Таких упертых фанатиков выращивают, что представить страшно. Святые холопы по сравнению с этими — добродушные лапочки, иначе и не скажешь.

А вот когда у такого ребенка первый раз прорезается магия….

Я не знаю, что с ними делают. Могу только предполагать.

Маг, в момент своей инициации, принимает свою силу — и вместе с ней этот мир. Теперь они как сообщающиеся сосуды. Образно говоря, в миг инициации перемычка между двумя стеклянными трубками разбивается и магия заполняет обе части сосуда.

А вот карающие….

Каким‑то образом они этот сосуд разбивают. Не перемычку, отделяющую их от магии, нет. А все стекло. Магия — штука хрупкая и дар можно утратить, что есть — то есть.

Они не могут колдовать — и как всякие ущербные существа, остро чувствуют магию.

А еще — ненавидят тех, кто не отказался от своего естества. Ненавидят до такой степени, что ей — ей, попади я к ним в руки — самосжегся бы. И это было бы еще очень безболезненно.

— Ваше высочество!

Первыми их обнаружили разведчики. Так, вместе с ребятами эти стервятники в белом и прискакали. Я невольно ежусь, словно от холода, впрочем, храмовники на это внимания не обратили. В их присутствии всем было неуютно, такой вот побочный эффект отказа от магии.

Но говорить не тороплюсь, молча разглядываю их отряд.

Десять человек, от седого карающего с кучей шрамов до совсем молоденького, лет пятнадцати, сопляка. Все в белом, все с суровым выражением лица, у всех плотно сжатые губы и ни одной морщинки от смеха.

И самое страшное….

У всех — одинаковые глаза.

Пыльно — серые, словно пеплом запорошенные. А может, так и есть. Пепел сгоревшей магии стучится в их душах — и на нем никогда ничего не вырастет. Они живут, чтобы обращать все окружающее в такой же пепел.

— принц Александр Леонард Раденор?

Этому карающему было лет тридцать — тридцать пять. Темные волосы, бледная кожа, словно бы годами не видевшая света, шрам от ожога на щеке — кто‑то дорого продал свою жизнь, жаль, дело до конца не довел. Ничего, я помогу.

— С кем имею честь?

Я смотрю прямо, не улыбаюсь, но и страха не показываю. Перебьются, твари. Еще не хватало им видеть, что я боюсь.

Когда я убивал тех, что шли по следу Рене, я страха не испытывал, но там другое. Там упоение схватки, там азарт, там удовольствие боя…

Здесь же холодный расчет и интрига. А кто кого?

Я — их. И иначе никак. Эти твари в моей стране править не будут!

— Первый воин отряда, Александр.

Я киваю. У карающих не было чинов и званий, просто был воин, которого ставили над отрядом из ему подобных на время выполнения очередного задания.

— Чем обязаны?

— Мы ощутили… прорыв.

Я киваю еще раз, напоминая себе болванчика со сломанной шеей.

— Вы опоздали. Он остался там, на поле боя. И более двух дней тому назад.

— Мы не успевали раньше, — храмовник смотрел холодно. — что вы нам можете рассказать?

Я — мог. Но прогибаться не собирался.

— Сейчас — ничего. Можете подождать до вечера и я с вами побеседую, когда войско встанет на привал.

— Нам надо в противоположную сторону.

— Это — не мои трудности.

— Вы препятствуете святому делу?

— Вы препятствуете воле короля?

Я смотрю насмешливо. Погоди у меня… шавка! Я вас научу лаять по приказу…. и перекастрирую. Чтобы таких псарен больше не было.

Храмовник вспыхивает, но сдерживается. Понял, что сила не на их стороне и проглотил обиду. Потом отыграется, если я дам ему шанс.

— Мы сейчас будем расспрашивать солдат. А потом, вечером, побеседуем с вами.

Звучит это откровенно угрожающе, но я ответил мужчине безмятежной улыбкой.

Аргадона ты не видел, собачка.

— Буду ждать с нетерпением.

— Ждите, — бросает храмовник, чтобы последнее слово осталось за ним, и поворотил коня.

Полковники смотрят с… ужасом?

Наконец, один из них решился заговорить.

— Ваше высочество, разумно ли это? Злить храм? Они сильны…

Я пожимаю плечами.

