— Чай, поди, мы не совсем идиоты, господин дохтур, — раздался голос того самого старого мастера, — сам гальванером[11] на Путиловском и догадался о вашей машинке как только провода разглядел, что арку обвивают. Чудотворной иконе они ни к чему, это верно. Только молод ты еще, дохтур, уж прости меня старика, но что есть — то есть, и в чем помысел божий…

— Не нам простым смертным дано догадаться, — пришла на помощь явно запутавшемуся в непривычных для него длинных словах работяге, Великая княгиня, — Он ведь действовать не только через гудящую и светящуюся икону способен. Он может, дабы не смущать умы чудом божьим, просто послать гениального изобретателя именно туда и тогда, когда нужно. Чтобы тот изобрел это металлонаходитель именно перед покушением на Помазанника божьего. Это как в притче о набожной женщине, которая при наводнении три раза отказывалась садиться в лодку, все ждала что ее Бог спасет. Когда же она утонула, душа ее пришла к Господу, и спросила «отчего же ты мне не помог?», что он ей ответил?

— А кто тебе, дура, три раза посылал лодку? — ответил тот самый старый мастер, — и сразу же поправился, — простите Ваше высочество…

— Отчего же, за исключением «дуры», Вы совершенно правы, — неожиданно весело ответила Ольга, — Ну да пройдемте, господа, а то Государь уже заждался.

— Вы хотите сказать, что после всего что тут было, после раскрытой попытки покушения на Его Императорское Величество, — запинаясь, выдавил из себя бледный как мел организатор шествия, — Государь хочет встретиться с нами? И нас всех сейчас не арестуют?

— С вами — не уверен, — отрезал Вадик, которому сий политикан-священнослужитель был совершенно не симпатичен, — Вам я бы порекомендовал готовиться объясняться с вашим начальством в третьем отделении. По поводу того, что вы, фактически, организовали шествие, под прикрытием которого к царю чуть не подкрались убийцы. А дальше… Это как они решат.

Раскрыв истинного «работодателя» Гапона, Вадик забил первый гвоздь в крышку гроба его карьеры «вождя народных масс». После чего со спокойной совестью передал бразды правления разворачивающегося в Зимнем невидонного доселе действа дворцовому коменданту, гофмейстеру и иже с ними. Его первый пункт в сегодняшней программе был выполнен на «отлично». Разрыв шаблона у большинства рабочих депутатов, увидивших воочию браунинги эсэровских боевиков, и примеривших на себя виртуальные нерченские кандалы соучастников Божьим промыслом не свершившегося цареубийства, явно читался на их лицах. Значит — пришло время для появления на подмостках истории главного актера…

— Господ выборных — прошу следовать за нами! Его Величество примет вас, для беседы о ваших проблемах и, во многом, справедливых просьбах и пожеланиях.

Государь и Самодержец Всея Великия и Малыя Руси принял рабочую депутацию в Малом тронном Зале. Царь, с непокрытой головой, в мундире капитана 1-го ранга российского флота, неподвижно, как каменное изваяние, восседал на троне те бесконечные две-три минуты, пока господ рабочих заводили в зал и выстраивали перед Императором в некое подобие ровной шеренги. При этом они нестройно кланялись, некоторые крестились. Гапон, судя по всему, совершенно растерявшийся, не выказывая никакого норова как-будто растворился среди остальных членов депутации. Кроме рабочей депутации в зал допустили нескольких журналистов и фотогрофа. Наконец, после того, как рабочие сами выпихнули вожака-пастыря на середину своего пестрого подобия строя, Император встал. Сверкнул магний у фотографа, когда вошедшие, как один человек, без всякого сговора и понукания, склонились перед своим Государем в поясном поклоне. Не стал исключением и Гапон…

— Господа выборные. Итак, — вы здесь. Перед нами. И Ваш Государь не убит «сей минут, сей секунд», как бы кому-то из присутствующих под этими сводами хотелось, — царь говорил спокойно и негромко, словно куда-то в даль бесстрастно глядя перед собой, прямо сквозь потемневшего лицом, и даже как будто уменьшившегося ростом, Гапона, — Желаем и вам всем жить и здравствовать, — Николай выдержал короткую паузу, после чего продолжил:

