– Дедушка, – прервал я его рассказ с недвусмысленным прицелом для себя. – А с чего это потребовалось старую церковь восстанавливать? Неужели поблизости нет действующего храма, не осквернённого… м-м… нецелевым использованием?

Старик перестал улыбаться, зыркнул в мою сторону многоопытным въедливым взглядом, просканировал всего от макушки до пят, повторил то же с таксистом, но, встретившись глазами с Настей, успокоился. Затем взвесил что-то в своей хитромудрой голове, оглянулся по сторонам, ещё поразмыслил секунду-другую и, совсем уж успокоившись, принял первоначальное, видимо всегдашнее своё лукаво-ёрническое выражение лица.

– А табе зачем, хлопец? Бога ищешь али так интересуесси?

Я не нашёлся, что ответить под его пристальным, насмешливым взглядом. Но мой ответ ему, видимо, и не был нужен, он относился к той породе людей, которые задают вопросы не для ответов, а для утверждения в себе представления, уже составленного о собеседнике.

– Есть-то он есть, дык кто ж его съёсть-то? Вот ты мне скажи, мил человек, людЯм Бог нужон? Как думашь?

– Ну, … думаю нужен. Не зря же тысячелетиями человек искал Бога.

– Искал, говоришь? А Бога ли? Того ли Бога он искал?

– Я … не знаю, я не очень чтобы…

– ЛюдЯм этим Бог нужон под матрасом на печке. Штоб не к Ему ходить да карабкаться изо всех силов к Ево вершине недосягаемой, а штоб сам приходил, добренький и пушистенький как котёнок. Штоб усё позволял да прощал. А ежели заартачится, то вжик ево обратно под матрас, и дело с концом, – старик сощурил один глаз, а другой скосил в сторону речки. – Там. За рекой есть храм. Да такой, што ни токмо кины с танцульками, но и архиерея ентого на порог свой не допустить. Во какой!

– И что, люди ваши ходят туда? – не унимался я.

– Дык, там же БОГ!

– Ну?

– Гну. ГлупОй ты ишшо. Куды ж к Богу через речку шастать, ежели тута под боком своя благодать имеется? Вон гляди, как вышагиват. Кому под Богом, а кому под боком.

В это самое время процессия во главе с епископом подошла к тому месту, где стояли мы, сделала крутой разворот и отправилась обратно. Вслед за архиереем шествовало с десяток монахов в чёрном с увесистыми ящиками в руках, в которые люди неустанно совали и совали деньги.

– Во, видал? Там веровать надобно, а тута и поиграца можно. Знай, деньгу плати и бери домашнего бога хошь оптом, хошь в розницу, – он помолчал немного и добавил шёпотом. – Хотя, надобно сказать, кой-кто из наших туды ходють.

– А вы? Вы тоже ходите?

– Я ужо старой. Вскорости к Ему на вовсе уйду.

– Поехали! – вдруг сорвался с места водитель.

– Ты куда? Что ты задумал? – опешили мы с Настей.

– Поехали, вам говорят! – он буквально схватил нас в охапку и потащил к машине.

Дед ещё раз затянулся всеми лёгкими едким самосадом и проводил нас тёплым, влажным от стариковских слёз взглядом. «Эх, ёк мотылёк! Пять тебе за это».

– Что ты задумал? Объясни толком. Ты должен рассказать нам, что собираешься делать. Мы все рискуем, – накинулись мы на таксиста, едва усевшись в жигулёнок.

– Некогда мне рассказывать. Сейчас сами увидите.

Он завёл автомобиль и резко тронулся с места. Но практически в ту же секунду, стоило нам проехать всего несколько метров, путь нам перегородила невероятных размеров усатая глыба в милицейской форме. Она была таких габаритов, что висевший у неё на шее «калашников» казался невинной детской игрушкой, так что шансов объёхать её не было никаких.

– Ну вот, попали, – Настя побледнела и вжалась в диван.

– Не боись. Проскочим, – успокоил её таксист и прибавил газу.

Пронзительный визг тормозов на секунду оглушил окрестности. Мы не успели ничего сказать, даже подумать, когда машина как вкопанная остановилась непосредственно у самой массы милиционера. Каково же было наше изумление, когда под трещавшей всеми пуговицами форменной рубашкой мы вдруг увидели два огромных, выпирающих, арбузовидных образования, осторожненько намекающих на условно слабый пол глыбы.

– Неужто баба? – догадался вслух таксист.

– Это што тут за фильдеперс нарисовался? – заорала милиционерша, медленно подходя к дверце водителя. – Тебя што ли мама в школе не учила, как штаны через голову переобуваются? А ну вылазь из средства, давай докУменты. Щас как отпротоколирую по самые бакенбарды…

– Потрудитесь немедленно освободить дорогу и обеспечить бесперебойный проезд, – не моргнув глазом, произнёс в раскрытое окно водитель ровным, спокойным, даже властным тоном.

