановить положение стремительным броском на Инкоу еще не закончившего формирование корпуса Мищенко провалилась из-за флангового давления частей Куроки и Нодзу. Конечно, нельзя сказать, что усилия Павла Ивановича и его кавалеристов пропали даром: их действия существенно облегчили маневр Штакельберга, отошедшего в относительном порядке вдоль восточного берега Ляохэ и не оставившего противнику ни одного исправного орудия. Но итог все равно был не в нашу пользу: взорванный при отступлении форт и портовый город Инкоу был потеряны, всякая физическая связь Маньчжурской армии с Порт-Артуром прервалась.

Из-за начавшихся в ночь на 15-е октября проливных дождей, генерал Гриппенберг отказался от намерения быстро перегруппировать свои войска и немедленно нанести контрудар во фланг армии Куроки, на чем настаивали некоторые участники военного совета в Ляояне. Время показало, что он был полностью прав, поскольку десятидневное ненастье вскоре превратило в жижу не только дороги, но и тропы.

Тем временем японцы воспользовались сложившейся ситуацией и проблемами у нашего флота, и смогли беспрепятственно высадить в Чемульпо с 42-х транспортов 5-ю армию генерала Кодамы — свой последний стратегический резерв.

Так, неудачно для русской армии, завершилось Гайпин-Дашицаоское сражение. В его ходе японцы продемонстрировали умение быстро и грамотно создавать локальное численное превосходство на выбранном ими участке наступления, а также оперативно реагировать на меняющуюся обстановку — давление Куроки на фланг Мищенко с угрозой окружения и его, и Штакельберга. Однако японцам так и не удалось достигнуть окончательной цели операции — окружения, разгрома и пленения войск Штакельберга.

Со своей стороны русские в очередной раз продемонстрировали свою стойкость и искусство оборонительного боя: арьергардные заслоны и пулеметчики не позволили японцам помешать организованному отходу наших войск от Инкоу. Прекрасно показала себя наша армейская голубиная почта — именно крылатые военные почтальоны доставили в штаб генерала Штакельберга приказ об отходе к Ляояну и о выдвижении на помощь к нему кавалерии Мищенко.

Хотя общие наши потери были в этом сражении относительно невелики — менее пяти тысяч убитыми — японцы обосновались в Инкоу, прочно отрезали Квантун с Порт-Артуром и соединили, наконец, три свои маньчжурские армии генералов Оку, Нодзу и Куроки. Вскоре к ним присоединилась и армия Кодамы, высаженная недалеко от Сеула, — фактически, последний стратегический резерв островной империи. Общее командование над ними принял прибывший из Токио маршал Ояма Ивао.

Судя по всему, японское командование намеревалось в ближайшее время поставить на карту все: затяжка с генеральным сражением приводила их к неизбежному поражению в войне, поскольку уже через три-четыре месяца постоянно нарастающий численный перевес русских армий полностью парализовал бы наступательную стратегию японцев, а усиливающийся русский флот грозил перерезать линии снабжения между их метрополией и Кореей. Это, в свою очередь, повлекло бы за собой и крах любой их оборонительной стратегии. Прокормиться в Корее их армия в четверть миллиона человек теоретически могла. Но вот получать боеприпасы ей было бы не откуда.

Маршал Ояма был просто вынужден идти ва-банк. Скорый выигрыш генерального сражения на суше — вот тот единственный шанс, который давал возможность Японии еще какое-то время успешно вести войну. А если бы он был дополнен серьезной победой на море, то и шанс на заключение выгодного для Токио мира.

Даже не имея завязших под Артуром дивизий генерала Ноги, Ояма, объединив силы четырех армий общей численностью почти в 200 тысяч человек, пока еще мог рассчитывать на успех. Тем более, что моральный дух японских войск был высок как никогда: взятие Инкоу было представлено токийскими лондонскими и вашингтонскими газетами и телеграфными агентствами, как крупнейшая победя японского оружия.