Если бы этот гладкий хорек, что маячит по ту сторону стола, получил большие полномочия от Берии, если бы они приняли его предложение о переходе в Красную Армию…
Каленая ярость отчаяния копилась в сердце, ею застилало глаза. Он швырнул куриную кость на стол. Кость подскочила, ткнулась в грудь Нацвлишвили. Закричал надорванно:
— Передай Берии: если не примет мои условия, весной я снова подниму республику, сколочу армию из кавказских гитлеристов! Чечня станет для вас раскаленной сковородкой под пятками! В вас будет стрелять каждый куст, каждый камень, вас будут облаивать собаки, рвать шиповник, клевать орлы и жалить змеи! Горы никогда не покорятся вам, пока я жив!
Ушел.
Ночью в пещере Ушахов сонно сторожил зеленый огонек включенной рации. Исраилов в свете костра коряво водил огрызком карандаша в замурзанной тетради — окоченела рука. Рождалось новое постановление центрального комитета его национал-социалистской партии.
1. Объявить всеобщую мобилизацию с 1 января 1943 года в добровольную армию кавказских гитлеристов. Всеобщей мобилизации подлежат боеспособные лица мужского пола с 17 до 60 лет.
2. Переименовать вооруженные отряды боевых дружин в ДАКГ. Ее цель: защита германских военных интересов, освобождение Кавказа от ига большевизма, организация карательной политики в среде сторонников большевизма.
3. Республиканская ДАКГ должна состоять из пяти дивизий по 1000 человек в каждой. Дивизия — из пяти полков по 200 человек, полк — из 5 взводов по 40 человек.
Оргбюро ЦК НСПКБ на основании вышеизложенного просит господина Гитлера присвоить начальствующему составу ДАКГ следующие воинские звания: начальник главного штаба ДАКГ — генерал, начальник окружного штаба — полковник, начальник участкового штаба — капитан. Рекомендуем на звание генерала председателя ЦК ОПКБ Хасана Исраилова.
Глава 25
Радист Четвергас продолжал вести дневник поздней осенью 1943 года. Он делал это с аккуратностью латыша и с исступлением утопающего — в грязи, вшах, страхе.
Он вел хронологию своих мучений с неизведанным доселе наслаждением мазохиста, поверяя замурзанной пухлой тетради все извивы истрепанной души и немые вопли загнанного тела.
3.11.43. Мы окружены. Весь день в лесу без пищи. Мамулашвили отправился в хутор узнать обстановку, раздобыть питание, но был обстрелян красными. Ночью около нас поднялась стрельба, стали выходить из окружения. К рассвету, кажется, вышли.
4.11.43. Второй день без пищи. Ночью какой-то старик принес еду, сказал, что его прислал Сарали Ахмедов. Смотрит волком, исподлобья. Пристрелить бы эту туземную шваль, все предатели.
7.11.43. Пытаемся оторваться от преследования. Все время в лесу. Дождь со снегом. Холодно. Трое заболели, кругом красные. Рация не работает, после нашего поражения у Агиштинской горы, наверное, сели батареи. Что с ней случилось, не могу доискаться, нужно много спокойного времени, а его нет.
8.11.43. Вокруг стрельба, красные прочесывают лес.
9.11.43. Едим один раз в сутки. Едва не попали в руки красных, от голода и холода притупилось чувство опасности. Швеффер подозревает Рамазана Магомадова (местный). Глупо, абориген хорошо вел себя в бою с красными. Они опять ушли с Мамулашвили за продуктами. Принесли кукурузные лепешки, сообщили, что Штоккерт набрал группу из бандитов.
10.11.43. Майртуп. Первая горячая еда. От Штоккерта нет вестей. Пришел и остался у нас Убаев из его группы. У них есть идея: переправиться в Грузию, чтобы оттуда уйти в Турцию.
Швеффер резко возражал: Грузия велика, до Турции далеко, быстро поймают.
15.11.43. Снег, питание плохое. Запас — 10 тысяч советских рублей. За еду платим чудовищные суммы, так денег хватит ненадолго.
Мамулашвили опять ушел с Магомадовым, когда Швеффер спал. Проснулся, сказал, что пристрелит их обоих, как только вернутся.
Продаем лишнее оружие, пополняем денежный запас.
16.11.43. Первый настоящий и длительный мороз. Раздаем деньги. За ботинки берут пять тысяч, мародеры, поголовные мародеры и мерзавцы.
18.11.43. Узнали, что группа Штоккерта разбита, самому удалось скрыться. Оттепель. Меняем место.
19.11.43. Живем в лесу. Мокро, холодно. Через линию фронта перебраться невозможно, никто не идет в проводники. Запуганы.
Почти пятьсот дней на Кавказе, рай превращается в ад. Вожусь с рацией.
21.11.43. Шали. Первый раз на зимней квартире, в тепле. Рация бездействует. Кто-то из местных донес на нас, едва ушли от погони, отстреливались. Уходим по лесу, по горам, ноги сбиты в кровь, только бы не было заражения, нечем дезинфицировать раны, мочимся на них по совету местных.
Мамулашвили опять ушел, плевать ему на Швеффера.
24.11.43. Сидим в землянке спина к спине двое суток, молча, почти не шевелясь, — поблизости рыщут красные. В полночь зажгли свечу, вспоминали Берлин, Линденштрассе, колбасы и окорока на витринах. Чего нам не хватало там, что еще нужно было немцам? У Швеффера трясутся плечи, уткнулся в стенку. От Мамулашвили и Штоккерта никаких вестей.
