Памятна недавняя, кошмарная ночь; трое бредят и порой вопят,
один (Жилни) точно потерял рассудок, вскакивает, бежит из палаты и
стучится в запертую дверь. Его схватывают, борются с ним. Ко всему
этому несвязное, но громкое бормотание „казенного шпиона" Вильгельма,
кого-то проклинающего.
! щение, плетется за нами в № 3, где ему ириходится спать на. полу, а затем возвращается в
прежнюю палату № 1.
И
О, тнес
ы м
н о
е т руяд енла оебгщ
о- е-е
у днеелг од
о о
т ва
е н
р и
ж е и
н
н яов
г н
о.о е о
О т
б вр
щеае* презре- ; ние и
страшный бойкот. Ни единого слова с ним, точно ! человек умер. ‘
’
'
Захватила доносчика болезнь, может быть к счастью для
■ него, но ни у кого нет в мыслях чем-нибудь помочь : „лягавому“.
Даже добродушный крестьянин Худяков, отзывавшийся на все,
отказывается помочь являющемуся его соседом Вильгельму.
—„Ничего не хочу давать тебе“, отвечает он на его просьбы.
—„Вот товарищи говорят—провокатор ты, предатель, не
обращайся ко мне“...
молчание—смерть. Никто не заметил ее. Утром тру о предателя вынесли.-
Все вздохнули свободней.
Ни в одной из тюрем царских не наблюдал такого откровенного
подсаживания-‘ шпиона. Исполать колчаковцам.
....-
21 февраля.
Сегодня привели в больницу (сам ходить не может) жестоко
изувеченного и израненного человека—заведующего комиссариатом
юстиции Алапаевзкого района Е. А. Соловьева.
В ручных и ножных кандалах, бесчеловечно исполосованного при
аресте нагайками по приказанию пьяного офицера.
Долгое время лежал мученик на койке, не двигаясь; на теле видны
глубокие рубцы от сечения нагайками с вплетенными в них
проволоками...
исполкома Алапаевского районного совета, заведывал Комиссариатом
Юстиции до вторжения белогвардейцев.
Остался в лесу на конспиративной квартире для работ в тылу, но
был обнаружен казаками, почему и бежал в Бийск, где арестован 12
октября.
Отправлен в Омскую тюрьму—просидел 17 месяца; увезли в
2
Алапаевск, якобы для допроса по обвинению в убийстве великих князей
Романовых. Допрашивал член окружного суда Сергеев; следственная
комиссия после того избила нагайками—бил офицер Суворов и другой,
фамилию забыл. В первый день Рождества привели сюда больного,
избитого, посадили в карцер, держали трое суток, а потом—в больницу.
Первое постановление Совета Министров—содержание в тюрьме до
Учредительного Собрания, а потом пред‘явле- но обвинение в убийстве
князей. Последних куда-то девали, я же был в то время в Ирбите, не
принимал никакого участия“.
Закован по рукам и ногам.
В ответ на это г. комендант закатил моей жене дво пощечины. Без
всяких об'яснений... Что же это такое?
— Мне эти две пощечины, закончил свой раескаа негодующий
Сергеев, больнее, чем потеря всего имущества.
Но я с ними так не расстанусь. Увидимся, на воле- припомню все.
...Что-то тревожное чувствуется в воздухе: то и дело формируют
партии и отправляют. .. большей частью в Николаевские арестантские
роты, на принудительные работы.
В доходящих до нас (контрабандой) газетах постоянные сообщения
о восстаниях и партизанских набегах й о „жестоком усмирении банд“. —
Иного слова кроме „банда“, газетчики не находят для ведущих
партизанскую войну.
беспокоились, пока „сыпняк“ не перекинулся в город и стал угрожать
буржуазии.
'
. Тогда то ударили в набат и стали принимать „экстренные мбры“, но одна
нелепей- другой; например, перегонка больных на время дезинфекции
палаты в соседнюю, в которой создается теснота, доводится до того, что
половина больных спит па . полу, некоторые у „параши“ (ведра с
нечистотами). .
Врач Тагильцев заболел сам (месяца два не ходит), и в самый
разгар эпидемии мы без врача. ■
. . В половине февраля стал появляться (с крайне корот кими визитами) д-
р Упоров, чтобы—его слова—„ловить ■сыпняк“.
' А он косит жертвы направо и налево: за эти дни умерли двое особенно
близких мне и ценных для общего дела заключенных—Худяков и
Желмухин, оба крестьяне. Последний—поэт.
3 марта.
числе и я, решили не спать и примостились кое-как на поверженном на
пол громадном шкафу.
Но бороться со сном должно быть не хватило сил и пришлось
уступить „реальной действительности“—разместились часов около трех
ночи на полу и начали засыпать.
В палату нашу, где оставлено было все для дезинфекции, поставили
знакомый нам аппарат.' жаровня с горящими углями и с насыпанной
сверху серой: пары ео и должны продезинфецировать палату со всем ее
содержимым.
.
Предварительно все оконные рамы и дверь палаты заклеили
бумагой, чтобы убийственные газы не проникли в яшлые помещения.
Итак, мы залегли спать на шкафу и грязном полу. Но что это значит?
Сквозь дремоту слышу тревожные, отрывистые крики, многие вскочили.
И в то же время чувствую, что дышать нечем—что-то едкое жжет нос и
горло...
,
... К нам валит серный газ, мы- отравлены им и задыхаемся.
Врывается свежий воздух—спасены! Но надо скорей уйти отсюда...
Через окно зовем, рискуя расстрелом, старшего.
Он является, но сам наглотавшись в корридоре серы, начинает
буквально кружиться волчком у окна, и остаток ужасной ночи проводим
в хандре, без сна.
Как выяснилось утром, вся эта дикая история произошла от
распоряжения старшего надзирателя—поел з двух часов ночи „немножко
приоткрыть дверь палаты № I“. Чтобы „выходили газы“...
Очевидно младший понял это „немножко“ по своему.
Испытание водой.
4 марта.
На другой день—новое испытание—баня. Конечно, прекрасная
вещь баня, но с кошмарными „особенностями“ была она преподнесена
нам...
И вот эта каторжная баня. Набивается как боченок сельдями. 2
часа ждешь горячей воды, одеваешься на холодном асфальтовом полу. А
обратное шествие.... нет, бег раздетых, разгоряченных людей по снегу, на
морозе, Жалкие одеяла развеваются и нисколько не спасают от холодного
ветра.
Добрались кое-как до палаты, но и здесь сюрприз. Койки без
тюфяков и подушек—ложитесь на койки, Будь ты проклята, заботливость
начальства!....
5 лгарта
Налицо ближайшие результаты „испытания водой“: простуда почти
у всех, хронический насморк, кашель, у иных болит грудь .. А тиф косит и
косит. Едва успевают готовить гробы и отправлять в барак-изолятор (во
2-й женской гимназии).
Волнует всю тюрьму' весть о лишении передач на неопределенное
время.
Тоже из области экстренных мер.