— Сильны? А сколько у них воинов?

Такая постановка вопроса была для полковника внове. Он явно о чем‑то задумывается….

— Ваше высочество….

— Мои люди, полковник, для меня важнее любых храмовых неурядиц, — отрезаю я. — Двигаемся по плану. Нам надо к вечеру дойти до реки, иначе пить будет нечего. А не напоенные лошади… объяснять надо?

Объяснять было не надо. Войско продолжило движение.

Храмовники появляются вечером, когда я беседовал с Томом.

Да, друг выжил и бодро шел на поправку, чему способствовал и я, каждый день накачивая его магией. Конечно, том не мог ее ни использовать, ни даже усвоить, но магия сама по себе пронизывая организм, выравнивала его энергетические каналы, ускоряла процессы заживления, старалась привести тело в норму. В здоровом теле здоровый дух, это верно. Но и обратное тоже.

Даже моя сила некроманта — и то приносила пользу, недаром маги живут дольше обычных людей.

— Ваше высочество?

Я развожу руками, отрываясь от обсуждения свадьбы с Томом. Да, мой друг решил‑таки, как вернется домой, сделать предложение своей баронессе. Я одобрил.

А что?

Умная, симпатичная, один раз обжегшаяся, зато имеет материал для сравнения — она Тома будет и ценить и любить. А значит, брак будет крепким.

Оставалось еще получить одобрение родителей, но с этим придется подождать. Сейчас везти даму в Торрин не время. Так что пока — помолвка. А свадьба чуть погодя, теперь ее долго ждать не придется.

— Что угодно?

— Мы побеседовали с воинами. И нам сказали, что вы применяли магию.

Я картинно вздыхаю.

— Извини, Томми. Сейчас поговорю с этими и вернусь.

— Мы бы хотели поговорить с вами и вашим другом, — храмовник почти шипит. Я пожимаю плечами.

— Том, ты можешь им уделить время?

Некстати, конечно. Но… помощь пришла быстрее чем я подумал и с той стороны, откуда я вовсе не ждал.

— Нет, — резко вмешивается лекарь. — Мой пациент ни с кем разговаривать не будет.

— вы препятствуете делу храма?

Шипения в голосе храмовника — моего тезки — прибавляется. Но лекарь и не подумал испугаться.

— Это — мой больной. Поправится — хоть всем храмом приходите, а до той поры я буду препятствовать всему, что не способствует выздоровлению.

— И делу храма?

Лекарь зло усмехается.

— Приведите сюда любого другого монаха, отрекшийся — и я не стану чинить препятствий. Но присутствие человека, который отказался от своей сути, вредно для больных.

У меня челюсть отвисла. У храмовника тоже, но я опомнился первым.

— Лечи его, — приказал я лекарю — и подхватил белую гадину под локоть.

— пройдемте.

Чуть убедительности в голос, и не надо думать, что я прикасаюсь к отверженному. Не надо думать, что даже его касание выпивает из меня магию. Не надо вообще ни о чем думать. Переживем этот миг.

Храмовник приходит в себя только спустя метров двадцать — и разворачивается назад.

— Я…

— Стоять! — вот теперь я командую всерьез. — Вы этого человека не тронете. Он выполняет свой долг.

— Он посмел…

— Сказать правду? — и яда в голос, яда побольше. — Так это ни для кого не секрет. Терпите. Вы же холоп Светлого, вы обязаны терпеть и смиряться….

Все, лекарь просто забыт. Место главного врага занимаю я.

— Что ж, принц Александр, — мужчина почти шипит. — расскажите мне, что произошло.

— Мы были на холме, наблюдали за врагом.

— Мы?

— Я, Том, его величество Микаэль….

— Король Теварра?

— Да. И четыре его генерала. Мы стояли на холме, переговаривались, потом я отвлекся…

— На что?

— отлить отошел.

Храмовника перекашивает. Я улыбаюсь.

— да, это и с принцами бывает. И даже этого мне сделать не дали. Томми что‑то заметил, сбил меня с ног, мы покатились с холма…

— Вот как?

— А потом там полезли щупальца, что‑то произошло, я так и не понял. Я даже не скажу сейчас, сколько это продолжалось. Когда оно рядом…