— Спите, бабоньки, а я ужо посторожу.
— От кого стеречь-то? На полсотни километров живой души в округе не сыщешь…
— Живой души, может, и не сыщешь, а вот косолапый враз тебя сыщет…
Женщины сразу уснули, а дед сидел, подкладывая в огонь сушняку, слушал, как потрескивают сучья и думал о своем сыне, воюющем где-то с врагом. Из сумрака шалаша ему временами слышались вздохи, голоса, нежно зовущие кого-то во сне…
— Эх, бабы-женщины!.. — бормотал дед и курил свой ядреный самосад. Потом все же задремал, но тут вдруг громко захлопали крылья и над его головой раздалось дико-надрывное «пугу!».
— У, чтоб ты сдох! — выругался дед вслед ушастому филину-пугачу.
На зорьке Зосима вскипятил в чайнике воду и разбудил женщин. Грея руки о горячие кружки, попили липового настоя с сухарями, взяли ружья, и дед повел их расставлять по сидкам. Он растолковал каждой, как надо маскироваться, свистеть манком, с какого расстояния стрелять и какое брать упреждение. Затем в разных местах воткнул макеты гусей, вырезанных из фанеры, и сам вырыл себе нору в дряблом снегу среди елок, накрылся белой тряпкой и притих.
Журавли спозаранку трубно проиграли встречу солнцу, а дед Зосима усмехнулся в тощую бороду. Ведь вчера охотницы чмокали от удовольствия, ужиная вкусным жирным… журавлем, которого дед подстрелил и выдал в потемках за гуся. Что здесь скажешь? Голод не тетка…
Вдруг под низкими клочьями облаков повис косяк. Гуси! Охотницы замерли, пригнувшись в окопчиках, смотрят на стаю. Гуси издали увидели фанерные фигуры своих сородичей и стали снижаться. Дед Зосима подсвистывает манком, птицы отвечают живыми голосами, идут на посадку. Крупные гусаки!
Раздался выстрел деда. Весь косяк беспорядочной кучей сбивается в воздухе. Стреляет Васса, потом остальные охотницы, грузно хлопаются об землю тяжелые гуси. Не меньше десятка. Начало хорошее. Возбужденные охотницы шумливо бегут подбирать добычу. Дед усмехается, затем показывает, как с помощью примитивной рогульки, приставленной к шее убитого гуся, можно сделать, чтобы он выглядел как живой и служил бы подсадкой…
Женщины выполняют охотничьи хитрости и опять маскируются в сидках, умолкают, выжидая следующей стаи.
На ночь гусей зарыли в снег, холодильник утрамбовали и по очереди охраняли его, чтобы не утащили лиса или другой хищник.
Через три дня дед Зосима ушел домой за подводой для перевозки добычи, а охотницы, с обветренными лицами, с потрескавшимися губами, закопченные и грязные от земли и песка, остались на косогоре добывать вторую сотню гусей.
Уток почти не стреляли, уж больно быстро летают серые, прямо настоящие истребители! Васса так их и назвала: истребители патронов. Артельщицы небогаты боеприпасом, каждый патрон, не попавший в цель, расценивался как украденные из общего котла три килограмма мяса.
О том, как Васса в первый вечер увидела лебедей, никто так и не узнал. Только…
— Вот ить какая ты душевная! — сказал Зосима Вассе наедине. — Удивительно! Твоего мужика убили фашисты, осталась ты с ребятенком мыкаться, а не осмелилась поднять ружье на них. Жалость осталась…
И погладил покрасневшую Вассу по голове, точь-в-точь как делал это отец, когда она была совсем маленькой девчушкой.
Летом начали возвращаться домой демобилизованные солдаты. Васса на свой, какой уже по счету запрос получила стереотипное извещение: муж погиб, отец пропал без вести.
