Мы считаем, что встреча в Исландии была рубежным событием. Это завершение одного этапа борьбы за разоружение и начало другого этапа.

Мы сломали старую схему переговоров, вывели советско-американский диалог, я бы сказал, из политического тумана и демагогии. За годы переговоров разоруженческая тематика в результате многочисленных предложений и с той и с другой стороны превратилась в такую запутанную грамоту, в которой с трудом даже политические деятели разбираются, а уж о широкой общественности нечего и говорить. Наша новая программа ядерного разоружения предельно проста и понятна. Она сведена к четырем пунктам и умещается на полутора страницах. Она стала доступной широким кругам. Мы сознательно стремились к этому, чтобы сделать общественность мира как бы участником переговоров.

Диалектика Рейкьявика такова: цель стала ближе, осязаемой, но ситуация стала еще сложней и противоречивей. Ясно видны и доступность соглашения, беспрецедентного по масштабам, но и огромные препятствия на этом пути. В общем-то никогда еще так близко мы не подходили к договоренности.

В самом деле, оказалось, что по первому и второму пунктам нашей платформы — по стратегическому оружию и РСД — удалось, хотя и с большим трудом, достигнуть понимания. Уже одним этим был приобретен огромный опыт. Мы понимали трудности президента, понимали, что он не свободен в своих решениях. И не делали трагедии из того, что проблема ПРО не позволила Рейкьявику стать полным успехом. Мы считали: пусть президент обдумает все, что произошло, пусть посоветуется с конгрессом. Может быть, понадобится еще одна попытка, чтобы перешагнуть то, что нас еще разделяет. Мы можем подождать. И не снимаем наших предложений, привезенных в Рейкьявик.

Рейкьявик вывел нас на важнейший этап понимания того, где мы находимся. Тут нужна точность мысли. Не надо примитивизма. Я ни в коем случае не назвал бы Рейкьявик провалом. Это ступень в сложном и трудном диалоге, в поиске решений. Их надо искать по-крупному. Только в этом случае договоренность возможна. Из Рейкьявика мы сделали вывод, что еще больше возросла необходимость диалога. Вот почему после Рейкьявика я — еще больший оптимист.

Книга уже была в руках издателя, когда в Вашингтоне состоялась договоренность между Э. А. Шеварднадзе и Дж. Шульцем о том, что соглашение по РСД — ОТР будет в ближайшее время подготовлено и подписано уже в этом году. Это будет первый, причем крупный, шаг по пути реального ядерного разоружения. И это, несомненно, практический результат Рейкьявика, подтверждающий его историческое, переломное значение.

Тут содержится и ответ на вопрос, который многие задавали тогда, — стал ли мир более безопасным после Рейкьявика?

Некоторые пытались изобразить драму в Рейкьявике (а ситуация действительно складывалась драматически) так, будто дело было в одном слове, будто все сорвалось из-за одного слова. Нет, дело в принципе. Мы сделали крупнейшие шаги навстречу, но на такую уступку мы пойти не можем. Я дважды выступал по итогам Рейкьявика, уже вернувшись в Москву. И не только для того, чтобы восстановить истину, которую стали искажать. Прежде всего для того, чтобы определить, что же делать дальше. Я говорил это тогда и сейчас убежден: неуспех Рейкьявика связан с двумя стратегического характера заблуждениями, свойственными определенным кругам Запада.

Первое. Это, что русские боятся СОИ и поэтому пойдут на любые уступки. И второе, что мы заинтересованы в разоружении больше, чем Соединенные Штаты. Такие настроения сказались и на ходе переговоров в Рейкьявике. Мы очень скоро почувствовали, что от нас там ждут: американская делегация приехала без определенной программы — лишь складывать плоды в свою корзину.

Американские партнеры упорно тянули нас к тому, чем бесплодно столько времени занимались наши делегации на женевских переговорах. А мы хотели придать реальное, практическое выражение тому, о чем в принципе договорились в Женеве на высшем уровне. Иначе говоря, дать импульс процессу ликвидации ядерного оружия.

