— Как понять все?

— Очень просто, мамочка. Профессор Сиротинин не может один все дело решить, иначе она бы не стала звонить. Там ведь приемная комиссия мощная, он в нее, кстати говоря, не входит. Следовательно, есть препятствия, которые надо преодолеть, а это чего-то стоит. Видимо, речь пойдет о сумме? — Катя вопросительно посмотрела на мать. — Именно так, о чем же еще? Я как-то сразу и не подумала, спасибо тебе, мамочка.

— Больше она ничего не говорила? Конкретно никакого намека?

— Разговор не телефонный — куда еще конкретнее? Она не так глупа, мамочка.

— А может быть, это ты не так умна?

Катя посмотрела на часы — половина восьмого, времени на прения у нее нет, пора выходить. Не забыть «Юность» седьмой номер. Катя взяла журнал, и тут ее осенила догадка: она наивна, если не сказать большего, она действительно не так умна, как того требуют обстоятельства. Елена Леонидовна говорила намеками. Слова ее: «Захватите с собой что-нибудь заметное» следует понимать вполне определенно, нужна ей «Юность» как рыбе зонтик.

— Мамочка, она намекнула, чтобы я захватила с собой сумму. — Катя в растерянности прижала журнал к груди.

Марина Семеновна отрицательно покачала головой.

— Сиротинин, Катя, не из тех людей.

«Начинается!» — встревожилась Катерина и возразила запальчиво:

— Ты не знаешь, мама, каким может быть человек в сложной ситуации. Он не может обойтись без посредника, это же естественно, и кто, как не жена, сможет ему помочь? Риск в таком случае сводится до минимума, понимаешь?

— Все-таки ужасно, как ты думаешь о людях! Уверяю тебя, Сиротинин не такой, чтобы говорить о каких бы то ни было суммах. Он человек не от мира сего, — уверенно сказала Марина Семеновна.

— Ты рассуждаешь, как отец, и оба вы заблуждаетесь, потому что не представляете всей картины. Ведь не вы поступаете, не вы там отираетесь, а я поступаю, все вижу и все ловлю. У меня нервы обнажены, я каждой клеточкой ощущаю, как тянут за уши того же сынка директора комбината. У него уже две пятерки, а за душой ничего, кроме какого-то там разряда по самбо или по скалолазанию, уж не знаю.

— Катя, пойми меня правильно, — Марина Семеновна начала нервничать. — Сиротинин вполне может тебе помочь, я с этим не спорю, отец с ним поговорил. Но профессор никогда не пойдет на взятку, тем более помогая коллеге. Ты недооцениваешь авторитет своего отца.

Катя недолго думала, сразу додумалась:

— Сиротинин не такой, пусть, я тебе верю. Но жена его — такая, и тут уж поверь мне, я ее знаю! Подобные дела она ловко обставляет без его ведома. Вот почему она просила ни слова не говорить родителям. Теперь тебе все ясно?

Да уж куда яснее. Теперь и Марина Семеновна задумалась. А Катя продолжала наседать:

— Деньги ей нужны сегодня, мамочка. Когда я ей предложила «в любое удобное для вас время», она подчеркнула: «давайте лучше сегодня». Мамочка, мне надо спешить. — Катя показала на часы.

— Ну хорошо, — сдалась мать, — сколько? — Ну а как ты думаешь?

— Рублей… триста? Четыреста?

— Девчонки говорят, две тысячи, если уж наверняка.

— Прямо так сразу уж и две тысячи! — возмутилась Марина Семеновна.

— Такая такса, мамочка, международная. Ты пойми, там не один человек, у них система, синдикат своего рода. Как же они такую мелочь, триста рублей, будут делить? И что ей самой останется? Она должна сразу же кого-то озадачить суммой, обязать, чтобы он почувствовал всю меру ответственности, как ты не понимаешь?!

— Но две тысячи! Прямо так сразу и выложить. Можно ведь потом внести, они же тебе верят. — Марина Семеновна была крайне растеряна.

— Нет, мамочка, вносят заранее, чтобы была гарантия.

— Хотя бы какую-то часть сначала?

— Нет, я хочу сразу! — воскликнула Катя. — Я все-таки дочь хирурга Малышева!

— Но такая сумма!

— Мамочка, зато я сразу буду спокойна. А ты разве нет?

Марина Семеновна не знала, что тут делать, как тут быть.

