Я засмеялся, услышав о «рыночных» тут отношеньях. Ерофей понимающе улыбнулся: «Постепенно переходим на бартер. Николай привез Агафье бидончик меда, она же со мною делится продуктами с огорода. Так и живем».

Для «прихожан», которые ныне бывают тут редко, Агафья обустроила одну из избушек — чисто, дрова у печки, на окнах цветы, занавески, посуда и чайник на колченогом столе, два лежака для спанья и даже барометр на бревенчатой стенке. Иная гостиница в терпящем бедствие районном центре позавидует такому приюту в тайге.

Ружье для «пужанья» медведей всегда наготове.

Минуты полученья гостинцев.

Знакомство с дойной козой.

Вертолет в тот день прилететь не мог. Мы с Агафьей обошли ее огород и все хозяйство, заросшее травой столь высокой, что у Агафьи виднелась из нее лишь голова в цветастом платке. Собаки встретили нас дружелюбно, но одна спряталась в конуру, тогда как раньше собаки рвались к приезжему, махая хвостами, в надежде получить кружок колбасы.

Фотографировались. Прежняя неприязнь к фотосъемкам исчезла. Агафью можно теперь попросить: пройди вот туг… поиграйся с козленком. У речки сказал ей: «Ну что ты все время в затрапезной одежке…» Агафья немедленно побежала в избушку и вернулась нарядной, но с ведрами. Я засмеялся: «Ты просто фотомодель!»

«А это что такое — фотомодель?» — настороженно спросила наряженная в свое рукоделие женщина, живущая седьмой десяток годов. Она, возможно, от радости встречи все время шутила и улыбалась, и я решил: все у нее более или менее в сносном порядке. Но я ошибался. К вечеру вертолет прилететь не успел, и мы с Агафьей присели к столу в «гостинице», зажгли свечку, и горела она до двух часов ночи, ос вещая лица собеседников в разговоре о жизни.

«Прошедшей зимой все могло кончиться. Здоровья у меня почти не осталось. Растет киста. Распухли и воспалились пальцы. Онемела и почти не слушается правая рука — ложку ею поднять не могу. Как напилить-наколоть дров, растопить печь, сварить еду для себя и скотины, подоить коз? Крест на могиле тяти подгнил и упал, а новый вытесать и поставить я не смогу. А тут еще снег, раньше невиданный, — в нем утопала по плечи». На горе в конце огорода есть у Агафьи изба-закуток. Ее обогреть легче, чем избу. Ходила она туда ночевать, экономя каждое полено дров, приготовленных летом. Но утром надо было спускаться к скотине — поить ее и кормить.

«Один раз упала и очнулась лежащей в снегу. Стала думать о смерти. Днем думаю, ночью, проснувшись, думаю и молюсь…»

Я напомнил собеседнице о разговоре с ней двадцать лет назад, когда возил ее к родственникам в надежде, что у них она и останется. Старики об этом ее умоляли. «Нет, нет! Вези, Василий, меня домой». Я сказал ей тогда о том, что придет неизбежная немочь, придут болезни. Кто может помочь в тайге одиноко живущему?

Ответила: «Бог поможет».

И вот это время пришло. Никто из приходивших сюда, вкусив бытия в пустыни, на житье не задержался. Правда, все это были люди случайные, поведенье их можно было предвидеть. А как найти «подходящего»? Размышляя об этом, зимою Агафья послала письмо Патриарху (у староверов свой Патриарх). Ответа не последовало. Отправители были неаккуратные, почта ныне работает ненадежно или что иное замыслу помешало?

На предложение перебраться к родственникам Агафья лишь усмехнулась: «Кому я нужна? Старики поумирали, а молодежи не до меня, у них свои, немалые нынче заботы. Никуда переехать я не хочу. Умру тут. С белым светом прощаться тяжко, потому и хотелось бы иметь рядом надежного человека, готового тут безропотно жить. Об этом Патриарха я и просила: приищите подходящего добровольца».

Ерофей не теряет надежды стать пчеловодом. Ему обещали хладостойких башкирских пчел.

Снимок на память с пилотами вертолета.

Что я мог предложить страждущей? Посоветовал к утру написать еще раз Патриарху. Пообещал письмо главному пастырю староверов обязательно переправить, и, может быть, случится разговор с Патриархом — я бы ему обо всем подробно, взглядом со стороны, рассказал.