— Вы просили Нас о встрече, дабы искать защиты и утешения в ваших бедах и горестях, и голос ваш был нами не медля услышан. Вы даже взяли на себя труд самим предложить нам, как именно мы должны вам помочь, изложив это в Верноподданническом Адресе. Документ сий нами был прочитан со всем возможным вниманием. Мы находим, что многие жалобы ваши справедливы, а помыслы и просьбы — честны. Посему выражая вам наше монаршье благоволение, мы нашли возможным наши суждения и решения по каждой из забот, вас одолевающих, сегодня же вам изложить.

Царь величественно опустился на трон, легким кивком отпуская подданных. Аудиенция была закончена. Официальная. Но главное действо было впереди.

В одной из гостинных дворца непривычно шкварчали три двухведерных самовара. Но не успели выборные разобраться с местами у поставленных буквой П столов, как перед ними вновь появился Государь. Во взгляде самодержца Вадику было заметно отражение яростно бурливших эмоций: ему только что во всех подробностях доложили о предотвращенном покушении. Одно дело слышать от Плеве, Дурново, Банщикова и остальных, что его кто-то настолько не любит, что готовится убить. И совсем другое — подержать в своей руке браунинг, из которого в тебя могли десять минут назад всадить всю обойму.

Для депутатов буря чувств, промелькнувших на лице Николая и суровое, решительное выражение его глаз, сменившее ее, означали несгибаемую волю принять народную петицию, несмотря на все происки врагов народа (Вадик не удержался, и ввернул это выражение еще при обыске Рутенберга). Тихий одобрительный гул, пронесшийся по рядам выборных, был услышан Николаем: сорванное покушение добавило козырей, и проработанная совместно с Банщиковым, Дурново и Победоносцевым канва разговора вполне соответствовала моменту.

— Ну что ж, господа… Оставим формальности этикета: будем говорить свободно. Вам так будет проще. Я полагаю… Еще два дня назад, как того и добивался приведший вас честный отче Георгий, я собирался встретить всех, идуших ко мне со своими бедами, перед дворцом. На площади даже помост начали строить. Однако меня отговорили. И я скрепя сердце решил принять вас в зале, куда, к сожалению, все вместиться не смогли. Отговорили знающие люди, поскольку в большом стечении народа могли оказаться предатели, которые попытались бы стрелять в царя, метнуть бомбу, или начать палить в солдат, дабы развязать кровопролитие.

Почему именно предатели? Потому, что спровоцировать бойню и беспорядки в столице, обезглавить руководство державой в тот час, когда отечество ведет тяжелую, навязанную ему войну, способны либо предатели, либо прямые агенты внешнего врага. Тем более в момент, когда дела у этого врага стали идти в войне откровенно плохо. Ох как плохо!

Почему бойню? Неужели вы способны вообразить, что гвардейцы молча взирали бы на покушение? Погибли бы тысячи человек, еще больше осиротели бы и овдовели! Ни в чем не повинных в абсолютном своем большинстве! Скажите нам всем сейчас, отче Георгий, вы ЭТОГО желали? Говорите! МЫ вас спрашиваем?

— В-ваше величество, — вскочив со своего места прерывающимся голосом начал Гапон, руки его нервно тряслись, — Господь с Вами! Ни сном, ни духом! Исключительно вела меня мука духовная за бедственное положение работного люда… И требования наши…

— И о возможных последствиях площадного цареубийства для этого самого люда, паствы вашей, вы, милостивый государь, будучи душеспасителем, не задумывались?

— Но… Нет… Этого не могло случиться, я бы не позволил… Я…

— Или человек, приведший сегодня к царю десятки тысяч людей столь… неумен, или я что-то не понимаю в людях. Когда они нам лгут… А о последствиях для себя, для собственной вашей души вы хоть задумывались! Думали о том, что кровь сотен невинно убиенных падет на вас? Как бы вы стали ее отмаливать? Задумывались ли вы об этом?