С Ермолова обязанности были сняты 29 марта 1827 г., а 4 апреля Паскевич уже предписывал Грибоедову "принять в ваше заведывание все наши заграничные сношения с Турцией и Персией, для чего вы имеете требовать из канцелярии и архива всю предшествовавшую по сим делам переписку и употреблять переводчиков, какие вам по делам нужны будут". Именно при Паскевиче, который являлся родственником поэта (он был женат на его двоюродной сестре Елизавете Алексеевне Грибоедовой), поэт получил возможность во всю силу проявить свои способности, чего он был лишен при Ермолове. Грибоедов стал фактически правой рукой генерала, участвуя не только в дипломатических, военных, но и в гражданских делах главноуправляющего Грузией.

По свидетельству Дениса Давыдова, Грибоедов выступал доверенным лицом Паскевича: "…Что он скажет, то и свято…" Роль дипломата, прекрасно знавшего Кавказ, в управлении краем в тот период была очень заметной. Об этом могут свидетельствовать, к примеру, две сохранившиеся записки поэта "О Гилани" и "О лучших способах вновь построить город Тифлис", а также более позднее "Положение об управлении Азербайджаном", которое было затем утверждено Паскевичем. И неудивительно, что времени на творчество у поэта не хватало. "Не ожидай от меня стихов, горцы, персиане, турки, дела управления, огромная переписка нынешнего моего начальника поглощают всё моё внимание, — писал поэт из Тифлиса Булгарину. — Ненадолго, разумеется, кончится кампания, и я откланяюсь… Я рождён для другого поприща".

Пришлось Грибоедову заниматься и совсем необычным делом, связанным с его "учеными пристрастиями". По просьбе профессора-востоковеда О.И. Сенковского Николай I дал указание начальнику Главного штаба И.И. Дибичу предпринять все меры к поиску, приобретению и передаче в Россию из Персии старинных арабских и персидских рукописей, "редких восточных манускриптов". И как показательно, что как "для отыскания оных, так и для открытия других любопытных сочинений" император повелел привлечь именно Грибоедова, который даже в академических кругах Петербурга рассматривался после его первого "персидского хождения" авторитетным специалистом по Востоку. Еще в 1823 г. он познакомился с академиком Х.Д. Френом, директором Азиатского музея Академии наук, который составил список около 500 наиболее важных восточных сочинений для поиска их в Персии. Впоследствии дипломату удалось во время пребывания в персидских землях активно содействовать этой работе. В октябре 1828 г. он сообщил Паскевичу, что его тесть А.Г. Чавчавадзе "завоевал в Баязете несколько восточных манускриптов" для передачи их в Академию наук. Известно, что во время русско-персидской войны трофеем стала так называемая "Ардебильская священная библиотека", а зимой 1829 г. от Паскевича в Императорскую публичную библиотеку поступили 44 рукописи, взятые во время русско-турецкой войны.

Однако главный свой триумф Грибоедов, называвший себя "скитальцем в восточных краях", пережил на стыке войны и дипломатии, окунувшись более чем на 9 месяцев в самое пекло русско-персидской войны с "жаждой побед". 12 мая 1827 г. поэт вместе с Паскевичем и войсками выступил в поход из Тифлиса в направлении на Эривань. Сохранившиеся путевые заметки прекрасно демонстрируют, через что пришлось пройти Грибоедову. Вот краткие выдержки из этих заметок: "76 мая. Вверх поднимаемся по ужасной, скверной, грязной дороге. Теснина иногда расширяется… Ночую с генералом; он все болен. Тут и доктор, и блохи. 2 июня. Днёвка. Обскакиваю окрестности. Поднимаюсь на верх горы над лагерем. Ароматический воздух лесной и тутовой. Теряю лошадь. 8 июня. Приезд в Эчмядзин. Клир, духовное торжество. Главнокомандующий встречен с колокольным звоном… Султан Шадимский на нашей стороне и его 4 племени. Мехти-Кули-хан перешел к нам с 3000 семействами. 12 июня. Под вечер едем к Эривани. Арарат безоблачный возвышается до синевы во всей красе… Ночь звездная на Гераклеевой горе. Генерал сходит в траншею. Выстрелы. Перепалка. Освещение крепости фальшфейером. 13 июня. С этого дня жары от 43 до 45°; в тени 37°. 19 июня. Лагерь на Гарнычае, тону в реке. Ночлег у Раевского. 26 июня. Вступление в Нахичеван. Ханский терем… Неприятель оставил город накануне. В Аббас-Абаде 4000 сарбазов и 500 конницы. 29 июня. В 4 ¹/₂ часа кончаю почту, седлаю лошадь и еду к крепости, где 50 человек казаков в ста саженях от стен заманивают неприятеля. Засада в деревне с восточной стороны. К 10 часам сильная рекогносцировка — 2 полка уланских, 1 драгунский, 2 казачьих, 22 конных орудия обступают крепость. Канонируют… Из крепости стреляют на переправу".

