— Хорошая, крепкая женщина, так скать. Очень приязненная!

— Улю-лю-лю! — донесся издалека пронзительный дурашливый голос Арвида, и Генка увидел его нелепую тощую фигуру. В руке читинца болталось ведерко, а сам он успел обрызгаться водой с головы до ног и потому казался еще смешнее и нелепее.

— Расступись! Разойдись! — верещал Арвид и размахивал ведерком так отчаянно, что бабы прижимались к вагонам и, хотя провожали разухабистого мальчишку бранью, казалось, были довольны этим неожиданным развлечением.

— Ну и дурында! — с улыбкой покачал головой Астахов. — Но симпатяга, черт его подери!

— Горячая, почти кипяток! — Арвид поставил ведерко на землю. Его лицо смеялось всей сотней веснушек, каждая из которых жила и улыбалась сама по себе, подсвеченная и подзолоченная изнутри. — А где обещанная одежонка?

Бесцеремонность Арвида только посмешила Владимира, уголки губ у него поползли вверх.

— А все-таки сними шевелюру перед банькой, — предложил он.

— Ладно, буду стричься под нулевку! Давай машинку, дядя!

— Порядок! — прогремел сверху лесоруб и спрыгнул на землю.

Лягушачья мордочка машинки казалась совсем крохотной в его корявой ручище с толстыми ногтями.

Под общий смех пассажиры усадили Арвида на высокий сундучок лесоруба, и гигант сосредоточенно и даже мрачновато принялся за дело.

— Ты только не вертись, — лесоруб сделал несколько пробных движений ручками машинки. Арвид вздрогнул, заранее сморщился так, что веснушки набежали друг на друга, жалобно шмыгнул носом.

Весь вагон наблюдал за эти процедурой. После вокзальных мытарств и неустроенности люди чувствовали себя наконец настоящими пассажирами, «обилеченными», как выразилась старушонка, и потому могли позволить себе чуть-чуть позабавиться, тем более что до отхода поезда оставалось еще порядочно времени.

Арвид страдал и блаженствовал. Страдал потому что опыта у лесоруба было не очень много, но чувствовать, что на тебя смотрит весь вагон, было приятно. Арвид нарочно вопил даже тогда, когда машинка шла сравнительно гладко, но все же старался не шевелиться, чтобы не причинять себе лишних страданий.

— Ну и закуршивел ты, парень, — пробасил лесоруб, проделав на голове «клиента» неровную просеку от лба до затылка, потом решительно повел вторую полосу, и лицо его было, наверно, таким же сосредоточенным, как в тот момент, когда он подпиливал ствол сосны.

Владимир запрыгнул в вагон и скоро вернулся, держа в руках белую футболку с красным воротничком, трусы и великолепную рубашку, синюю, как небо, раскинувшееся в тот день над Красноярском.

После стрижки голова Арвида уменьшилась, а уши будто выросли и стали похожи на звукоуловители. Обладатель этих лопухов вертел остренькой мордочкой, весело скалил зубы и пожинал всеобщее внимание.

— Ну а теперь мыться! — скомандовал Астахов и потрогал Арвида за ухо, будто хотел убедиться в том, что такие огромные лопухи действительно выросли на такой маленькой голове. — Вымыться полностью, с головы до ног. А старую одежонку выбрось!

— Зачем выбрасывать? — зажадничал Арвид. — Можно потом постирать при случае.

— При случае! — передразнил Владимир. — При первом же случае вши разбегутся по всему вагону!

— Да, парень, ты уж, того-этого, сделай доброе дело, брось напрочь свои вещички, — поддержал Астахова лесоруб, любуясь результатами своей парикмахерской деятельности. — Вша, она войну да грязь страх как любит.

Генка толкнул Арвида локтем:

— Что ты жадничаешь? Хватай одежонку да пойдем. Я тебе помогу.

Они захватили с собой ведерко, кусок мыла, мочалку и пошли подальше от вагона, к пустым платформам.

— Я бы и сам с удовольствием помылся, — сказал Генка. — Уже десять дней в бане не был.

— Десять дней! — Арвид презрительно фыркнул и смешно пошевелил ушами. — Я уже больше месяца не моюсь.

Они шли вдоль состава, унылого и неподвижного. Казалось, он вовсе не в силах тронуться с места, но в голове состава обнадеживающе дымил паровоз, способный вдохнуть жизнь в эти понурые коричневые вагоны, грязные цистерны и потрепанные платформы.