И в самом деле, раньше речь шла лишь об ограничении ядерных вооружений. Теперь — о сокращении и ликвидации. А раз так, то нужно было закрыть все пути для обходных маневров, позволяющих выйти на превосходство. Вот почему ключевым пунктом стал вопрос о соблюдении Договора по ПРО. Позиция американской стороны в Рейкьявике по этому вопросу ясно показала, что она не отказалась от установки на превосходство. И ей не хватило ни ответственности, ни политической решимости переступить через этот порог. Ибо это означало высвободиться из зависимости от военно-промышленного комплекса.

Тем не менее мы крест не поставили. Исходили из того, что Рейкьявик открывает новые возможности для всех разобраться, что происходит: и для европейцев, и для американцев, и для нас самих. Для нас пока ясно одно: раз хотят избавиться от Договора по ПРО, хотят гнать СОИ — это оружие обеспечения превосходства, — тогда нужен пакет, тогда все взаимосвязано. И не будем лукавить: мы хотели показать этим пакетом всему миру, что главное препятствие к соглашению о ядерном разоружении — это СОИ.

Время, прошедшее после Рейкьявика, оказалось в высшей мере поучительным. Милитаристские круги явно оказались напуганы. Они пытались, да и пытаются сейчас громоздить самые нелепые препятствия, с тем чтобы процесс, начатый в Рейкьявике, ушел каким-то образом в песок. Преподносились различные версии содержания рейкьявикских бесед, всячески пытались скрыть тот факт, что в Рейкьявик американская сторона приехала с пустыми руками, готовая лишь собирать советские уступки.

Всякое было в дни и недели, месяцы, а теперь уже год после Рейкьявика. Я предпочитаю называть вещи своими именами: по сути дела, администрация США взяла тогда курс на ликвидацию итогов Рейкьявика. Все ее действия не оставляли сомнений на сей счет. Мы были свидетелями, как США начали вносить путаницу в отношении того, что в действительности происходило в Рейкьявике, как в Западной Европе плодились чуть ли не панические настроения.

Но главное — действия Соединенных Штатов. Я имею в виду фактический выход из лимитов Договора ОСВ-2, когда Соединенные Штаты ввели в строй 131-й стратегический бомбардировщик, оснащенный крылатыми ракетами. Я имею, далее, в виду нарочито шумную дискуссию в кругах администрации в пользу так называемой широкой интерпретации Договора по ПРО. А в первые месяцы 1987 года мы услышали из Вашингтона, что США пора приступить к развертыванию первых компонентов СОИ в космосе.

Да и на женевских переговорах дело шло вяло. Нас пытались тащить назад, вновь вывалили на стол все эти уровни и подуровни. В качестве пропагандистского гарнира широко подавались рассуждения о жестокости, неуступчивости Советского Союза, который, мол, выдвигает свои предложения в пакете, не дает возможности найти развязок там, где они возможны уже сегодня.

Как мы должны были поступать? Реагировать по принципу острие против острия? До добра такой образ действий никогда не доводит.

Мы не последовали «примеру» США и заявили, что сохраним верность своим обязательствам по Договору ОСВ-2. Больше бомбардировщиков или меньше — это мало что значит, учитывая современный баланс стратегических сил между СССР и США. Разрыв Вашингтона с Договором ОСВ-2 носил не столько военный, сколько политический характер. Это было своего рода «приглашение» Советскому Союзу вернуться в дорейкьявикскую пору.

Мы хладнокровно реагировали на заявление экстремистских группировок в США о необходимости форсировать СОИ и срочно начать испытания и даже развертывание ПРО космического базирования.

Что же касается рассуждений о советском пакете, то я и сейчас считаю, что, согласись США принять этот пакет с вполне возможными уточнениями, с какой-то модификацией, был бы сделан огромный шаг. В этом пакете еще раньше находились вопросы ограничения и ликвидации стратегических наступательных вооружений и недопущения милитаризации космоса. Они органически связаны. Это стратегическая увязка. Не будет жесткого ограничения на выход гонки вооружений в космос, не будет и сокращения СНВ. Это должно быть всем совершенно ясно.