Напрасны были подозрения в предательстве. Все члены патриотической группы показали себя настоящими бойцами, верными своему долгу. Все погубил досадный, непредвиденный случай.

Нужно сказать, что деятельность разведчика чем-то напоминает работу сапера — как тот, так и другой ошибаются лишь один раз в жизни. Только у разведчиков опасность усугубляется тем, что никто из них не действует в одиночку. Поэтому ошибка одного неминуемо ведет к гибели большой группы людей. Вот почему в среде разведчиков на первом месте стоит требование железной дисциплины.

К сожалению, в группе Вали Фроловой этим правилом пренебрегла Нина Карпова.

Многие месяцы эта девушка выполняла нелегкую работу, собирая и систематизируя все, о чем ей удавалось подслушать в офицерской столовой. За столиками, в дружеских попойках, встречались офицеры, получившие недолгий отпуск домой, с людьми, едущими на фронт из тыловых областей рейха. Разговоры подгулявших вояк представляли громадный интерес для настороженных ушей разведчика. Сведения, которые доставляла Нина, как правило, являлись весьма ценными, и командование 10-й армии под кодом «Директор» не раз отмечало это в своих шифровках.

Итак, молоденькая девушка вела незаметную, изнурительную работу в самой гуще врага. Не нужно забывать, что она миловидна, незамужем, а подвыпившие немецкие офицеры привыкли считать всех, кто им прислуживал, чем-то вроде узаконенной добычи победителей. Так следует ли удивляться, что сердце девушки открылось тому, кто проявил деликатность, бережное отношение, даже просто элементарную вежливость. Речь идет о переводчике в немецкой воинской части Алексе.

О том, что Нина встречается с Алексом, подпольщики знали. Но, и в этом Валя была права, их настораживало, что Нина ничего не сообщала товарищам по борьбе о своем увлечении. При решительном объяснении Нина горячо отстаивала свое право на личную жизнь.

В тот вечер, когда состоялся разговор Нины с товарищами по подполью, Валя пошла проводить ее домой. Закончившееся объяснение оставило на душе всех тяжелый осадок. Разговор получился бурный, полный взаимных упреков и обвинений.

Некоторое время девушки шли молча, затем Валя осторожно продела руку под локоть расстроенной подруги:

— Ниночка, ребята, конечно, погорячились. И вообще об этом, может быть, не стоило говорить совсем. Но ведь пойми ты их! Мы уже потеряли Еню. И глупо, по-моему, потеряли. Не учли самую мелочь. А где гарантия, что твой Алекс… н-ну… я не хочу сказать, что выдаст, побежит выслуживаться, но ты-то уверена в нем? А? Можешь ты ручаться за него?

— Алекс ни о чем не знает. Он даже не догадывается.

— А если что-нибудь заметит? Вдруг ему покажется что-то подозрительным? Ты допускаешь такой вариант?

— Какое ему дело? Я в его жизнь не вмешиваюсь.

— А если он вмешается в твою и спросит? Что ты ему скажешь?

Не отвечая, Нина шла и смотрела себе под ноги.

— Ах, Валька, — произнесла она наконец с горьким вздохом, — когда это все только кончится? Господи, как я устала, как мне все надоело! Я же человек — пойми это хоть ты! Если бы не Алекс, я уже давно потеряла бы голову. С ним хоть поговорить можно, душу отвести. И на том спасибо.

Признание подруги обезоружило Валю. Что сказать Нине? Запретить встречаться? Глупо. Оставить все как есть? Валя понимала, что никто из товарищей сегодня не мог подсказать приемлемого выхода из создавшегося положения.

— Зайдешь? — спросила Нина, когда они подошли к ее дому.

— Нет, домой пора, — отказалась Валя.

— Не сердитесь на меня, — сказала на прощанье Нина. — Я не подведу. А там и наши вернутся…

Сейчас трудно судить как Нину, так и ее товарищей, в конце купцов смирившихся с создавшимся положением. После разговора с Ниной ничто не изменилось, все продолжало идти как прежде. И это было первым предвестником неминуемой беды, ибо одно, даже самое незначительное нарушение дисциплины неизбежно ведет к новым, более серьезным.