— Давай залезем в вагон с высокими бортами, — предложил Арвид. — Там можно раздеться догола и ни один черт нас не увидит.

Он полез по железным скобам, и скоро стриженая голова исчезла за бортом.

— Красота! — послышался веселый голос. Генка взобрался на борт вагона и с этой высоты

увидел весь состав, длинный, неровный, разномастный. Рядом с породистыми зелеными вагонами пассажирских поездов пятьсот веселый напоминал разухабистого беспризорника, щеголяющего своими лохмотьями. Даже не верилось, что эта нелепая громада, похожая на давно вымершее доисторическое чудовище, может передвигаться по дисциплинированным, строгим рельсам.

— Что сидишь, как петух на насесте? — Читинец уже разделся и стоял, переминаясь с ноги на ногу, худой, незагорелый и жалкий, похожий на цаплю, отощавшую после долгого перелета.

— Ну и силен ты! — Генка, смеясь, спрыгнул вниз. — В чем только душа держится?

— Держится, и ладно, — сердито буркнул Ар вид, стараясь побороть смущение, которое всегда испытывает голый человек перед одетым. — Давай, лей мне потихоньку, чтобы воды хватило.

Он взял бесформенный кусок вязкого мыла, мочалку из рогожи, и омовение началось. Арвид тер свое синеватое, тщедушное тело ожесточенно, остервенело и даже постанывал от удовольствия.

— Потри спину, будь другом, — попросил он, сморщив лицо из-за мыльной пены, попавшей в глаза.

Генка постарался на славу. Арвида мотало из стороны в сторону, спина его моментально покраснела.

— Потише ты! — завопил он, хватаясь руками за борт вагона. — Живодер чертов!

— Помалкивай, вшивый! — веселился Генка, но все же стал действовать осторожнее.

Потом Арвид опрокинул на себя остатки воды и, приплясывая на тонких голенастых ногах, начал вытираться.

— А этот черный — прямо как граф Монте-Кристо! Таких шмоток надавал!

Вещички действительно были отличные. Когда Арвид натянул футболку, трусы и новые носки, он прямо преобразился, и даже нескладная фигура и стриженая голова не мешали ему стать симпатягой.

— Старые штаны противно надевать, — Арвид брезгливо сморщился, двумя пальцами поднял свои брюки, грязные, залатанные, с бахромой на манжетах.

— А ты хотел, чтобы Владимир тебе и шубу со своего плеча пожаловал, и туго набитый кошелек? — съехидничал Генка.

— А почему бы и нет? — хохотнул Арвид, надевая свои древние ботинки. — Он не для меня — для себя старается. Вшей боится.

— Ох и неблагодарный! Хоть спасибо скажи ему!

— Еще чего! — Арвид вздернул вверх остренький, теперь уже чистый подбородок. — Мне бы столько барахла, я тоже раздавал бы его направо и налево.

— Так тебе и поверили! Ну, выбрасывай свое тряпье и пойдем.

Арвид с сожалением посмотрел на ветхую одежонку и полез из вагона:

— Пусть валяется здесь. Куда ее сейчас выбросишь?

— Погоди минутку, — придержал Генка Арвида за локоть, когда они спустились на землю. — Ты не договорил тогда… Почему мать не отпускает тебя в Ригу?

— Интересно в замочную скважину заглянуть, да?

— Подумаешь, секреты! За тремя замками! У нас пацаны тоже из дому удирали. Потом возвращались как побитые собачонки. И ремня от отцов получали.

— Мать не хочет, чтобы я был моряком, — сказал Арвид, задетый тем, что его сравнивают с пацанами, которые убегали из дому без всякой цели да к тому же, наверно, на два-три дня. — Говорит, что сначала надо кончить школу, а там видно будет.

— Правильно говорит, — одобрил Генка. — Ну куда ты без аттестата? Уж потерпел бы два годика…

— Посмотрел бы я, как ты с моим отчимом потерпел! Да и причем тут аттестат? Хоть десять аттестатов получи — все равно меня мать в моряки не пустит. С тех пор как отец утонул, она о море и слышать не хочет…

— Утонул? Давно?

— Мне было четыре года. А может, пять. Он рыбаком был.

— Ты его помнишь?

— Конечно, помню. Он был большой, от него пахло рыбой, табаком и чем-то таким… хорошим. Наверно, морем, Он подкидывал меня под потолок. А волосы у него были желтые…