Аналогичным образом редуцируется содержание понятий «средние века», «Средневековье» и т. п., которые вообще освобождаются от дополнительной смысловой нагрузки, возникающей в связи с его тесной сопряженностью с категорией «феодализма», и применяются также в связи с рассмотрением раннего периода античного общества, предшествующего эпохе античной «классики». Как пишет М. Вебер, «функционализируя» таким образом понятие «Средневековья»: «…В «классическом» полисе законодательство сознательно истребляло институты «средних веков» (2, 50). Кавычки, поставленные в обоих случаях, должны, по-видимому, подчеркнуть «идеально-типическую» условность употребляемых категорий. Но тут же, на следующей странице, — пример бескавычного обозначения явления, казалось бы, относящегося к тому же ряду феодализма: «…в период, следующий за окончательным уничтожением города-государства всемирной военной монархией, мало-помалу, все более и более выступает на первый план одно явление, которое представляет собою, по-видимому, нечто совсем новое: сельское феодальное поместье (Grundherrschaft). Колоны, прикрепленные к земле… с установленными в большей или меньшей мере традицией повинностями и правами, помещики (Grundherren) в качестве местной власти, государственные повинности, в частности налоги и поставка рекрутов, как повинности, лежащие на этих поместьях (Grundherrschaften), больших или меньших размеров иммунитеты в их пользу, — вот явления, которых, конечно, не знает «гражданская община» («Burgerpolis») (№ 6, 7), более того, которых она сознательно у себя обыкновенно не допускает. Поэтому возникновение их кажется чем-то абсолютно новым» (2, 51).

В действительности же, как подчеркивает М. Вебер, эти явления «решительно никогда не переставали существовать». Лишь сузилась область их господства и надолго уменьшилось их «универсальное значение» по сравнению с временами «городской монархии (Burgenkonigtum). «В не имевших городов обширных континентальных областях, без сомнения, всегда существовали феодальные поместья в более или менее развитом виде…» (там же). Характерно, что во всех аналогичных случаях, «феодализм» — в веберовском его изображении — оказывается совместимым с различными историческими формами производства, что открывает возможность для проведения между ними самых разнообразных аналогий. «Мы можем признать, — пишет М. Вебер, — что положение единственно полноправных в феодальном городе-государстве ранней эпохи патрицианских родов покоилось на такой же экономической основе, как и господство родов в эллинских городах: на владении скотом и рабами, с одной стороны, на монополизации посреднической торговли, с другой стороны…» (2, 272). Хотя в одном случае речь идет о «ранней эпохе» Греции, а в другом — о «ранней эпохе» Рима, существенно отделенными друг от друга как чисто хронологически, так и культурно-исторически, идеально-типическая «аналогичность» оказывается здесь решающей.

Между тем сам же М. Вебер отмечает, что «…Римское государство в своем отношении к своим членам с самого начала в одном направлении отличается от эллинского полиса: в трактовании семейственного права. Для эллинского полиса (напр. для Афин) политическое полноправие (politische Wehrhaftmachung) и частноправовая дееспособность взрослого сына (Haussohn) совпадают, — для римского государства между ними нет ничего общего. Гражданин как солдат есть объект власти должностного лица; как сын он есть объект домашней власти, пока жив его отец. Государство останавливается у порога дома, и право дома («dominium»)… есть зародыш абстрактного понятия собственности (familiapecuniaque)» (2, 287). Но хотя это — исходное — различие и могло бы пролить свет на генезис и последующие судьбы феодализма, с одной стороны в Греции, а с другой в Риме, М. Вебер, к сожалению, оставляет эту важную тему, переходя к обсуждению «радикально патриархального семейственного права» вообще, безотносительно к только что отмеченным различиям, которые не могли не сказаться на особенностях «феодальной» предыстории этих

