— На дурака все надежда была, а дурак-то и поумнел. Вот наказанье не ко времени…

Но Василий отмахнулся, приплясывая, пел:

Стали наряжать и Прокопия. Но с ним было хуже: ничто не лезло. Ему густо намазали щеки свеклой, попудрили сажей — стал похож на черта.

Так и ходили по каморкам. Старательно оттопывали перед хозяевами, желали в новом году счастья.

— Спасибо на добром слове, — отвечали им. Отдаривали: кто стопкой водки, кто куском пирога, а кто и просто поклоном. Для пирогов у Прокопия висела через плечо холщовая сумка. Сам он тоже пускался в пляс — его сразу узнавали по длинным, плохо гнущимся ревматическим ногам.

Из казармы направились в Белый корпус, в квартиры служащих. Там были поскромнее: пугала непривычная чистота комнат, чопорные улыбки хозяев. Случайно забрели к табельщику Егорычеву — сидел за столом, пил чай, держа блюдце в растопыренных пальцах. Замешкались, пропала охота плясать, попятились назад, захлопнув за собой дверь. Зато у Дента устроили такой гвалт, что он поначалу перепугался, но, опомнившись, сам вошел в хоровод, дрыгая по-смешному ногами. Прокопий хлопал его по плечу, приговаривая:

— Ай да англичашка… Удружил…

Жена Дента тряслась в мелком смехе, тянула мужа из круга. Василий Дерин подскочил к нему, закрутился волчком, пропел:

— Да, да, — подтвердил Дент, — совсем пуста.

Утомившись, подступили к хозяину:

— Полагается по обычаю…

Дент понимающе кивнул. Из стенного шкафчика достал бутылку, рюмки на длинных ножках. Вино было тягучее и слишком сладкое, но и им остались довольны. Уходя, пожелали:

— Живи, как хочется, хозяин. Мастеровых не обижай.

— Кто обижает? — встрепенулся Дент. — Я не обижал…

Колобродили до утра. Под конец решили идти к дому управляющего.

Самого управляющего не оказалось — на рождественские праздники был приглашен Карзинкиным в Москву. Встретила ряженых заспанная кухарка.

— Куда, оглашенные! — замахала руками. — Спят все.

— Спят, так разбудим, — заявил Василий. Предложил: — Споем?

Запели старую колядовую песню:

— Пусти их, Полина, — донесся сверху голос Грязнова.

Из своей комнаты вышла и Варя, заспанная, с распустившимися по плечам волосами. Федор, встретившись с ней взглядом, улыбнулся приветливо. Она растерянно кивнула в ответ — не узнала.

А колядовщики пели:

И снова плясали. Под хлопотливые удары бубна Федор тряс плечами — под цыганку. Поравнявшись с Варей, по лицу которой было видно, что забава ей очень нравится, шепнул:

— Со счастьем в новом году, барышня!

Варя вздрогнула, радостно вглядываясь в его лицо, прыснула счастливым смехом. Заговорщически, так же тихо ответила:

— Вот бы никогда не подумала, что это вы…

В углу у лестницы, насупясь, стояла Марфуша. Видела, как Федор что-то сказал девушке и та обрадовалась. Свет померк в глазах Марфуши. Почувствовала себя жестоко обманутой. Что он ей шепнул? Наверно, сказал, что любит, с чего бы расцвела так? Ой, мамоньки!.. Прислонилась к стене: голова кружится — от вина, что ли? А ей-то что нужно от него? Своих, господских парней мало? Бесстыжая…

Василий оттопывал перед Марфушей, вызывая плясать. Она не замечала… Видимо, и Варя признала ее, зябко поежилась под враждебным взглядом.

А тот, кто только что причинил Марфуше горе, сделав ее самой несчастной из людей и уж, конечно, не догадывавшийся об этом, — был занят другим. Наступая на Грязнова, теснил к стене.

— Нехорошо, инженер, мастеровых забижать. Смотри, счастья не пожелаем.

— Что такое? — недоуменно спросил Грязнов.

— А то, Алексей Флегонтович: с Дентом деретесь, с мастеровых шапки летят.

— Ты, Федор?

— Это все равно — я или кто другой. В каморках только что и разговору об отмене праздничных работ.

— Растолковал бы тебе, в чем дело, да не время сейчас, — сказал инженер.

— Когда о заработке, у нас всегда время. Не так богато живем. Голой овцы, инженер, не стригут.

— А я думал, что вы разумнее, Федор, — раздражаясь, проговорил Грязнов. — Я пока не имею такой власти, чтобы распоряжаться. Есть на то управляющий. Наоборот, хотите знать, настаиваю, чтобы слесаря получили прибавку к заработку.

— Спасибо, коли так. Только смотри, Алексей Флегонтович, не любим мы, когда нас обманывают.

— Я тоже не встречал человека, который бы любил обман, — насмешливо сообщил инженер. Развел руками. — Угостить не могу вас… Нечем…

— Мы не в обиде, — успокоил Федор. Глянул на Марфушу, безучастно стоявшую у стены. — Потешим хозяина?

Марфуша отвернулась. Федор с улыбкой подумал: «Беда с этими женщинами. Опять чем-то не угодил». Запел первый:

Благодарствуем, хозяин, на хлебе, на соли, на жалованье, Виноград, виноград, красно-зелено моя!

Напоил, накормил, со двора отпустил,

Виноград, красно-зелено моя!

Попрощались с хозяевами и пошли досыпать. В морозном воздухе гудели колокола — в церквах звонили к заутрене.

К концу первого года службы Грязнов знал все сложное хозяйство фабрики и оставался за управляющего, когда тому приходилось уезжать в Москву по вызову владельца.

В каждую поездку Федоров втайне надеялся, что вслед придет телеграмма, требующая его немедленного возвращения. Он так и не мог преодолеть настороженности, с какою с самого начала относился к молодому инженеру, ожидал от него что-то такого, чего и сам не знал, но обязательно неприятного. О своих подозрениях думал: «Старый ворон не каркнет даром: либо было что, либо будет что». Порой он задерживался на неделю и больше — телеграмм не было. А когда приезжал и придирчиво вызнавал, что произошло за время его отсутствия, как всегда, не мог не согласиться, что все распоряжения Грязнова оказывались разумными.

Грязнов становился просто незаменимым. Видя, как он все делает легко и уверенно, старается быть услужливым, управляющий часто подумывал, что несправедлив к нему. Но угрызения совести быстро улетучивались, когда Грязнов восставал против заведенных исстари фабричных порядков. Федорова часто возмущал даже не сам разговор, а поведение инженера при этом. Последнее время появилась привычка скрещивать руки на груди и в упор, не мигая, смотреть на собеседника. Федорова больше всего бесила эта наполеоновская поза.

Грязнов садился напротив, складывал руки и начинал:

— Разбивка смены на заработку и доработку ничем не оправдана. Чтобы работать хорошо, надо выспаться. А как, подумайте, мастеровой выспится, когда в запасе у него между каждой сменой не более пяти часов: надо прийти с фабрики, поесть, что-то поделать — тут и часом не управишься. Шесть — работаю, шесть — отдыхаю, снова шесть — работаю. Такой круговорот всю неделю. Жуть вас не берет, когда представляете это? Вы замечали, что меньше товара вырабатывается именно в последние дни недели, когда мастеровой выжат, как губка?