Потянулись тяжелые полуголодные годы, нужно было как-то жить, кормить сына. Так и жила, обескрыленная, растила Юрика. Он уже учился в третьем классе. На страницах газет и журналов все чаще стали появляться публикации о неизвестных до того подвигах советских людей на оккупированной территории — подпольщиков и партизан. У Вассы опять затеплилась надежда, авось прояснится и судьба близких ей людей. Писала новые запросы, но ответы получала прежние…
Шло время. Каждый год Васса заранее готовилась к Дню Победы и утром рано отправлялась в лес. Не на охоту, как в первый раз, а так… Сергеевне говорила, что ходит собирать лечебные травы, в середине мая они самые целебные. Но именно в этот день, кроме лилового ятрышника и красной сараны, которые почему то называют солдатскими цветками, не приносила ничего. Не цветы ей нужны были в весеннем лесу. Здесь все напоминало ей полузабытые картины юности, короткие как кинокадры, мгновенья радости. Все, что таила она в себе годами, всплывало в памяти, когда бродила одиноко по лесу. Шорох сушняка под ногами, журчанье ручья, дразнящий голос соловья волновали Вассу, эхом отзывались в сердце.
В один из таких весенних дней Васса присела под осиной, прижалась спиной к прохладному стволу, закрыла глаза. А птица все пела, воскрешая в памяти то, чего никогда больше не будет. Но как шампиньоны вспучивают бетонную броню мостовых, пробиваясь на свободу, так неукротимые силы жизни пробивали кольчугу, надетую Вассой на собственное сердце. Вот когда она стала задумываться о замужестве! Однако странное дело: достаточно ей было лишь попытаться представить себя в роли супруги, как услужливое воображение рисовало тут же мужчину, обязательно похожего почему-то на… Варухина. «Бр-р-р…» — плевалась Васса и впадала в уныние. О, как бессмыслен и пуст мир без любви, без взаимности! Неотвратимой чередой тянутся тусклые, беспросветные дни, накручиваются на катушку жизни годы, и душа блуждает годами в потемках воспоминаний, и хочется проклясть свою судьбу, нелегкую, горькую, вдовью судьбу. Видно, так уж предопределено жить одинокой.
Единственная отрада — Юрик. Учился он хорошо. Добрые руки покойного отца незримо оберегали его, добрая память об отце-воине словно светоч указывала ему правильный путь к главной цели, к которой во все века стремились настоящие мужчины — к защите Родине.
Когда-то Юрий Байда-старший стремился изо всех сил попасть в военное училище — не удалось. Сын Юрия Юрий — весь в отца — поступил в военное авиационное училище. Правда, он опасался, что мать будет против его выбора — профессия летчика опасная, поэтому он соврал, что едет сдавать в высшее инженерное.
— Попробуй. Знания у тебя есть и здоровье неплохое.
— Да я хоть куда! Хоть в водолазы! — Он подхватил на руки не очень-то легкую мать и без труда подбросил ее к потолку, поймал на лету, поставил осторожно на ноги, чмокнул в щеку и не без гордости спросил: — Ну как, чувствуешь?
Мать поправила на себе платье, покачала головой:
— Чувствую, что дурачок… и хвастунишка.
— А папа был сильней меня? — спросил он.
Васса ничего не ответила.
КТО ЕСТЬ КТО
Разговаривая, вспоминая годы войны и молодости, мы просидели с Вассой до четырех часов утра. Давно остыл самовар, давно из печки вышло тепло. Васса, ежась, накинула на плечи шаль, спросила:
— Все же вы так и не сказали, как нашли меня?
— Очень просто: в облздраве на стенде ударников коммунистического труда… хотя Нет, на доске Почета висит ваша фотография и подпись под ней: «Отличница здравоохранения кавалер ордена Трудового Красного Знамени старшая медицинская сестра» — и так далее. Адрес дали там же, и вот я…
— А раньше вы бывали в наших местах?
— Нет. Вот на вашей родине приходилось бывать, и не раз. Там ходили слухи и некоторые люди говорили, что якобы видели Юрия Прокоповича после войны.
Васса безнадежно покачала головой:
— Будь он жив, он нашел бы нас и под землей…
Мне вспомнилось: эти самые слова я только вчера читал в письме летчика — младшего Байды.
— Так ведь всякое бывает, — продолжал я. — Разве мало случаев, когда получивший тяжелые ранения солдат не возвращался к своим родным и не давал о себе знать потому, что не хотел быть им в тягость?
— Да, такое бывает… — задумчиво молвила Васса. — И это, пожалуй, единственное, почему Юра мог бы о себе молчать. Боже мой! Как же это раньше мне не пришло в голову? Давно следовало обратиться в дома инвалидов.
— Эти люди далеко не все в домах инвалидов. К тому же человек, которого видели в Рачихиной Буде после войны, как мне было сказано, без костылей и протезов.