– Пиздец, – вслух произносит писатель, пытаясь встать. – Приехали…

Волны песчаных барханов в море жаркого ветра. По колючкам и низкорослым кактусам ползет человек в свитере с высоким горлом. Один из тех усачей, что были в «Аквариуме». К ноге усача гирей заключенного прикована цепью старинная печатная машинка, она оставляет за ним на песке глубокий неровный след, похожий на русло пересохшей реки.

«Это, наверное, специальный ад для писателей-неудачников, – думает Даня. – Я умер и попал в него… Просто меня еще не успели зарегистрировать, выдать там личную цепь с порядковым номером, ну и всякое такое».

Писатель вспоминает, каким тяжелым был старый Mac, и понимает, что с привязанным к ноге компьютером он не проползет по кактусам и десяти метров.

«Интересно, а монитор будут привязывать? Надо было шариковой ручкой все писать…»

Мимо пробегает еще одна мышка, она держит во рту магнит для холодильника в форме медузы. Даня замечает, что то, что он поначалу принял за дымку от горячего песка – на самом деле тысячи мышек, которые тащат со всех сторон различный мелкий хлам и складывают его в одну кучу. От кучи исходил долгий давящий гул, похожий на далекий шум большого города, какой слышит грибник, углубившийся в лес.

Прикованные к пишущим машинкам и компьютерам люди на ощупь, как слепые, ползли по пустыне, которая в действительности оказалась сетью больших и маленьких островков суши, соединенных узкими мостками. Лишь один человек не полз, Даня узнал его сразу – это был Папаша Грез. Папаша выставил вперед руку, защищая глаза не то от песка, не то от чего-то, что было видно только ему одному, и, с трудом балансируя на доске, перекинутой через пропасть, направлялся к ларьку с надписью «ПРОДУКТЫ». Вокруг ларька покачивались пальмы и был разбит аккуратный пруд.

«Мираж», – подумал писатель.

Он попробовал приподняться, но сухой жаркий воздух наверху тут же обжег волосы и глаза – двигаться в нем было невозможно.

– Раз меня сюда притащили мышки, то и идти мне нужно за мышками, – решил писатель и пополз к мусорной куче.

Как ему казалось, он полз несколько часов, зато по дороге ему не встретилось ни колючек, ни мостков, с которых, как он не раз видел, сорваться было проще простого: сначала с доски соскальзывала пишущая машинка, а потом и ее обладатель уставал цепляться за жизнь обкусанными от жажды ногтями и почему-то молча, без криков летел вниз.

Вблизи мусорная куча потрясла писателя. Детали конструктора, чайные ложки, кусочки сахара, разноцветные металлические буквы, скрепки, игрушечные машинки, обломки часовых механизмов, зажигалки, батарейки, какие-то зеленые комочки неизвестной природы… Все здесь было таким необычайно реалистичным, законченным и аккуратным, что писатель с трудом удержался от соблазна поскорее набить этими сокровищами карманы.

На верху мусорной кучи сидела Вера. Все новые и новые мышки подбегали к ней, почтительно бросали к ее ногам свои подарки, и та лишь улыбалась в ответ каждой из них.

– Вера! – позвал девушку писатель.

В жаркой тишине его голос прозвучал очень громко, со множественным эхом, отражаясь от бесчисленных невидимых поверхностей, однако Вера не услышала его. Даня крикнул ей еще несколько раз, но по-прежнему безрезультатно. Тогда писатель достал из кармана баллончик от сифона и бросил его к ногам Веры. Та обернулась и с интересом взглянула на подарок.

– Данечка… Как тебе здесь, нравится?

– Ну… Так…

– Я тебя ждала. Ты быстро добрался, молодец!

– Я вообще-то не хотел… Так получилось…

– Ну да, бывает.

– Я уже умер?

– Пока нет…

– Ясно… А зачем все эти, – Даня показал рукой на усачей, – ползут по колючкам?

– Я-то откуда знаю… – пожала плечами Вера, – хотят, вот и ползут. Смешные такие… Вот ты зачем полз?

– Я… Я хотел найти что-нибудь…

– Может быть, это? – Вера показывает ему газовый баллончик от сифона. – Ты же его нашел. – Дерьмо! Да я о таком даже и не мечтал!

– Вот видишь! – смеется Вера, возвращая писателю его находку. – Твоя жизнь оказалась гораздо лучше твоей мечты! Так всегда и бывает, кстати…

– А ты что нашла? Ты же умерла!

– Да, умерла.

– И что там дальше? – Да ничего особенного… Помнишь, я рассказывала тебе про рождественские лампочки и ток?

– Помню.

