— Зачем это вам? — поморщился управляющий.

— Когда-то вы сказали, чтобы я постарался быстрее понять мастеровых, этих потомков седьмой тысячи. Иногда кажется, я начинаю понимать. Крутова уважают рабочие. Через него я стану влиять на них…

— Как бы влияние Крутова не пошло на обратное тому, чего вы добиваетесь. Сегодня мне приносили список драчунов на Ивановском лугу. Сдается, там есть фамилия Крутова.

Инженер энергично возразил:

— На этот раз вы ошиблись. Вчера он, как истинный рыцарь, сопровождал мою сестру по пути из города. Варя от него в восторге.

Упоминание о Варе разгладило морщины на дряблом лице управляющего. Почему-то решил, что именно Варя просит за Крутова. Грязнов из гордости не хочет сказать об этом.

— Пусть будет так, — согласился он. — Грешно хорошего мастерового выставлять за ворота.

5

От Забелиц к каморкам тащились розвальни, запряженные худой клячей неопределенной масти.

Неделю назад сковало, и выпал первый слабый снег, не успевший как следует покрыть землю. Сани натужно скрипели, лошадь еле переставляла ноги, с каждым шагом мотая головой. Тусклые загноившиеся глаза ее были подернуты печалью.

Сбоку саней с вожжами в покрасневших от холода руках, как на ходулях, шагал Прокопий Соловьев, поглядывал на воз и на жену, идущую сзади. Жена была недовольна, и он это видел.

На возу закутанные в тряпье сидели ребятишки мал мала меньше. Испуганными округлившимися глазенками оглядывали косые улочки рабочей слободки, высокий и длинный без конца и края забор, опоясывавший фабрику, в страхе жались друг к другу.

Проехали мимо ворот Рабочего сада, на зиму заколоченных досками крест-накрест, и свернули к корпусам. У шестого корпуса остановились. Прокопий замотал вожжи о передок саней, стараясь придать голосу бодрости, сказал:

— Приехали, Дуня… Располагайся как дома. Оно тесновато, сама видела… Опять же Федор снова поселился. Зато в тепле, не в стуже.

Евдокия тоскливо осмотрелась. Каменные неприглядные казармы. «Господи, — пришло ей на ум, — здесь и снег-то черный. От копоти, что ли?» Смахнула рукавом набежавшие слезы.

— Занюнила, — раздраженно одернул ее Прокопий. — Чай, тут тоже люди живут. Привыкнешь…

— Так я… дома жалко…

Прокопий зло дернул веревки, опутывавшие воз.

— Все уже теперь, реветь поздно. Экие хоромы оставила. Тьфу! — Обернулся к детям, спросил с участием: — Замерзли, поди?

— Не, — послышался дружный ответ.

— Слезайте, детки, и скорее в крыльцо, — ласково сказала мать. — Теперь здесь будете жить…

Ребятишки посыпались с воза. Кто в опорках, кто и просто босиком, закутанный в отцовский пиджак или старую шубейку. Зябко поеживались, со страхом вглядывались в темный подъезд.

— Леле — узел, Ванятке — кастрюлю, Петьке — одеяло, — приговаривал Прокопий, раздавая ребятам вещи с воза. Жене подал старый помятый самовар, сам ухватился за сундук с одежкой.

— А мне? — плаксиво спросил самый младший, увязанный теплым платком.

— Ахти, наказание какое! — воскликнул Прокопий. — Семена забыл. Цепляйся за мамкин подол, помогай самовар тащить.

За отцовской спиной куда смелее вступили в холодный мрачный подъезд. Из коридора тянуло душной прелью, неслись голоса. Гулко стучали опорки по цементному полу.

— Вот сюда, сюда, — суетливо направлял Прокопий.

А на улице к оставленной без присмотра лошади подошли подростки — Егор Дерин и Васька Работнов, многозначительно переглянулись.

— Пойдет?

— Не, Егор, из такого хвоста тягучей лески не выйдет.

Васька намотал на палец тонкую прядку, выдернул.

Лошадь дрогнула выпертыми ребрами, опустила голову, словно стыдясь, что ее хвост не годится даже на лески.

— Ну и брось. В базарный день на Широкой надергаем.

Из подъезда вышел Прокопий, увидел в Васькиных руках волос, прикрикнул:

— Я вам, сорванцы!..

— А, это вы, дяденька, — не испугавшись, обрадованно сказал Егорка. — Это ваш конь? Хороший!..