Утром пришел Сарали, сказал, что надо менять жилье, кажется, красных навели на нашу землянку. Одно утешение: наладил наконец рацию, но на исходе батареи. У Исраилова есть свой радист, но как теперь связаться? При Исраилове было бы легче выжить.
26.11.43. Живем в какой-то пещере, связи со Штоккертом нет. Мороз. Из пещеры не выходим, второй день без еды.
27.11.43. Пришел Сарали, повел в Шали. Моемся, кажется, впервые за полгода. Фотографируемся. Если выживу, пережитое станет нереальным кошмаром.
Оказывается, у человеческой кожи грязно-пепельный цвет, когда с нее соскоблишь грязь. Невыносимо ломит в тепле колено и спину, вульгарный ревматизм. Ребра выпирают, будто вот-вот порвут кожу.
29.11.43. Опять землянка, лес. Видел во сне мать. Она пела и курила. А потом ткнула мне папиросой в ногу. Закричал, проснулся: выпал уголь из печки, прожег шинель, брюки, на коже волдырь. Плакал. Где Мамулашвили?
1.12.43. Снег, мороз, свирепый голод, варили разрезанный башмак с какими-то кореньями, жевали до крови в деснах. Пришел Сарали, сказал, что надо уходить, нас ищут жители Махкетов. Погодите, мы это запомним, все запомним… Собственно, кто должен помнить? Нас сюда не звали, мы на их земле.
4.21.43. Прибыл Штоккерт в женском пальто, платке и резиновых калошах. Дважды пробовал перейти через линию фронта, но не удалось. Обморозил пальцы. Продолжаем вместе драпать от красных и от судьбы.
8.12.43. Днем в Герменчуке, ночью идем в Автуры. Штоккерт опять отделился от «смертников», как он сказал. Надеется подохнуть в одиночку позже.
12.12.43. Днем в лесу, ночью идем в Майртуп. Опергруппы охотятся на нас, как на волков, им явно помогают, наводят на наш след туземцы.
15.12.43. Днем в лесу у Майртупа. Направляемся через Центорой до Аллероя. Чужая темная улица, темные враждебные дома, остервенелый хрип собак. Зачем я здесь?
В лесу набрал под снегом диких груш. Оказались гнилые. Теперь рези в животе. Будьте все прокляты, кто придумывает пушки, винтовки и танки!
17.12.43. У Аллероя попали в облаву с собаками. Уходили через гору. Застрелил пса, он успел вцепиться в бок, прокусил кожу. Холодно, боже, как холодно! Глаза у Швеффера как у застреленного мной пса. Непонятно, зачем мы убегаем? Едва ли в Сибири будет хуже. Хоть будут кормить, если оставят в живых.
Никаких вестей от Османа-Губе. Проклятый хиви, втянул нас в авантюру.
18.12.43. Ночь, четыре километра от железной дороги. Где-то там мчат в другие страны, в другой мир поезда, там тепло, свет и надежды. Без пищи третий день. Магомадов хотел застрелиться. Швеффер отнял пистолет. Зачем? Одним ртом было бы меньше.
20.12.43. Сидим в земляной яме, скрытой ветками, при маленьком костре. Вечером старик принес муки, сказал, что Штоккерт окружен и убит красными. Ели муку со снегом. Сарали ушел, Швеффер корчит из себя стойкого арийца, бреется с талой водой. Карандаш падает из рук, но держат пальцы.
21.12.43. Утром Сарали привел бычка. Сходили с ума от радости. Зарезали скотину, грели руки в теплых кишках — какое наслаждение! Костер боялись разжечь, кругом красные, ели сырое мясо. Когда пил из лужи, которая натаяла под кишками, на меня глянул из воды неандерталец.
22.12.43. Ночью зажгли костер в яме. Поджарили мяса, наелись до отвала. Рези в животе, бессонная ночь. Вылезаю каждый час по нужде, едва держат ноги. Под утро вылезти не смог, оправился в яме. Швеффер наступил, долго зудел. Подумаешь, чистоплюй, сам свинья, не лучше меня.
24.12.43. Копаем под снегом траву, которую туземцы называют черемшой. Ели. Изо рта разит за версту. Может, вам зубочистку с порошком, господин завоеватель Кавказа?
26.12.43. Сарали привел украденного буйвола. По следу пришел хозяин, привел десять или пятнадцать человек. Отстреливались, еле ушли.
Снова ночевка на хворосте под лууой. Учусь выть по-волчьи. Швеффер ударил меня по губам. Подрались. У него, видите ли, нервы. А у меня их нет? Магомадов пытался пристыдить нас. Ха-ха!
28.12.43. Ограбили в Атагах старшего следователя НКВД Бурштейна. Ничего, наживет еще, еврейская шваль. Это они, евреи, погубили Европу, Германию, натравили на нас Россию.
Магомадов предложил сдаться красным, Швеффер сказал, что застрелит любого, кто еще раз заговорит об этом. Убеждал, что день сдачи красным станет днем нашего расстрела. Убедил.
31.12.43. Кончился еще один год на Кавказе. Новогодняя ночь. Вместо елки, свечей и рождественского подарка поход на Дуба-Юрт. Обменяли фотоаппарат и вальтер на чеченскую обувь — мачи из буйволиной кожи. Наверное, Мамулашвили убит. Скоро и наш черед. Уже скоро.