– Все именно так и есть, я угадала. Только вместо тока – время. И пока ты живешь – время проходит сквозь тебя, ты сопротивляешься ему и светишься. А когда не живешь – уже не проходит.

– Прикольно… – кивает писатель, – слушай, а можно мне назад, а?

– Ты же говорил, что тебе там не нравится…

– Ну мало ли что я говорил! Я вообще много чего говорю…

– Это я уже заметила…

– Так можно или нет?

– Как хочешь, мой герой. Береги себя…

Даню болезненно вырвало остатками желчи. Желтая пена повисла на губе и начала медленно стекать по сломанной ключице на асфальт. Горький, едкий привкус во рту. Он по-прежнему лежит рядом с «Аквариумом». Мимо писателя прополз куда-то по своим делам большой майский жук. Майский жук в сентябре? Какая разница… Левая половина тела писателя постепенно холодела – Даня чувствовал, как жизненное тепло все еще билось за право обладания линией позвоночника, но уже было готово капитулировать перед ледяной решимостью ночного асфальта. Даню снова вырвало. Каждый новый спазм не только не приносил облегчения – блевать давно уже было нечем – но пронзал все тело резкой, сухой молнией боли. Писатель неудачно пошевелился: острые камни и осколки битого стекла впились в левую щеку. Желто-красная нить рвоты потянулась к объемным белым буквам, валяющимся на асфальте. Детский набор для изучения алфавита, перепачканный в желчи. Батарейки, бутылки, пустые пачки из-под сигарет. Детали конструктора. Он лежит на свалке. Мелко трясется от смешанных судорог лихорадки и рвоты. Даня попытался было встать, но тут же рухнул обратно: в глазах потемнело, изображение свернулось в горизонтальную линию, затем сжалось в ослепительно яркую точку, и, наконец, исчезло совсем, прихватив вместе с собой слух.

«NOT ENOUGH SYSTEM RESOURCES» PLEASE STANDBY

Когда Даня снова открыл глаза – перед его лицом стояли две пары кроссовок: Nike и Puma. Писатель никогда еще не видел чужих кроссовок в таком необычном ракурсе.

– Вот дебил! Весь в блевотине! – сухо заметили Nike.

Кто-то тронул Даню за плечо:

– Эй, дружище, ты так себе почки отморозишь! Вставай!

Писателю очень не хотелось, чтобы его сейчас беспокоили – лежать ему уже нравилось. И даже кроссовки ему нравились, особенно Nike – у них в подошве были симпатичные тонкие трещинки, в которые набилась земля.

– Да какой вставай – не видишь, он сдохнет сейчас!

– Давай его в парадняк хотя бы отнесем? – предложили Puma. – А то кинется прямо здесь, а нам потом разбираться.

Повисла долгая пауза.

– Хватайся за ноги! – ответили наконец Nike…

– Э, вы куда его тащите? – услышал Даня голос Риты. – Мы… Эээ…

– Валите отсюда! – Рита помахала в сторону пистолетом.

Puma и Nike спешно ретировались.

Рита подходит к Дане и садится рядом с ним на корточки. Прикладывает холодный ствол к его губам, ведет вдоль неровной линии, разделяющей их:

– У меня тут появилась одна идея… Нервные окончания Дани охватывает какое-то болезненное осеннее ощущение: трепещущая мелкая дрожь, озноб, явно неуместное сейчас сладострастие.

– Ничего, уместное, – успокаивает писателя Рита, – Эрос и Танатос, я доклад по ним недавно делала.

«Вот так, просто… Раз – и все!» – вместе с щелчком предохранителя проносится в голове писателя предательская мысль, после чего накатывает невыносимое, непередаваемое, выворачивающее наизнанку чувство одиночества.

– Почему же непередаваемое? – спрашивает Рита. – Ты такой же, как и все остальные. Я в тебе разочаровалась. Я думала, ты другой. Наверное, не нужно было тебя вообще искать…

Даня сейчас все на свете бы отдал за то, чтобы не писать никаких книг, не придумывать никаких героев: просто сидеть на кухне и скучать, глядя на балтийский щит, оголившийся на фотообоях, изображающих природу карельского перешейка. Ждать, пока друзья вернутся с работы. Ждать выходных. Ждать чего угодно… Смотреть мультики Nickelodeon про кенгуренка Rocco. Гулять по осенней аллее Поликарпова: от дома-робота до парка и обратно. Что угодно, только не сейчас, потом, когда угодно, но только не сейчас, он никак не может умирать сейчас, он и не представлял себе даже, как это страшно, и неизвестно, что будет дальше, а здесь хотя бы все простое и знакомое, что бы он там раньше ни думал…