— Что с тобой, что случилось?

— Это тебя надо спросить, что случилось? Чем занимался?

— Притирал обратный клапан к гнезду для шлема. Хотел обрадовать тебя, — растерялся он.

— Понятно. Клапан из фотонита, гнездо из него же, и притирочный порошок тоже. Оттого такой и звук. Это интересно! Как же ты терпел этот ужасный скрежет?

— Очень даже приятный скрежет. Ободряюще действует. Бравый марш. У нас в Египте играли такой. Помню.

Очевидно, за шесть тысяч лет спячки у Квинта в ушах что-то изменилось, и он воспринимает звуки по-другому.

— Оставь до утра притирку и не вздумай приниматься за нее без моего ведома.

Вопли соседей постепенно умолкли. Я обратил внимание, что, несмотря на позднюю ночь, в домах напротив светятся окна. Видимо, звуки проникли и туда. Хорошо, что никто не мог понять, где источник звука. Не миновать бы нам скандала.

Утром к нам заглянули соседи, и тетя Шаша осторожно осведомилась, не слышали ли мы чего-нибудь ночью.

— Как же, слышали, — ответил Квинт, — как вы у себя концерт устроили. И чего, думаем, людям по ночам не спится!

— А больше ничего не слышали?

— Ничего. У меня слух отменный. Были, конечно, разные шорохи ночные. Вроде этого.

Не успел я остановить Квинта, как он схватил клапан и раза три добросовестно провернул его по гнезду. Раздался знакомый скрежет. Тетя Шаша почти в беспамятстве опустилась на стул. Дядя Коша зажал уши руками, а лицо у него при этом было такое, что и описать невозможно. Я тоже испытал свои ночные ощущения.

Первым пришел в себя дядя Коша. С криком: «Это вам даром не пройдет!» он схватил за руку свою жену и уволок ее из комнаты.

Квинт, довольно потирая руки, закрыл за ними дверь. Я впервые не на шутку на него рассердился и гневно бросил:

— Что за фокусы! Ты соображаешь, что натворил? Они явятся сюда не одни, и все наше мероприятие может полететь ко всем чертям! Сколько раз тебе говорить, что с соседями, какие бы они ни были, нужно уживаться. У тебя что, руки чесались? Ты о последствиях думал своей фараоньей башкой?! Учти, ты еще и режим нарушил.

Как набедокуривший мальчишка стоял Квинт передо мной. Весь сник, руки опустил. Мне стало безгранично жаль его. Ну зачем я сказал «фараоньей башкой»! Нет для него большего оскорбления.

Я взял Квинта за плечи:

— Ладно-ладно, забудем этот инцидент. Я погорячился, лишнее сказал. А урок пойдет тебе на пользу.

— Ругай меня, Фил, хорошенько ругай. А о последствиях, как ты точно подметил, фараоньей башкой я не подумал. Ты меня наругай, а потом убей презренного.

— Сказано же, хватит. Не будем отвлекаться.

С этого дня соседи забыли к нам дорогу. Вероятно, они решили держаться от нас подальше. Дескать, мало ли что они выкинут.

Чтобы никого не беспокоить, все операции по притирке и шлифовке Квинт производил в наглухо закрытом подвале, и в одиночестве наслаждался приятным, по его словам, скрежетом, настраивавшим его на веселый лад.

Два раза приходила Лавния. Она смотрела на фиолетовый глаз супруга, вздыхала и разок всплакнула. Тоник дни и ночи просиживал за учебниками, наверстывал упущенное, готовился к экзаменам.

Глава восьмая

Тоник принес ответ Веера на наше письмо.

— Запрос дали вы, — сказал он, — поэтому я не читал.

Я вскрыл конверт с напечатанным на машинке адресом и хотел единым духом прочесть письмо, но на первых же словах споткнулся. Ну и почерк! В китайских иероглифах легче разобраться. Я не мог понять ни единой буквы.

— Дай мне, — попросил Квинт. — Я-то прочту.

Но и он не сумел прочесть. Тогда мы все вместе склонились над листком. Выискивая в тексте более или менее понятно написанные слова и запоминая написание букв, их элементы и деформацию, мы постепенно узнали содержание письма.