Как-то Алекс признался Нине, что с него хватит: он не хочет, не может больше служить у гитлеровцев— устал, насмотрелся… Кроме того, с некоторых пор к нему вдруг резко изменилось отношение в части: он то и дело ловит на себе настороженные взгляды сослуживцев, все чаще слышит в голосе начальства плохо скрываемое раздражение. По-видимому, его в чем-то подозревают. Дела его так плохи, что, знай он, как пробраться к партизанам, ушел бы немедленно…

Карпова без разрешения организации спрятала Алекса на подпольной конспиративной квартире. Нина знала, что существует хорошо налаженная «цепочка», по которой подпольщики вывели в лес, к партизанам, не один десяток людей. Эта «цепочка» должна была спасти и Алекса.

Подпольная организация вновь была поставлена перед свершившимся фактом.

— Ты поставила под угрозу всех! — горячился Алтай, ожесточенно расхаживая по комнате. — Понимаешь, всех! Ее, ее, его! — Он тыкал пальцем на молча сидевших товарищей. — У тебя что на плечах? Ты о чем думала?

— Человек оказался в беде, и моя обязанность — помочь ему, — защищалась Нина.

— Помочь! Почему ты не посоветовалась? Мы — что выдали бы его гестаповцам? Он бы сегодня уже был в лесу.

— Так в чем дело?

Алтай едва сдержался, чтобы не выругаться.

— А в том, пустая твоя голова, что приметы его уже розданы всем полицейским! Ты понимаешь? Как его теперь выведешь? Его схватит первый же патруль. Судить тебя надо! — добавил сурово Алтай. — По всей строгости. За нарушение конспирации, за нарушение дисциплины. Из-за тебя, из-за твоего легкомыслия может полететь все, что мы наладили.

— Где он сейчас? — спросил хмурый Ольхов.

— Как где? — Алтай все еще не мог успокоиться. — В погребе сидит. Нашли тоже убежище! Сколько он там высидит? Хватит у него терпения? Да и кормить же его надо! А кто из хозяев часто в погреб бегает? Это же сразу любому бросится в глаза. Любому!

Теребя в руках платочек, Нина сидела с опущенной головой. На глазах девушки навернулись слезы.

— Ладно, Алтай, — вмешалась Валя. — Криком делу не поможешь. Не выбрасывать же теперь человека на улицу. В погребе ему сидеть, конечно, не сладко. Да и кормить его — Алтай тут прав — придется по ночам. Когда мы его сможем увести в лес?

— В ближайшие дни нечего и думать! — отрезал Алтай.

— Действительно, опасно, — подтвердил и Владимир.

— Ах, Нинка, Нинка, — вздохнула Валя. — Бить тебя некому! Ладно, будем надеяться, что все обойдется.

Целую неделю Алекс отсиживался в темном, сыром погребе, пережидая, пока гестапо прекратит розыск сбежавшего переводчика. Наконец было замечено, что количество патрулей на улицах уменьшилось. Самое же главное — сняли ночные посты на дорогах, выходящих из города.

Посоветовавшись с Валей, Володя Ольхов решил сам вывести переводчика из Велиславля. Встретив Нину, он сказал:

— Предупреди своего, что сегодня пойдем.

— Кто поведет? — спросила Нина.

— А тебе не все равно?.. Ну, ладно, ладно, опять плакать! — сказал он, заметив на глазах девушки слезы. — Вот сырости-то накопила!

Нина поспешно вытерла глаза.

— Ребята… — забормотала она. — Я же понимаю… Ну, виновата. Ну, убейте меня, накажите.

— Давай-ка, слушай, без истерики! — прикрикнул Володя. — Честное слово, как ребенок. В общем, предупреди его, я зайду ночью.

Он повел переводчика глухими переулками. Несколько раз они перелезали через заборы и пробирались огородами. Алекс едва поспевал за своим неутомимым проводником. За время сидения в погребе он осунулся, оброс и ослаб от голода.

Выбравшись на южную окраину города, молодые люди прошли вдоль дороги. Как было условлено заранее, на пятом километре их должна была встретить подвода.

— Подожди-ка, — негромко произнес Владимир, слегка коснувшись плеча своего спутника: его острый, наметанный глаз различил впереди темную неподвижную преграду. Это была таловая роща, место встречи.

— Сюда, — сказал Владимир, сворачивая к роще. Залегли в высокой траве. Стояла глубокая тишина.