Офицер было направился им наперерез, но, поймав хмурые взгляды фабричных, колыхнувшихся вперед, счел за лучшее не ввязываться, осадил лошадь.

Ребята побежали на Духовскую, в конце которой темным пятном металась толпа.

Первое, что они увидели, — кучка чисто одетых людей. Они грудились на тротуаре с иконами и портретом царя, орали, свистели. Дальше мостовую заполнила разъяренная толпа. Студенты были прижаты к каменной глухой стене — отбивались ремнями, досками от забора, просто кулаками. Их было гораздо меньше, чем тех, кто нападал. Когда кого-то удавалось оторвать от своих, его швыряли в гущу толпы, сбивали с ног, топтали.

Два рослых мужика с озверелыми лицами — ноздри раздуты, глаза побелели — держали тоненькую девушку. Она рвалась из рук, царапалась.

— Артем! — отчаянно выкрикнула она, увидев подбегавших парней. — Спасай Мироныча!..

Это была Машенька, племянница старого аптекаря. Подбегая к ней, Артем выстрелил в воздух. Не отпуская девушки, мужики обернулись, ощерились злобно. Набежавший следом Васька Работнов ударил одного, оттолкнул. Второй, увидев нацеленное дуло револьвера, заверещал по-поросячьи, бросился во двор дома. Артем крикнул Машеньке:

— Там на Власьевской наши! Бегите!

Еще раз выстрелил. Толпа отхлынула, оставив на мостовой лежащего человека. Артем похолодел, когда увидел Машеньку, с плачем припавшую к этому человеку.

Вдвоем с Егором они осторожно подняли Мироныча. Он был без сознания. На бледном лбу кровоточила глубокая ссадина.

Егор крикнул Ваське. Парень подбежал — запыхавшийся, ошалелый, без картуза — уже успели сбить. Велел ему взять Мироныча.

— Давай до наших. И пусть бегут на помощь, — распорядился Егор.

На стрельбу сбежались полицейские. Вывернула из-за угла дома извозчичья пролетка. В ней сидел пристав — багроволицый, перекрещенный ремнями.

При виде блюстителей порядка черносотенцы ободрились, снова насели на отходивших к Власьевской улице студентов.

— Главного-то отпустили! Ловите главного! — орал с тротуара мужик с иконой, указывая в сторону Васьки, который нес Мироныча. Сзади торопливо шла заплаканная Машенька. — В полицейскую часть его…

Пристав что-то сказал стоявшему рядом городовому. Тот, путаясь в полах длинной шинели, побежал догонять. Вместе с ним бросилось еще несколько мужиков.

Махнув Артему, чтобы не отставал, Егор ринулся к извозчику, что привез пристава. Тот разворачивался, намереваясь отъехать в безопасное место.

— Куда, зимогор! — завопил мужик. Но, увидев в руке парня револьвер, затрясся, побелел.

— Не кричи, — приказал Егор. Дождался, когда следом прыгнул в пролетку Артем, ткнул мужика в спину. — Гони по улице.

Извозчик опять опасливо покосился на револьвер, стегнул лошадь. Она с места пошла вскачь.

— Не пугайся, дядя! — озорно крикнул Егор и, когда поравнялись с толпой настигавших Ваську черносотенцев, поднял над головой револьвер, выстрелил. Мужики шарахнулись в стороны, сразу отстали. Но городовой все еще продолжал бежать. Его объехали, чуть не задев оглоблей. Егор погрозил ему револьвером.

Извозчик остановился. Васька передал Мироныча ребятам, помог взобраться Машеньке. Не задерживаясь, повернул обратно к отбивающимся студентам.

— Гони к фабрике Карзинкина, повезем в больницу, — сказал Егор извозчику.

— Да уж догадался, — со вздохом ответил тот. — Куда более.

Когда выехали на Власьевскую, ни своих, ни казаков там не было.

6

Фабричные стояли, неприязненно поглядывая на казаков. Те тоже устали от пустого ожидания, но идти напролом не решались. Демонстранты имеют оружие — так они сказали. Ну, а кому хочется подставлять свою голову под пули?

По тротуарам опасливо пробегали прохожие, крутились мальчишки. Робко покрикивая: «Дорогу! Посторонись!» — проезжали извозчики.

