Касонго, видя, как их братья исчезают под водой, и слыша их последние крики, задрожав от ужаса, закрыли глаза руками.
— Луафуа! — вскричал предводитель касонго.
И молча застыли в глубокой печали касонго, потом долго еще сидели на берегу, будто надеясь, что их товарищи выйдут из глубоких вод. Они смотрели на реку, которую назвали Луафуа — рекой Смерти.
Ночь застала их здесь, все еще сидящих на берегу, онемевших и неподвижных.
Когда же луна поднялась высоко на небе, вспугнув стада звезд, охотники взяли кисанже и запели, оплакивая погибших. Печальные звуки разбудили диких собак, спящих в пальмовой роще на другом берегу. Подняв морды вверх, они долго выли, глядя на луну.
А рано утром, склонив головы, опозоренные касонго отправились в обратный путь, по той же самой долгой и трудной дороге, по которой они пришли сюда.
Заколдованное озеро
Все сидели вокруг костра. Старик рассказывал, не сводя глаз с пламени. Люди слушали молча, иногда взволнованно и тревожно переглядывались.
Старик говорил спокойно, монотонно, не повышая голоса. Время от времени он поднимал руку и простирал ее то вперед, то в небо. И глаза слушателей следовали за этой рукой, освещенной огнем костра. Пугливые взгляды, медленные движения…
И вдруг возглас ужаса вырывался у кого-нибудь из людей и растворялся в темноте, окружавшей лагерь охотников.
Старик говорил более часа и наконец умолк, переживая трагедию, воскресшую в его памяти. Лицо исказило страдание, глаза полузакрылись. И ночь, сойдя с небес, объяла души людей.
Кружок возле костра сомкнулся теснее. Наклонившись вперед, широко открыв глаза, прикованные к скользящим языкам пламени, люди еще трепетали от только что пережитого страха.
— А потом? — сдавленным голосом спросил один из охотников, не поднимая глаз, не глядя на старика.
— А потом… потом… были только вода и ночь, которая продолжалась бесконечно долго. Дождь лил и лил, не прекращаясь. И селения, и деревья — все скрылось под водой. Напрасно старый Кажанго стоял на вершине холма, призывая своего сына и верного пса. И наступил день, когда последний человек, оставшийся в живых, умолк. Он спустился с холма и погрузился в воду, чтобы присоединиться к своему народу.
Старик снова умолк. В темноте слышалось лишь стрекотание сверчков да тихое шуршание листьев.
— Карумбо… — хотел было начать старик, но не смог произнести больше ни слова. Стон, похожий на рыдание, сорвался с его губ. Он протянул к огню руки, дрожащие от холода и страха.
Озеро виднелось там, внизу, в глубокой выемке между гор и холмов. Вот там и произошло это страшное событие.
Кажанго стоял на вершине холма и в безумии кричал. А когда он спустился с горы, чтобы погрузиться в неподвижные воды озера, на земле, содрогнувшейся под ногами обезумевшего человека, по воле богов выросло священное дерево — мулемба.
Оно росло, листья его становились все пышнее, и люди, пришедшие сюда позднее, танцевали вокруг него батуке во славу богов. И, вознося к солнцу свои песни, они возделывали землю, переплывали реки, строили селения на холме, над самой пропастью, откуда поднимались горы. По этим склонам вилось тропинки, уводившие далеко на плоскогорье.
Здесь росли и цвели неведомые деревья, черенки которых были принесены из далеких стран руками колдунов.
Из поколения в поколение люди, собираясь вокруг костров, рассказывали легенду об этом озере, сверкающем там, пазу, словно в глубокой чаше, между горных склонов.
Старик, пришедший сюда с охотниками, много раз слушал легенду о заколдованном озере, когда еще был ребенком. И теперь он рассказывал людям ату легенду.
Карумбо, один из великих вождей Лунды, пришел на берега реки Лушико, спасаясь от киоков. Здесь еще никто не жил. Голодные леопарды и гиены завывали ночью и днем. Он пришел вместе со своими людьми, и они основали селение у подножья гор, возделали земли на берегах рек и построили множество хижин вдоль лесных дорог. С тон поры уже никто не вспоминал о войнах. Никто не мазал острия копни ядом, и они ржавели, стоя в углах хижин мирных селений.
