(Пер. П.Г. Антокольского)

В конце своего жизненного пути Пушкин так и не успел снова отдать дань своему товарищу-поэту Грибоедову, когда не смог осуществить замысел романа "Русский Пелам". Но он внимательно прочитал роман Фадея Булгарина "Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной жизни" (СПб., 1835), в котором в образе Световидова был выведен именно Грибоедов, "истинный гений", человек, который "был рожден быть или Наполеоном или Магометом". Внутренняя полемика с этим романом, без сомнения, видна в интерпретации образа Грибоедова в пушкинском "Путешествии в Арзрум". А еще одним примером внимания Пушкина к памяти о Грибоедове стал его интерес к роману "Село Михайловское, или Помещик XVIII столетия", принадлежавшему перу приятельницы Грибоедова В.С. Миклашевич, которую тот любил как "родную мать". Перед отъездом в Персию в 1828 г. Грибоедов успел даже прочитать первые главы этого романа и просил Варвару Семеновну закончить его, что она и сделала в 1836 г.

Пушкин же с увлечением прочитал весь роман, в котором в образе Валерия Рузина предстали основные вехи жизни Грибоедова: и тайна его рождения, и офицерская служба, и причуды его светских и авантюрных приключений, и дуэль "из-за женщины", и любовь к музыке, и арест, и пребывание в тюрьме, и чудесное освобождение. Как вспоминал друг Грибоедова А.Л. Жандр, "Пушкин узнал от меня о существовании романа и приехал к нам просить эту книгу. Вот его суждение, переданное мне, независимо от того, что он говорил сочинительнице. По прочтении первой части он сказал мне, что почти не выпускал книгу из рук, пока не прочел. "Как это увлекательно, — говорил он… Удивляюсь как всё… у нее прекрасно разъяснилось, и интерес всей книги до конца увлекателен. Старайтесь издать книгу скорее, а я напишу к нескольким главам эпиграфы’’". Жаль, что при жизни Пушкина увидели светлишь первые главы романа ("Сын Отечества, 1831, т. 19), а полностью он был напечатан, да и то с цензурными изъятиями, только через 30 лет…

И как знаменательно, что упокоится навеки и Пушкину, Грибоедову, как совсем немногим из русских поэтов, суждено было в монастырях, под сенью православных храмов, и что особенно удивительно — именно на Святых горах — одному на Мтацминде (Святой горе по-грузински), а другому в Святогорском монастыре на Псковщине. (Напомню, что еще одна Святая гора — Афон была и остается для православного мира светочем веры и стойкости монашества.) Пушкин и приобрел то место для своей будущей могилы в апреле 1836 г., сразу после похорон матери и совсем через небольшое время после завершения им "Путешествия в Арзрум".

Святогорский монастырь. Литография. 1837 г.

Вообще "дух Пушкина" нигде не ощущается так, как в Михайловском. Удивительно, но в этом месте крепкая связь, которая протянулась между судьбами Пушкина и Грибоедова, проявляется особо. Начать с того, что первый приезд поэта в Михайловское состоялся в июле 1817 г. сразу же после зачисления его в Коллегию иностранных дел почти одновременно с Грибоедовым. А счастливейший день в ссыльной жизни Пушкина пришелся на 11 января 1825 г., когда к поэту в гости заехал его друг И.И. Пущин, привез ему список "Горе от ума" и Пушкин прочел его вслух. Последнее посещение Михайловского в апреле 1836 г. было связано с похоронами матери, когда поэт заказал себе место в Святогорском монастыре рядом с церковью над "крутым обрывом", пояснив, что "ближе к милому пределу мне все б хотелось почивать". И, конечно, он не мог не вспоминать при этом могилу Грибоедова над "крутым обрывом" Мтацминды.

А уже через 10 месяцев тело самого Пушкина, закупоренное "в засмоленном гробе", везли тайно в Михайловское. И не напоминают ли встречу Пушкина с арбой, на которой везли "Грибоеда", вот эти слова очевидца А.В. Никитенко, увидевшего неподалеку от Петербурга "простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы… скакать дальше с гробом. — Что это такое? — спросила моя жена у одного из находившихся здесь крестьян. — А Бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит…".

Уже за пределами жизненных путей между двумя гениями русской поэзии протянулась еще одна крепкая связующая нить, которую не дано разорвать ни времени, ни злым ветрам истории…

Юный Лермонтов относил начало своей поэтической деятельности к 1828 г., когда Грибоедов еще только завершал свой жизненный путь, и показательно, что первыми поэмами, написанными Лермонтовым в этом году, стали поэмы "Черкесы" и "Кавказский пленник", которые были навеяны его ранними посещениями Кавказа. Поэт тогда просто рвался в кавказские края, видя себя в постоянных схватках и сражениях, вероятно, олицетворяя себя с находившимся там "в боях и службе" Грибоедовым и тем самым предвосхищая свою судьбу:

Именно в тумане странствий видел поэт смутные очертания далекого счастья, признаваясь, что когда он путешествует, общаясь с природой,

Поэт даже услышал однажды пророческий голос с небес:

Нет никакого сомнения, что немалую роль в стремлении Лермонтова на Восток сыграло его увлечение творчеством и жизненными странствиями Александра Грибоедова — кумира поэта с тех пор, когда он впервые прочитал "Горе от ума" в одном из ходивших по рукам списках. И совсем не случайно в 1835 г., почти одновременно с написанием Пушкиным его "Путешествия в Арзрум", только что одевший гусарский мундир Лермонтов, обстоятельно изучивший свет Петербурга, приступил к написанию драмы "Маскарад", пожалуй, наиболее близкой к комедии "Горе от ума" во всей русской литературе. И дело здесь не только в блистательном описании поэтом светского общества, в изображении главного героя, противостоящего свету, в одних и тех же прототипах действующих лиц драмы. Главное заключалось в совпадении особенностей стиха, стиля и даже духа этих произведений, а также в повторении "Маскарадом" той же "непечатной" (при жизни автора) судьбы, что и у комедии Грибоедова. Вот что писал о "Маскараде" Лермонтова поэт и камергер А.Н. Муравьев: "Пришло ему на мысль написать комедию вроде "Горе от ума", резкую критику на современные нравы, хотя и далеко не в уровень с бессмертным творением Грибоедова. Лермонтову хотелось видеть ее на сцене, но строгая цензура Третьего отделения не могла ее пропустить".