А вот выдержки из писем поэта П.Н. Ахвердовой, которые дополняют картину. Из Нахичевани: "Удушающая жара, скверная пища… ни книг, ни фортепьяно. Тошно до смерти". Из Аббас-Абада: "Пишу вам на открытом воздухе, под прекрасным небом Персии, дует адский ветер, пыль страшнейшая, и что хуже всего, уже смеркается… Этим утром наше общество чуть было не лишилось Влангали, из-за семи злосчастных ядер, которые прогрохотали над его палаткой… Все это вносит развлечение в мою жизнь, я начинаю до некоторой степени находить в этом вкус; это лучше, чем плесневеть в городах". Из Карабаба: "…Взятие Аббас-Абада были нашими последними счастливыми днями. С тех пор только болезни, солнце, пыль, скорее страдание, чем жизнь, и я первый изнемогаю от этого, я, который считал себя приспособившимся к этому климату в продолжение бесконечной миссии Мазаровича".

Поэт, понимая, что война несет освобождение кавказским народам от угроз и диктата персидских властителей, прекрасно видел, тем не менее, все негативные ее стороны, утверждая, что "вообще война с персиянами самая несчастная, медленная и безотвязная". В письме Ахвердовой 28 июня 1827 г. он писал, имея в виду прежде всего князя Г.И. Эристова: "Боже, какие у нас здесь генералы! Они точно нарочно созданы для того, чтобы еще более утвердить меня в отвращении, которое я питаю к чинам и отличиям". Между тем, присутствуя лично при всех схватках и сражениях, поэт неоднократно проявлял свое бесстрашие, приучив нервы к свисту пуль и ядер. Паскевич в своем письме в Москву жаловался, что "слепой (Грибоедов был очень близорук. — С.Д.), не внимая никаким убеждениям, разъезжает себе и первых рядах под пулями". А К.А. Полевой описал следующую историю, подтвержденную другими свидетельствами: "Между прочим, речь зашла о власти человека над самим собою. Грибоедов утверждал, что власть его ограничена только физическою невозможностью, но что во всем другом человек может повелевать собою совершенно и даже сделать из себя всё. "Разумеется, говорил он, — если бы я захотел, чтобы у меня был нос короче или длиннее… ото было бы глупо, потому что невозможно. Но в нравственном отношении, которое бывает иногда обманчиво-физическим для чувств, можно сделать из себя всё". Говорю так по тому, что многое испытал над самим собою. Например, в последнюю персидскую кампанию, во время одного сражения, мне случилось быть вместе с князем Суворовым (внуком великого полководца. — С.Д.). Ядро с неприятельской батареи ударилось подле князя, осыпало его землей, и в первый миг я подумал, что он убит. Это разлило во мне такое содрогание, что я задрожал. Князя только оконтузило, но я чувствовал невольный трепет и не мог прогнать гадкого чувства робости. Это ужасно оскорбило меня самого. Стало быть, я трус в душе? Мысль нестерпимая для порядочного человека, и я решился, чего бы то ни стоило, вылечить себя от робости, которую, пожалуй, припишете физическому составу, организму, врожденному чувству. Но я хотел не дрожать перед ядрами, в виду смерти, и при случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы с неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число (124 залпа. — С.Д.) выстрелов и потом тихо поворотил лошадь и спокойно отъехал прочь. Знаете ли, что это прогнало мою робость? После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха — оно усилится и утвердится"".