— Конь добрый, не жалуюсь, — поддался на лесть хозяин. — Цены ему не было, когда помоложе был.

Лошадь слушала, посматривая на хозяина печальными глазами. «Полно, мол, чего уж там выхваляться».

Подростки отошли, посмеиваясь, а Прокопий вскинул вожжи.

— Трогай, милая, темнеть начинает. Вот он, день-то как скоро ушел.

Шагал вровень с лошадью и все приговаривал:

— Сама посуди, зачем ты мне здесь. Фабричные мы теперь… Эхма!.. Это еще горе — ничто, лишь бы вдвое не было. Оно рассудить — и здесь жить можно: дождь ли, камни с неба, — а дачку подай. Сыт не будешь, оно конечно. Без своего хозяйства к тому же… Да ладно, пооглядимся, а там бог даст, свой домишко поставим… Хозяйка работать начнет, Лелька с Ваняткой подрастают. Вон сколько работников! Еще и дело свое заведем… Допустим, тогда и ты к месту была бы. А теперь кормить тебя нечем и ставить негде. Эхма!.. А к мужику веду справному, плохо у него не будет…

Накануне он продал ее вместе с упряжью и санями в деревню Творогово.

Когда Прокопий вернулся, в каморке был почти полный порядок. Федор доколачивал топчан справа у стены — общий для всех ребят. Тетка Александра и Марфуша прилаживали на окно свежие занавески. Евдокия шумно бегала на кухню — готовила угощенье — и все спрашивала:

— Чай, надоела я вам?

Ребят, чтобы не мешались, выпроводили в коридор. Они жались около Артемки, который строго приглядывался к ним.

— Водиться будем? — спросил он.

— Ага, — ответила за всех Лелька, синеглазая, с веснушками по всему лицу.

— А драться хотите? — вопрос, собственно, был задан Ваньке; Леля — девочка, Петька и Семка — клопы.

— Не, — опять ответила Лелька. — У нас только Семка дерется.

Карапуз, выставив круглый живот, серьезно смотрел на Артемку и сосал палец.

Уж и дерется, — не поверил Артем.

— Он кусается у нас.

— A-а!.. А я вот ему по зубам, чтобы не кусался.

Семка захлопал ресницами, сморщился и дал реву.

— Ладно, не буду, — успокоил его Артемка. — Гулять пошли. К фабрике проберемся за катушками, я знаю, где лежат. Самокаты сделаем.

Вся команда разом посмотрела себе под ноги.

— Не, не пойдем, — ответила Лелька. — Обувки нет.

Взглянула с завистью на Артемкины латаные-перелатанные валенки — еще Марфушка в них бегала, — сказала, плутовато блеснув синими глазами:

— Давай лучше в чугунку играть. Ты в валенцах — будешь паровоз. Встань вперед, топай и гуди.

Мальчик послушно затопал, загудел. Пошел потихоньку, набирая скорость. За ним уцепились по порядку Лелька, Ванятка, Петька и Семка.

Протопали вдоль коридора до окна. Артемка развернулся и, не сбавляя шага, потопал в другой конец. Лелька запротестовала:

— Сменить паровоз надо. Запыхался. Теперь я… Давай валенцы.

Артемка снял валенки и пристроился в хвосте за Семкой. Снова поехали. Откуда ему было знать, что задумала коварная девчонка. Перед дверью Лелька рванулась к выходу, заскакала по железной лестнице через две ступеньки. Выскочившему за ней на лестничную площадку Артемке обидно крикнула:

— Обманули дурака на четыре кулака.

Братья ее глупо ухмылялись, словно знали заранее, что она для того и затеяла игру в чугунку.

Артем, потемнев от досады, рванулся за девчонкой. Но длинноногая Лелька оказалась куда проворнее: выскочила на улицу и скрылась за углом. Бежать по снегу босиком — да еще неизвестно, догонишь ли — Артемка не решился. Только пригрозил в темноту:

— Погоди, вернешься, я тебя за волосья оттаскаю.

В коридоре, куда он вернулся, показались неразлучные Егор Дерин и Васька Работнов, оба в обувке. Артем загорелся:

— Егор, давай играть в чугунку.

— Не хочется, — сказал Егор, разглядывая малышей. — Чьи это?

— Прокопьевы… Сегодня приехали… А то поиграем, а?

— Говорю: не хочется. Вон Ваську возьмите, а я посмотрю.

— Мне тоже не хочется, — отказался Васька.