Долго тянулись минуты. Потом колонна рабочих заволновалась, из рядов стали выходить небольшими группами— направлялись к Рождественской улице. «До морковкиного заговенья стоять, что ли? Дома дела ждут».

Федор велел поворачивать к дому. Все так же, не спуская флага, развернулись, пошли. Родион Журавлев с дружинниками перешел в хвост колонны — не верили казакам, опасались, как бы не бросились вслед, не начали топтать лошадьми и стегать нагайками. Но все обошлось. Казаки убедились, что фабричные отправились в слободку, ускакали.

Шли притихшие, не хотелось сознаваться, что перед полусотней казаков оказались слабы.

Алексей Подосенов приблизился к Крутову, шагая вровень, спросил:

— Послушай, Федор Степанович, может, казаки не знают, что есть царский манифест? Не сказали им?

— Да, конечно. — Федор усмехнулся, удивляясь наивности вопроса. — Сам посуди: есть у тебя что-то свое, разве отдашь даром? Манифест обещает, а обещания, сам знаешь, кто любит выполнять.

— К дьяволу тогда мне этот манифест. Нечего было и шуметь о нем.

— И я так думаю. — Заметил, что прислушиваются другие, пожалел: «Плохо, не удалось побывать на митинге. У каждого уйма вопросов. Ораторы могли бы лучше объяснить, какая цена царским обещаниям».

— Мы когда всем скопом пошли против власти — тут забастовка, там восстание, — царю куда деваться, вот и написал бумагу, наобещал. А на деле — как было, все осталось по-прежнему.

— Подтереть мягкое место его бумагой.

— Все теперь от нас самих зависит: не успокоимся — выиграем, успокоимся — тогда нам дадут, не поздоровится…

Федор невесело поглядывал перед собой, думал. Прийти сейчас на фабрику и разойтись — считай, день пропал зазря. Чего доброго, еще разуверятся в своих силах, самые нерешительные пойдут завтра к директору с повинной и встанут к машинам. Забастовка сорвется, так и не успев развернуться. Попробовать бы провести свой митинг…

— В такую-то погоду, на улице, — с сомнением покачал головой Василий Дерин, когда Федор сказал ему об этом. — Зазябли все, промокли. Будут рваться в тепло.

В слободку пришли, когда уже начало темнеть. Стегал холодный ветер с дождем. О митинге и думать было нечего. Федор только и объявил нахохлившимся, промокшим людям, что утром на площади назначается сходка, где следует договориться, какие требования предъявлять владельцу.

Колонна быстро растаяла. Несколько человек еще осталось. Подосенов с Василием Дериным стаскивали флаг с древка. Отсыревшее полотно Василий с бережью свернул, убрал за пазуху. Палка осталась у Подосенова — завтра пригодится.

В это время и подошли Артем с Егором. Их встретили удивлением. Знали, что ребята остались в городе. Сбивчиво те стали рассказывать, что случилось.

…Пролетка подъехала к больнице, и Артем сразу побежал за Варей. Мироныч очнулся, застонал, когда его переносили в палату на второй этаж. Кажется, узнал идущую рядом Машеньку, хотел что-то сказать, но губы только дрогнули.

Варя вызвала доктора Воскресенского. Он пришел заспанный, недовольный. Долго ощупывал больного, сердито хмыкал. Заметив долгий, почти безжизненный взгляд Мироныча, сказал ворчливо:

— Великолепно отделали вас, молодой человек. — Покачал головой, показывая тем, что спасти больного может только чудо.

Мироныч пошевелил губами, но никто ничего не расслышал.

Артема и Егора в палату не пустили, они уселись внизу, в коридоре. Прошло более часа. Но вот, сутулясь, с лестницы спустился Воскресенский. Глядел на парней, соображая, зачем они тут.

— Вы кто такие? — спросил сурово.

— Это мы привезли больного, — поспешил объяснить Артем. — За ним может приехать полиция. Мы останемся здесь.

Чуть заметная усмешка тронула губы Воскресенского.

— Решение похвальное, — заявил он. — И все-таки придется по домам, молодые люди. — Заметив движение Артема, желание спросить о больном, поспешил опередить: — Сколько пролежит ваш товарищ, сказать не могу. И обещать ничего не хочу. Наведываться можно, разрешаю.

Ребята не знали, что делать. Наконец Артем робко попросил позвать Машеньку.