Жизнь была радостной, каждую ночь слышались звуки батуке. Калебасы постоянно были наполнены вином. И спокойные женщины безмятежно предавались любви.
Но настал страшный день, тот день, с которого началась бесконечная ночь. Киоки направляли свои копья на берега Лушико. Они снова захотели навязать жестокий закон войны вождю Карумбо.
Воинственный крик киоков был услышан повсюду. Испуганные женщины зарыдали, прижимая к себе детей, а мужчины наточили копья, обмазали острия ядом, который приготовили колдуны, и поспешили на встречу с врагами. Только вождь не вышел из своей хижины.
На землю народа Лунды спустилась глубокая, черная ночь. В очаге священной хижины, которую лунда зовут шотой, угасал огонь. Люди смотрели на черные угли и понимали: должно случиться нечто страшное. Они знали, что огонь, горящий в очаге шоты, гаснет только тогда, когда селению грозит гибель или когда люди должны покинуть родную землю.
И старый Кажанго, мудрый советник вождя, заговорил во мраке ночи с народом, советуя ему отдать киокам все, что он имеет, когда враги придут сюда.
Вождь Карумбо не хотел войны, а киоки вовсе не собирались овладеть этими землями.
— Киоки голодны, поэтому алчны, и наш вождь просит вас отдать им все, чего они захотят, только чтобы не было войны. Вождь любит свой народ и не хочет, чтобы ваша кровь снова была пролита киоками.
Но голос старого Кажанго поглотила ночь. Слова старейшины пробудили лишь еще более жестокую ненависть в людях Лунды к их извечным врагам — киокам. Голос благоразумия не был услышан ими.
Крики возмущения понеслись из хижины в хижину, люди обвинили вождя в предательстве. Факелы озарили дороги. Народ поднялся против вождя. Ударами ножей были убиты старейшины. Только старый Кажанго и вождь Карумбо скрылись в темноте. Они ушли в заросли леса.
Много дней дрожала земля под ногами сражавшихся народов. По искаженным ненавистью лицам людей стекала кровь.
И наконец ноги людей Лунды, обожженные обуглившейся землей, перестали преследовать врага. Но злоба к нарушителям спокойствия, к хищным киокам, из-за которых погибло столько селений и возделанных полей, ожесточила души.
Через много лет, когда люди вспоминали войну с киоками только в песнях, в родные края пришел, опираясь на посох, умирающий от голода, с глазами, выжженными тоской, старый вождь Карумбо. Он вошел в селение, и никто не узнал его. Так сильно он изменился. Но когда люди услышали голос, просящий хотя бы кожуру маниока, чтоб утолить голод, они узнали человека, который когда-то был их вождем, и крик злобы и негодования пронесся над селением.
Старый вождь скрылся. Колдуны поспешили сжечь на дороге душистые травы, чтобы очистить землю, по которой ступали ноги Карумбо. В людях еще не угасла старая ненависть к нему.
Глубокой ночью женщина, которая была когда-то рабыней старого вождя, выскользнула из селения. Она шла по лесным тропинкам, неся на голове большую корзину, нагруженную маисом и маниокой, шла искать своего бывшего властелина, еле слышно повторяя его имя.
И вождь снова вернулся в селение, думая, что мир и добро сойдут в души людей. Он стоял перед ними сгорбившийся, с трудом удерживая исхудавшими руками посох. Но люди, безумные в неостывшей ярости, бросились к старику, намереваясь прогнать его.
Тогда Карумбо далеко отбросил свой посох и выпрямился, устремив негодующий взор на толпу. И никто не смог сдвинуться с места. Ужас сковал людей. Только крик старика разорвал глубокую тишину — бывший вождь проклял народ, изгнавший голодного странника, проклял и замертво упал на землю. И тотчас небеса разверзлись, посылая волны огня и воды на селение.
Никто не знает, сколько времени бушевала гроза. Когда ветер стих и землю осушило солнце, когда на гору поднялись оставшиеся в живых старый Кажанго и женщина, ходившая я лес разыскивать вождя, голубое, безграничное озеро покрывало землю, где Карумбо был когда-то властелином. И вокруг озера не видно было ни одной живой души, кроме верного Кажанго и доброй женщины.