Веберовская социология истории стран. Он прямо переходит к констатации того факта, что «…строго авторитарная организация семейных союзов в римском государственном строе была источником известных феодальных составных частей его, которые во все продолжение существования государства со своей стороны широко определяли его своеобразие» (2, 288). И тут становится понятным, почему — в данный момент — он опустил, казалось бы напрашивающуюся тему различия греческого и римского «семейственного права». Ему гораздо важнее было развернуть идею, согласно которой именно «…Римский социальный строй, как в свою (нам доступную) раннюю пору, так и после того несравненно более сильно развил элемент, который вовсе не отсутствовал и в эллинских городских государствах, но там уже в раннюю пору, а вполне в эпоху демократического устройства был далеко отодвинут назад: феодальную клиентелу. Связь с семейственным правом ясно обнаруживается в том, что древние приравнивали наделение землей клиентов к наделению землей filius familias: патриархальное положение главы рода есть источник римского клиентского права» (там же). Клиент, получивший земельный надел от своего будущего «патрона», а тем самым и гражданское полноправие, автоматически оказывался в правовой зависимости от него, приравниваемой к зависимости сына от отца, но — без аналогичных прав, из которых ему даровалось лишь право городского гражданства. Отсюда сложное, вплоть до неразличимости, совмещение юридических прав клиента с его этическими обязательствами по отношению к своему патрону.

Специфические особенности «клиентского права», действовавшего в Риме, решительно препятствовали, согласно М. Веберу, тому, чтобы колоны приравнивались к плебеям, со всеми вытекающими отсюда последствиями для социологического понимания «феодализма». Как он особо подчеркивает «…Крепко держаться нужно лишь за следующее: что плебс и клиентела, плебеитет и поземельная крепость (Grundhcrigkeit), феодальное городское государство и вотчинная власть (Grundherrlichkeit) совершенно не совпадают. В сословной борьбе патриции — поскольку верна истине традиция — в общем имели в клиентах опору против плебса. Крепким (прикрепленным к Ю. Д.) земле (grundhcrig) городской плебей… вообще не может быть. В деревне земельная крепость (Grundhcrigkeit) клиентов возможна (но не доказана» (2, 297). А вот более общее заключение, радикально отмежевывающее веберовское понимание «феодализма» от его «вотчинного» толкования: «Феодальным» было социальное расчленение старинного городского государства благодаря как существованию клиентов, так и исключению plebs'a из управления. Но «феодализм» — не то же самое, что «вотчинная власть» (там же).

Подводя предварительные итоги своего исследования роли «феодализма» как в античности (на чем, как мы убедились продолжал настаивать М. Вебер), так и в средние века, автор «Аграрной истории Древнего мира» пишет: «Мы видели, какое большое значение имели феодальные элементы в течение всей Древности. Мы видели всевластие религиозно окрашенных клиентских отношений в Египте, и при страшной силе религиозного элемента в повседневной жизни людей античного мира… нельзя и для более поздней поры недооценивать живучести феодальных отношений верности (Treuverhaltnisse). И исходный пункт феодального развития в обоих случаях один и тот же. В начале развития стоит в средние века, как и в древности, дружина (trustus) областного князя (des Gauftirsten), которая потом опять появляется в большем масштабе, как дружина короля, здесь, как и в древности, часто рассматриваемая как чуждая стране (landfremd) или во всяком случае стоящая вне земского права (Landrecht), находящаяся под защитой принудительной власти короля… Здесь, как и там, наконец, из этой дружины — хотя и при использовании и разных других вне специально дружинных отношений лежащих правовых институтов — развивающаяся рыцарская знать, благодаря своему могуществу и невозможности без нее обойтись, все более и более связывает короля, делает его зависимым от себя, иногда низводит его до положения чисто выборного короля и получает господство над страной. Но как и король не есть городской король, так и знать не есть городская знать и ею — по крайней мере в континентальной области (…) в средние века и не сделалась» (2, 371). Но если в ранне-«средневековой» древности оправданием существования упомянутой «знати» было «рыцарское войско», которое «…в средние века сделало необходимым феодальный общественный строй» (2, 375), то один раз она лишилась этого оправдания с появлением «крестьянского войска гоплитов», а второй раз — уже на заре нового времени — с появлением «дисциплинированного современного войска» и «современного государственного порядка» (2, 375–376).