Свечу потушили. Агафья ушла в свою пристройку сесть за письмо. Утром она принесла аккуратно сложенный лист бумаги, исписанный «печатными» петровского времени буквами, и, перекрестив, благословила на встречу с пастырем староверов.

В урочный час вертолет появился. Ерофей метнулся на своих костылях вслед за нами с Агафьей, но, зацепившись за камень, едва устоял и махнул нам рукою: «Поспешайте! Сидеть им некогда».

Агафья, увидев людей, как и вчера, улыбалась, согласилась сняться вместе со всеми. А через десять минут мы увидели сверху ее фигурку, стоящую на камнях возле мощного пенистого потока горной реки.

_{Фото автора. 9 июля 2009 г.}

В гостях у Аксакова

(Окно в природу)

О Пушкине я узнал рано — «Лукоморье» отец читал мне по книжке из домашней библиотеки. Вся она умещалась в ящике величиной с телевизор. А «Дубровского» и «Капитанскую дочку» я читал уже сам в книжке из библиотеки школьной. С книжкой Аксакова об охоте и ужении рыбы познакомился при драматических обстоятельствах.

Вернувшегося с войны отца я одолел просьбами купить ружье. Отец, зная мою страсть ловить рыбу и стрелять воробьев из рогатки, уступил просьбам и за семнадцать рублей купил одноствольную «тулку». Порох в моих патронах был самодельным, но уток и горлинок я добывал.

Мои успехи заинтересовали приезжавшего охотника из Воронежа. Однажды мы встретились в укрытии от дождя. Он потряс в руке мое гремевшее ружьецо, и я поведал ему, каким порохом заряжаю патроны. «Все понятно…» — загадочно сказал мой новый знакомый и вдруг кинул «тулку» в колдобину возле речки.

Я остолбенел — что скажу дома? Но охотник, угадав мои мысли, сказал, что с отцом поговорит он сам, а мне стал внушать: ружье могло бы меня покалечить, и нельзя стрелять чибисов, да и горлинки тоже не дичь. «Я вижу, ты любишь природу, но ведешь себя как дикарь. Из Германии я привез три ружья. Одно легкое, как раз для тебя — приезжай и бери, когда хочешь, вместе с патронами».

Степан Спиридонович (стыдно признаться, забыл фамилию) показал мне ружье, снаряженье к нему, кое-что рассказал в назидание об охоте и потом достал из шкафа несколько книг.

Среди них были три тома Брема. «Полистай. А это — подарок». Две другие книжки имели названья: «Животные-герои» и «Записки» о ружейной охоте и рыбной ловле. Авторами были Сетон-Томпсон и Аксаков. О них было рассказано кое-что, и на прощание получил я наказ: «Прочесть их надо тебе обязательно».

Сейчас, оглядываясь назад, я вижу: эти вовремя прочитанные книги, возможно, определили мою судьбу. Я понял: оказывается, можно удивительно интересно написать о том, что лет с шести я видел в наших лугах, на речке, на болотах и в поле. Обо всем написано было просто, понятно и интересно.

Позже узнал я: книжку об ужении рыбы Аксаков написал, когда ему было уже пятьдесят семь лет. Написал, не представляя, какой успех его ожидает. Книгу сразу заметили и читали не только удильщики и охотники, но и те, кто удочку и ружье не держал в руках. Книга всех поразила пониманьем природы и силой чувства единения с ней человека. До нас дотай слова знаменитых писателей, с которыми «рыболов и охотник» из далекого Оренбуржья в одночасье стал вровень и был с восторгом принят в круг знаменитых художников слова. Аксаков на «художества» как будто не претендовал, и все-таки это была неожиданная литература, новое слово в литературе, и это все понимали. Прочтите, что было написано в журналах и письмах. Гоголь: «Никто из русских писателей не умеет описывать природу такими сильными, свежими красками, как Аксаков». Панаев: «Самой важной чертой «Записок» Аксакова является глубокое поэтическое чувство природы, которое свойственно большинству художников, и удивительная простота в изображении». Все были единодушны в оценке «Записок», все почувствовали: в литературе появился новый всеми любимый герой — Природа.