Глыба с автоматиком на шее потеряла дар речи от такой наглости. Она стояла, разинув рот, наливаясь негодованием и тяжко дыша, отчего калашников аж подпрыгивал на учащённо вздымающейся груди.

– Вы! – водитель ткнул указательным пальцем в милицейскую массу, воскрешая в памяти известный плакат. – Вы поедете с нами! Нет. Лучше останетесь здесь, и будете руководить беспрепятственным продвижением транспортного средства до церкви. И учтите, мы должны прибыть на место раньше окончания процессии. Это дело ГО-СУ-ДАР-СТВЕН-НО-Е! У меня в машине человек из самой Москвы с важной миссией. Вот бумага, – и он протянул мильцанерше сложенный вчетверо лист. – Кстати, он привёз для вашего храма частичку мощей любимой собаки президента! Так что давайте не будем терять времени.

Куча внутренних органов приняла бумагу, осторожно, двумя пальчиками развернула её и, вздрогнув всей своей массой от обилия важных печатей на листе, принялась читать документ.

– И быстренько, быстренько! Вы что тут, спите?! Время не терпит! – будто важная персона поторопил таксист власть.

– Ой, мамо! Що, вмэрла жучка? – возвращая документ, запричитала пришедшая в себя и преобразившаяся до неузнаваемости глыба. – Ой, горе то како! Ой, горе! На кого ж вона нас? Ой, горе то како!

Но поймав строгий взгляд водителя, она одёрнула края рубашки и вытянулась во фрунт. Пуговичка на груди, не выдержав напруги, оторвалась и отскочила на капот автомобиля, подпрыгивая и жалобно попискивая.

– Лэйтенант Трохыбатько, – представилась милицианерша. – Зараз же усэ зробымо. Не трывожтыся.

Лейтенант, нагнувшись, улыбнулась в салон и, прокричав: «Лэйтенант Трохыбатько! Здравыя желаю!», быстренько, но довольно понятно объяснила, как короче и быстрее проехать к церкви.

– Лэйтенант Трохыбатько! Вот ведь. А могла бы быть майором, – проговорил таксист, когда мы отъехали по указанному направлению. – Слава Богу, отбодались. Придётся изменить маршрут.

– Я в эту церковь не поеду, я не хочу туда, – заволновалась Настя.

– Да не пыли ты! Сейчас не прорваться. У них тут кругом кордоны стоят, а документов подходящих у Робинзона, как я полагаю, нет. Да и ты, с того берега как на этом очутилась? И что тут делаешь? Объяснить сможешь? Так-то вот. Надо переждать где-нибудь в тенёчке и подумать хорошенько.

– А как вы догадались, что я с того берега? – испугалась Настя.

– А чего тут догадываться? Дело не хитрое, сама же говорила – жрец. А то, как ты про Закудыкино рассказывала, да глазки твои со слёзками, так никакого КГБ не надо, ни в том, ни в этом его значении. И без прописки всё понятно.

– А вы меня не выдадите? Ведь правда, не выдадите?

– Успокойся. Если бы хотел, давно бы уже выдал. Мне самому на ту сторону надо.

– А тебе-то зачем? – вмешался я. – Ты же только довезти собирался, и то поначалу не хотел. И что за волшебную бумагу ты там ей показал?

– Откуда тебе знать, чего я хотел, и чего не хотел? Подожди, всё узнаешь в своё время. И про бумагу тоже. Смотри ты, пригодилась же. А только мне теперь без тебя никак, мы теперь, как ниточка с иголочкой, куда ты, туда и я. Понял, Робинзон?

Мы выехали за околицу села на высокий берег, поросший густым кустарником. Место было выбрано идеально – нас среди зарослей абсолютно не было видно ни из села, ни с берега. Зато нам…

Отсюда как на ладони расстилался изумительной красоты пейзаж. Налево, будто детские кораблики в волнах слегка колышащегося зелёного моря видны были разноцветные крыши домов Первомайского. Справа простиралась необозримая даль. А прямо перед нами, не далее как в полукилометре лежала громадной саблей излучина реки, широкой и степенной, неторопливой и в то же время упрямо последовательной в своём течении вперёд, иногда меняющей русло, но неизменно стремящейся к необозримому вечному океану. Как сама Россия. За рекой, сразу от берега на многие-многие километры вперёд тянулся чёрный, непроходимый, сказочный лес. Над верхушками голубых в дымке тумана елей где-то далеко-далеко, казалось, возле самой линии горизонта сквозь полупрозрачную пелену сияла яркой звёздочкой золотая маковка храма-птицы.