Веер выражал соболезнование по поводу исчезновения Бейгера, извинялся, что задержал ответ и что письмо пишет его ученик. Самому ему нечаянно зажали кисть правой руки дверью и отдавили пальцы.

К нашему огорчению, где живет человек, у которого находится макет галактики, Веер не знал. Да, он учился с ним. Его имя Ужжаз. Это умный, дерзкий, властолюбивый человек. Но уже три года, как он куда-то пропал. И родни у него нет. О макете Веер слышал, но видеть не видел и сомневался, существует ли он в действительности.

— Плохо, — подытожил я. — Если этот Ужжаз умный человек, то почему он скрывает существование макета? Непонятно. Тут что-то не так.

— Но макет есть, — сказал Тоник. — Папа не стал бы пустяками заниматься.

— Верю. Во всяком случае, мы продолжим дело твоего отца, но другим способом. Мы сами слетаем на планету ПНЗ.

Тоник посмотрел на часы и заторопился.

— С удовольствием поговорил бы с вами, но бежать надо. На консультацию. У нас большие строгости.

Квинт надел утепленную куртку и, как всегда после завтрака, пошел в подвал заниматься притирочными работами. У порога он остановился, покачался на носках и виновато посмотрел на меня:

— Скафандры, Фил. Запинаюсь об них четыре раза в день. Развалились на дороге.

— Да, скафандры. Напомнил о них. Я все думаю, что работа у нас построена нерационально. Хватаемся за все, а готового нет ничего. Те же скафандры. Готовы ли они, испытаны? Нет.

— А мы разве… а в домне-то? А кубом! Как тогда меня трахнуло. А я смотри, ничего.

— В космосе можно попасть в любую переделку, в область чудовищных давлений, в зоны убийственной радиации. Давай покончим со скафандрами, чтобы до старта не возвращаться к ним. А впредь будем работать последовательно. Сделали одно — в сторону, беремся за другое. Значит, так: испытываем скафандры на большое давление извне и на защиту от радиации.

— Меня кубом трахнуло…

— Что ты ухватился за этот куб? Под ним можно находиться и в фотонитовой клетке, обтянутой ситцем, а опустись в ней в глубины океана, что от тебя останется? Ядронит всесторонне проверить надо.

Квинт оживился.

— Что же мы сидим? За испытание, Фил! Думай.

— Пора вместе думать.

— Подумал, Фил. Марианская впадина в Тихом океане нам подойдет. Это насчет давления, а для радиации — проберемся в действующий атомный реактор. Не сомневайся, сможем. Там и проведем денек, другой. Выспимся.

— Не пойдет. Реактор окружен толстыми стенами биологической защиты и возле него круглые сутки дежурит обслуживающий персонал. Да и вообще мы не дети, чтобы куда-то крадучись пробираться.

Квинт задумался. А я стал мысленно искать мощный источник радиации, как вдруг Квинт подал гениальную идею, сразу позволившую нам одновременно испытать многие свойства ядронита. И как всякая гениальная идея, она была до чрезвычайности проста.

— Нужно в скафандр затолкать атомную бомбу, — нараспев сказал он. — А потом взорвать ее там.

Признаться, сначала я рассмеялся. Но смех мой стал быстро затухать, потому что за этот малый срок я обдумал слова Квинта, оценил их и, став серьезным, хлопнул его по плечу:

— Ты молодчина!

В результате атомного взрыва температура внутри скафандра достигает десятков миллионов градусов, а давление миллиардов атмосфер. О радиации и говорить нечего. Но, поразмыслив, мы решили изменить несколько испытание. Каркас из фотонита при взрыве расплавится, система жизнеобеспечения тоже, придется делать все заново, на что уйдет много времени. Поэтому мы договорились из оставшегося ядронита сделать оболочку наподобие футбольного мяча и поместить туда заряд.

Я произвел необходимые вычисления и, поручив Квинту сделать ядронитовую оболочку диаметром двадцать сантиметров, начал получать изотоп урана-235. Как и раньше, я взял ровно килограмм песку и начал превращать его в уран. Когда два тяжелых полушария серебристого блестящего металла лежали на столе, мы долго любовались ими. Каждый кусок сам по себе безопасен, но при соединении их масса превысила бы критическую и произошла бы мгновенная цепная ядерная реакция — атомный взрыв.