— Катя, я допускаю, если поступает круглый болван, в аттестате одни тройки, тогда и такса может быть, как ты сказала, международная. Но ведь у тебя аттестат четыре с половиной, ты уже два экзамена сдала на четверки, зачем же сразу?..

— Ну чего ты торгуешься, нашла время? — прервала ее Катерина уже на грани истерики. — Я буду идти на четверки, а на последнем экзамене мне влепят двойку, физики я как огня боюсь!

— Но две тысячи! — сокрушенно сказала Марина Семеновна. — Вынь да положь. Это же грабеж среди бела дня.

— Неужели у нас не найдется каких-то жалких двух тысяч?! — вскричала Катя вне себя.

— Как ты смеешь так говорить?! — на той же высокой ноте ответила Марина Семеновна. — Ты хоть представляешь, что это за сумма? Это годовая зарплата врача, го-до-ва-я! «Жалких». С каких это пор такая сумасшедшая сумма стала жалкой? Да ты просто отвратительна! Две тысячи не валяются на дороге, их надо заработать в поте лица, я тебе уже сказала — год врачебной работы, целый год! — Марина Семеновна стала поправлять прическу то одной рукой, то другой, пытаясь привести в порядок потревоженные мысли.

Катя, надо сказать, плакала чрезвычайно редко, но сейчас в ее глазах стояли слезы.

— Мамочка…

— У меня же не банк, в конце концов, не сберкасса, так прямо и выложу я тебе такую сумасшедшую сумму, — сказала Марина Семеновна тоном пониже.

— Займи, в конце концов, мамочка, пойди к Зиновьевым, еще к кому-нибудь, врачей полон дом. Смотри, уже сколько времени, судьба решается, а мы с тобой дискутируем.

— Я тебе дам тысячу, — решилась Марина Семеновна. — Сейчас. А остальные потом.

— Никуда я не пойду! — Катя с размаху швырнула журнал на стол, тут она уже подражала отцу. — Иди сама, неси эти жалкие крохи!

Марина Семеновна зажала уши пальцами, чтобы не слышать Катиного визга.

— Не каждый же год твоя дочь поступает в институт! Отец скоро выйдет, найдет денег, расплатимся, ну что ты в самом деле?! — Катя шагнула к матери, взяла ее за обе руки, чтобы она не вздумала и дальше затыкать уши. — Зато все будет наверняка, я стану студенткой, мамочка, разве ты против? А если только провалюсь, я не знаю, что я с собой сделаю, вот посмотришь!

Марина Семеновна тяжело вздохнула. Ох, до чего же умело гнула дочь свою линию, нагнетала доводы один другого убедительнее. Когда только научилась и где? Год назад ей дубленку оставили импортную, через полчаса отдадут другой, если Катя не принесет восемьсот рублей, и у нее уже никогда не будет такой дубленки, «мамочка, или у тебя дюжина дочерей? Я ведь у тебя одна-единственная. Если не куплю сегодня, то я не знаю, что я с собой сделаю!» Год назад были «эти жалкие восемьсот рублей», теперь уже «эти жалкие две тысячи», а что будет дальше, жалкий миллион?..

Что будет, то и будет, а сейчас она не отвяжется, да и в самом деле легче потом будет всем, у отца гипертония пойдет на убыль, тут сразу решение всех проблем. Если же провалится дочь, кого винить? Кроме родителей, некого.

Марина Семеновна пошла в спальню, прикрыла дверь перед самым Катиным носом. Катя ждала по часам ровно две минуты, следя за стрелкой, после чего постучала в дверь.

— Мамочка, скоро? Я уже и так опаздываю.

Может быть, ей там стало дурно от беседы с дочерью, и она слегла? Может быть, у нее тоже криз? Катя выждала еще тридцать секунд и взялась за ручку, но тут дверь распахнулась, вышла мать, неся в руках старую сумку из мятой кожи, вместе прошли на кухню, Марина Семеновна задернула занавеску, села за стол, раскрыла сумку и стала выкладывать пригоршнями по десятке, по двадцать пять, две-три попались по пятьдесят.

— Считай эту жалкую сумму, — сказала мать с обидой. Катя порывисто обняла ее и поцеловала в щеку, затем с удовольствием стала складывать стопочки по двадцать пять, по десять — фиолетовенькие и красненькие, мимоходом тщательно их разглаживая. Где мамуля их набрала, будто торговала редиской на рынке и совала за пазуху. От отца, что ли, прятала?

— Нужен конверт, мамочка, так полагается.